Единственным человеком, который позвонил мне, пока я грелся в кафешке, а потом до самого вечера бродил от одной забегаловки к другой, была тетя Лора.

От удивления я даже взял трубку, а тетя любезно промурлыкала, что лизать жопы мужикам и платить им натурой за квартиру я могу сколько угодно. Но когда вернется мать - Лора обязательно расскажет ей, что я с бешеными гормонами домогался до родной тетки, а после отказа психанул и сбежал из дома.

Я знатно прифигел, но не ответил ей ни слова - она сама бросила трубку. Да мне, в общем-то, на тебя как-то плевать, теть. Трепи что угодно и кому угодно, а я от этого лизать мужикам жопы и платить им натурой за квартиру не перестану.

У меня валялась пара купюр во внутренних карманах куртки - осталась с тех добрых времен, когда Лазарь посылал меня за пивом. Хватило бы на две шаурмы из кошек или на один приличный салат.

А я выкинул их все на флакончик химозной краски.

И в какой-то особенно дохлой безлюдной кафешке закрылся в туалете и вылил ее на грязную шевелюру. Заранее купленный пакет натянул на голову, прилег в обоссанный угол и облегченно выдохнул, когда медленно начал хмелеть от ядреного запаха химии. Так даже лучше. Лучше, что хрень дешевая. Как-то ярче Игорь представляется... та фотка его, где он с волосней обесцвеченной... Та любимая моя фотка.

Я уже видел, как рвота краски стекала с моих волос в расколотую раковину. Желтыми змеями ползла по керамике, пузырилась и смешалась в один момент с настоящей. Четвертый. Четвертый раз за день, в моем желудке еще осталось хоть что-то?

Делаю пару шагов назад. Расстегиваю куртку. Приподнимаю футболку и скольжу мраморными голубиными лапками по скалам выпирающих костей. Взрослый Я в отражении, помедлив для приличия пару секунд - повторяет.

- Волосы выкрасил, чтоб на него походить?

Вздрогнув, тут же рву футболку вниз и запахиваюсь в куртку вновь. Крепко себя под ней обнимаю и исступленно, икая от тошноты - мотаю головой.

- Честное слово?

- Я буду самому себе врать?

- Так врешь ведь. Ты волосы покрасил, чтоб блевать от своего же отражения. Дурак.

Этот "дурак" будто хлестнул меня по щеке. От удивления я поднял глаза - но даже темные пока из-за влажности волосы вогнали меня в мурашки. Дурак?

- У тебя достижение, кстати! Видишь точечку на сгибе? Поздравляю! Это твоя первая точечка!

А у него таких точечек было много. Слишком много, и перекрывали их те самые пошлые наколки с грудями женщин и дамскими кружевными трусами на заднице. Я бы такие никогда не сделал! Зачем мне голые бабы на руках? Мне хватило Лоры!

- Ну?

- Мы с тобой пока еще разные дураки.

- Ой ли? А во многом мы разные? Ты молодец, конечно. Сначала Игоря отматерил. Лазаря послал. Как жить дальше будешь?

Этого я не знал. "Пока еще другой дурак" только издевался надо мной, а дельного совета дать не мог.

Я прижимаю желтую от краски ладонь к заляпанному зеркалу. Второй зарываюсь в волосы. Кто-то начинает долбиться в дверь туалета. Пора уходить.

Звонит телефон. Я думал, он давно уже сел: зарядку-то из дома Лазаря, конечно, не прихватил. А он живет еще, надо же. И кто же его последними секундами жизни пользуется?

Лора наверняка. Как пить дать Лора. Совесть, что ли, проснулась? Или заскучала по мне, пирогов с малиной наготовила? Дрянь. Спасибо за лекарство от гомосексуализма. Очень помогло, всем советую, десять из десяти.

Трубку я, конечно, не беру, только Лора прекращать и не думает. Второй раз звонит, потом третий. Батарейку мне до конца посадит! А если карту нужно будет срочно открыть или что-нибудь загуглить?!

Выковыриваю из кармана телефон, чтобы выключить - и запинаюсь о две последние единицы. Те самые, с длинными носами - как и владелец номера. Заброшка, перемазанный рвотой полуживой Охапка, бумажка с угловатыми цифрами...

- Да? - выдыхаю в трубку. Телефон так и норовит выскользнуть из вспотевшей руки. - Лазь?

- Че, блин, за новости, э? Ты куда подевался? Дэн? Дядька злой ходит. Говорит, нахрен тебя послал... Че случилось?

Сплевываю в раковину.

- Ага. Случилось, - мрачно встречаюсь взглядом с "пока еще другим дураком". В туалет начинают долбить активнее. Надо уходить.

- Это он из-за шмали так, да? Мне не говорит. Ломка была, дядьку вывел?

- Хотел чего?

- Слышь, а ты куда пойдешь теперь? У тебя же типа вроде как и хаты нету, и мамки...

- Разве?

- Ты сам сказал! Жалился, помнишь? Вчера. Анка еще материлась, что типа кот где-то насрал, а ты плакался, что бездомный.

- Не помню.

- Еще бы, тебя так вчера штырило! Так пойдешь-то куда? Дом есть?

- Да какая тебе разница?

- Есть разница, раз спрашиваю! Давай опять к нам, а? Ну не по-людски это! С тобой так весело было. Прикольно.

- Ну-ну, - зажав телефон плечом, я выхожу наконец из туалета. - В реанимацию с переломами мне, конечно, охереть как охота.

- А с хера ль они у тебя будут, переломы эти? Ты не к Вене придешь, а ко мне. Дядька моих кентов типа никогда не трогает.

- Давай ты сразу скажешь, что тебе надо, ладно? Я тебя, мой хитрожопый, уже давно раскусил, и за глаза красивые ты ничего никогда не сделаешь. А я в твои авантюры опять встревать как-то не особо хочу.

- А мои авантюры, - чувствую, что Охапка ухмыляется, - в твоих интересах. Ну сам типа подумай: у тебя будет хата, шмаль от надежного человечка, Анка.

- Ты не пугай меня так! Мне страшно, что ты на все это взамен попросишь.

- А у тебя есть что-то ценное, за что бы ты трясся? Нет же у тебя нихрена, и бояться не за что.

- Ну и просить в таком случае нечего.

- А это типа уже мне решать, ага? Давай ты ко мне сейчас кабанчиком метнешься, и я все тебе истолкую? Дверь открою, не ссы, с дядькой даже не пересечешься. Да и он тут за пивом собирался чесать...

Наверное, в глубине души я этого и хотел. Даже сам не смел думать, но надеялся, что мне позвонит Лазарь и попросит вернуться. Позвонил не Лазарь, но вернуться попросили - уже реалистичней, но все еще подозрительно. Да и идти мне действительно в общем-то некуда.

Охапка и вправду открывает мне сам. А Лазаря и вправду нет дома - по крайней мере, я не вижу его ни в тесной кухоньке, ни в зале на любимом диване.

- Другие люди с горя напиваются, а ты решил в желтый бахнуться? - прыснув, Охапка вцепляется клешнями-пальцами мне в плечо и волочет до комнаты. - Еще бы карешку сделал.

- Или налысо побрился, - хмыкаю, глянув на ежик черных отросших волос.

Фантастика. Я снова в той же квартире, откуда меня выгнали утром. Даже подушка в комнате Охапки одиноко валяется на полу - это я ее швырнул в порыве гнева.

- Будешь клей? - Охапка деловито заглядывает в письменный стол.

- Как-то ты сбавил обороты, - усмехаюсь. Подушку возвращаю на положенное место и заправляю кровать.

- Возиться с тобой неохота, если опять в вену пустишь. А от клея просто ловишь кайф. Хочешь?

- Не хочу я больше ничего, - заваливаюсь в постель, на ходу потирая шею. - Или хочу... Не знаю. Ничего уже не знаю.

Охапка хмыкает.

Машет передо мной тюбиком "Момента". Я думаю некоторое время - и вяло качаю головой.

- Да че ты? Дэн!

- Хочешь о чем-то попросить - проси трезвого. Знаю я прекрасно эти твои штуки!

Охапка швыряет клей назад в тумбочку, фыркает и роняет свое костлявое тело на кровать рядом со мной.

- Ну и подышал бы, - ворчит. - Ничего бы с тобой не стало.

Молчит. Прутиками-пальцами ерошит и расправляет простынь.

- Цвет тебе, кстати, не идет. Было лучше.

- Не похож теперь на Эмиля?

- На Эмиля - ни разу. Теперь - на какого-то уличного панка из нулевых.

- Правда? Ура. Я к этому и стремился!

А Охапка молчит. Уже не может лежать и садится в кровати, быстро-быстро теребя шнурок на шее. Взгляд мечется то по простыни, то по моему лицу, то по стенам.

Я его не тороплю. Пусть соберется.

- А ты чего грустишь-то? - вдруг спрашивает меня. - Поругался с кем? Или в желтый бахнулся, потому что типа из дома выгнали?

Тяжело вздыхаю.

- Скоро Лазарь вернется, - с легкой осторожностью напоминаю ему.

- Да не, он недавно ушел, - активно потирает бритый затылок. - Это... ну... Я че сказать-то хотел... - со свистом выдыхает. Скребет длинными ногтями сгиб руки. Усмехается. - Да-а... Он сейчас долго будет шататься. Специально жопу мира ищет, где типа людей мало. Не любит он в очередях стоять, толпу всю эту не любит.

Сажусь уже я. Пододвигаюсь к Охапке и мягко накрываю костлявое плечо ладонью.

- Все нормально, - улыбаюсь. - Я тебя слушаю.

- Только это! - он подскакивает. - Ты пообещай, что нормально к этому отнесешься! Обещай! Обещай, Дэн! И ржать не будешь, и вообще... - чешет руку куда агрессивнее.

- Не буду, Кость.

- Обещай!

- Обещаю.

Когда он расчесывает раны до крови, я ловлю его запястье и отвожу от руки.

Охапка с дрожью, влажно выдыхает.

- Ты можешь типа продолжать жить у нас, - тихонько предлагает.

- У меня есть и бабушкин домик, мне б только денег достать.

- Я дам тебе денег! Сколько хочешь денег дам! Только, пожалуйста, поживи тут, с нами.

- С вами? Сколько жить?

- Пока, - он закусывает свой палец, - я не... В общем, я с дядькой хочу... Ну, не я с дядькой, а просто я. А дядька...

- Тише, - чуть сжимаю его плечо. - Не волнуйся. Говори.

- Я хочу переспать с дядькой.

Может, не показываю я удивления, потому что пообещал отреагировать нормально. Может, просто был к этому готов и по волнению Охапки понимал, к чему он клонит. Может, я просто успел выдумать самые разные варианты просьбы. А, может, устал удивляться сюрпризам этой странной семейки - но тем не менее, совершенно спокойно спросил:

- Как ты это сделаешь? Это невозможно, Кость.

- Невозможно?

- По многим причинам. Во-первых, его фобия, которая...

- Да ты меня не дослушал! - он аж подпрыгивает от ярости. - Иди нахер, если сейчас посчитал меня тупым озабоченным подростком! У меня план!

- Чего?

- Да! Прикинь, план! Я соблазню дядьку, и он трахнет меня. А потом я вскрою себе вены. Когда полиция приедет на труп, она проведет экспертизу и найдет на мне и на мебели следы спермы. Первый подозреваемый, конечно, Лазарь. Его, конечно, проверят - и, конечно, докажут, что сперма принадлежала именно ему. Что в итоге? Не факт, что он убил меня, но за доведение до самоубийства тоже статья! Он изнасиловал меня - и я рипнулся. Хорош повод, ага? Тут даже записка не нужна! О, а еще все те, кому я надарил "Аленок" и поплакался, что это дядька заставляет меня ими торговать! После моей смерти никто молчать не будет, и они все доложат ментам, вот увидишь! А еще доложат, как он меня избивал, как домогался, как житья мне не давал... Издевательства над несовершеннолетним, изнасилования, побои, торговля наркотой, доведение до самоубийства - сколько ему светит, посчитай? А от тебя, Дэн, я прошу самое малое. По-человечески тебя прошу: раз уж ты здесь живешь, то скажи ментам, что все видел! Скажи, что видел, как дядька меня лапает! Скажи, что он бил меня, что подкатывал! Скажи!

Он уже не говорит, он откровенно ревет. Захлебывается слезами, раздирает ногтями уколы на руках и бьется бритой головой о стену. Подскакиваю к нему, зажимаю запястья. И осмеливаюсь заговорить с ним только когда ловлю сверкающий взгляд двух маленьких "Аленок".

- Не реви, - спокойно его прошу. Когда он перестает так отчаянно рваться - выпускаю запястья и глажу его по бритому затылку. - Сопли утри.

Сморкается прямо в одеяло. Мне кажется, он сейчас и не соображает даже, что так делать нельзя.

- Успокоился? - большим пальцем ловлю ползущую по щеке слезу.

- Угу.

- А теперь меня послушай. План - провальный. Это раз. Он бессмысленный. Это два. Он слишком жестокий. Три.

- Жестокий, - кривая улыбка. - Да. Уж куда более жестокий, чем переломать человеку все конечности и бросить его захлебываться в ванную.

- Я не был на твоем месте, - говорю максимально осторожно, то и дело поглаживая дрожащее плечо Охапки. - И мне не понять, что ты в этот момент испытал. И испытывал после, в больнице. Как ты мучался, и как мучал тебя Лазарь. Когда не уделял внимания и когда чуть ли не на твоих глазах убил самого близкого человека. Но ты хоть себя пожалей! На себя-то зачем руки накладывать?

- А зачем не накладывать?

Он отворачивается. Теперь пытается утереть кровь с расчесанных рук.

- Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? - я безжалостно затрагиваю больную тему.

- Ты никогда не знал Эмиля, чтоб сравнивать.

- Ты сам рассказывал, как он часто себя резал, чтобы привлечь внимание.

- Вот именно. Привлечь. А я планирую взять два лезвия.

Вздергиваю брови. А Охапка, горестно вздохнув, поясняет:

- Я как-то фильм один смотрел... Уж не помню ни сюжет, ни название. Но одна фраза так врезалась в память. Женщина рассказывала, типа когда окончательно собралась порезать вены, то взяла два лезвия. Потому что одно из ослабшей руки может выпасть. А женщина к тому времени уже потеряет все силы и не сможет его поднять. И я, Дэн, понимаю, насколько нужно ненавидеть жизнь, чтобы брать запасное лезвие. Вот только в отличие от нее ненавижу я жизнь не собственную, а чужую.

Медленно, монотонно корябает руки ногтями. Медленно, монотонно подбирает запятнанного кровью цыпленка и поправляет ему пуговку-глаз, который уже болтался на одной ниточке. И медленно, монотонно продолжает свое откровение.

- Он теперь мне под ноги стелиться готов, - шмыгает. - Вину, сука, чувствует. Что тогда недоглядел. Что к Эмилю меня вечно отфутболивал. Теперь все мне разрешает. Пытается под него косить, ага... Только актерских способностей у него поменьше.

Отряхивает с цыпленка пылинки. Укладывает его в кровать и укрывает кусочком одеяла.

- Из-за этого вскрываться?

- Да, из-за этого, - с вызовом смотрит на меня. - Пусть тоже потеряет самого родного человека. И пусть тоже прочувствует все то, что чувствовал тогда я. Мне кажется, он и тюрьмы дожидаться не будет. Опять на зону, где его сокамерники будут иметь во все щели? Да не-е-е. Раньше он выпилится, точно тебе говорю. Столько душевных мук не выдержит - повесится. Он уже пытался, да спасли... Теперь спасать некому будет.

- Да не выйдет твой план! Хотя бы потому, что Лазарь тебя никогда не тронет! Да он Эмиля прибил, чтоб твоя жопа целехонькой осталась! Думаешь, он сам на нее покусится? Ты для него просто племянник! И любит он тебя исключительно как племянника. И коснуться не сможет, у него фобия.

- Я слышал от кого-то, типа дурь приглушит любую фобию, - он как-то двусмысленно на меня смотрит.

Вздрагиваю.

- Я не буду валить Лазаря в суде, - делаю последнюю, но самую решительную попытку. - Наоборот скажу, что тебя он никогда не трогал и в сторону твою даже не смотрел. И выдам твой гениальнейший план ментам! И вскроешься ты зря! Никому не отомстишь, только себе! Так что подумай, прежде чем такую херню начинать!

- Тогда тебя припишут в его соучастники и посадят рядышком, - Охапка спрыгивает с кровати. - Тебе, коне-е-ечно, все поверят, да-да. У тебя же, коне-е-ечно, дохера доказательств. Хоть бы догадался на диктофон меня записать, а потом шантажировать, гений.

- А кто тебе сказал, что я не записывал?

- Еще и блефуешь. Лазаря не будет он валить... ну конечно! Че ж ты его валить-то будешь? Ты ж как сучка перед ним течешь. Уж есть глаза, и вижу, как ты к нему жмешься и слюни на него пускаешь. Ты же сам гомосек! У тебя техник наш бывший на заставке стоит, и Анки ты постоянно шугаешься, зато как перед дядькой прыгаешь! А ты ему, думаешь, нужен? Да он даже заступаться за тебя не станет, если я тебя нахер выгоню! Кто ты ему, чтоб он тебе жопу целовал?! Да срать он хотел на тебя! Срать хотел, в то время как ты ради него в лепешку расшибиться готов!

- А тебе? Тебе на меня не срать? Тогда почему я должен в лепешку расшибаться ради тебя? За твою дурь халявную и взятку в виде крыши до тех пор, пока не вскроешься? Так Лазарь мне ту же крышу не взяткой давал, а безвозмездно. А выгнал - за дело. Как раз за твою дурь, на которую ты упорно пытался меня подсадить и сделать зависимым от тебя и твоих просьб!

- Я типа в тебя насильно шмаль толкал, не пойму?

- Еще бы ты насильно толкал! Забудь свой план, ты слышишь меня? Забудь! Хуже сделаешь только себе! Или тогда уж грохни меня, потому что я тебе спокойно подставить Лазаря не дам!

Охапка исподлобья на меня смотрит. Со швырканьем утирает нос, покачивается. Несколько раз сует руку в карман и вытаскивает, а затем - разворачивается, ковыляет в прихожую, собирается и выныривает за дверь.

Меня не выгоняет.

Я - остаюсь один. В безвыходном положении и чужой квартире, где неясно, кто друг мне, а кто враг.

Кажется, теперь кровный враг - Охапка. Теперь уж я знаю, насколько хитер и жесток этот человек. И знаю, что отомстить он может и мне - причем так изощренно, что мучаться я буду не снаружи, а изнутри, изнутри же себя и сточу. Буду ли я клеветать Лазаря даже после этого осознания? Нет. Попытаюсь ли я его предупредить, когда он вернется? Однозначно. Станет ли он меня слушать?

Замок лязгает. А я, услышав шуршание пакетов, выглядываю из спальни Охапки.

Станет ли он меня слушать? Сейчас и проверим.

- Меня Охапка позвал, - бормочу, прильнув плечом к косяку и опустив глаза.

В дрожь бросает от его хриплого дыхания.

От медлительных движений и царской неторопливости. От шороха его пакетов и глухого звона бутылок. От духа "Астры" и освежающего парфюма, который меня тут же обволок.

- Пакеты помочь донести? Разобрать?

Не отвечает - доносит сам.

И я не могу понять. Просто не могу банально истолковать его молчание - он злится? Он остыл? Ему нечего ответить? Или, как сказал Охапка, ему теперь на меня и в самом деле насрать?

- Меня позвал Охапка, - повторяю и хвостиком плетусь за ним на кухню. - Но если ты против - я уйду. Ты не, - вздыхаю, - должен терпеть ради него тех, кто тебе неприятен.

Лазарь выгружает на стол бутылки "Балтики", сухарики со вкусом баварских колбасок и целый блок сигарет. Медлит. Несколько раз проверяет пакет, словно что-то забыл купить.

- Не молчи, - я вскидываю голову.

- Что ты хочешь слышать?

Лазарь устало на меня смотрит.

- Ты выгнал меня, но я вернулся. Ты злишься?

- Мне все равно. В следующий раз с приходом бороться будешь сам.

Даже сейчас, даже по его изнеможенному взгляду я понимаю, что и теперь веду себя в точности, как Эмиль. Сколько в моих словах драмы, сколько пафоса - столько и мучения в его болезненных глазах.

- Можно с тобой поговорить? - я присаживаюсь на стул и со вздохом распаковываю блок.

- Нет.

- Да не извиняться я хочу! И не о моем утрешнем поведении разговаривать!

- Ну валяй. Пробуй.

Монотонно царапаю целлофан на блоке. Ерзаю.

- О Косте, - выдыхаю, надвинув очки ближе к глазам.

- И что ты будешь мне говорить? Я о нем все знаю. А что не знаю - того знать и не хочу.

Вытаскиваю пачку из блока. Пытаюсь раскрыть.

- А он тебя ненавидит, ты в курсе? - усмехаюсь.

- Мелкий. Мозгов нет нихера. Вырастет - поумнеет.

- Не вырастет.

Лазарь поворачивается ко мне. Изгибает бровь.

- Ты при мне такие вещи не говори, пацан.

- Да он сам мне сказал! Он обещал...

- Не смей. При мне. Говорить. Такие. Вещи.

Вскакиваю.

Делаю к нему шаг, но мгновенно выставленная ладонь словно создает между нами невидимый барьер.

Он мне не верит. Не поверит, если я все расскажу, еще и меня обвинит.

Опершись рукой о стол, выдаю:

- Хоть на один мой вопрос ты ответишь? Это тебя касается! В первую очередь это касается тебя!

- Твою мать.

- Один вопрос! И я отстану! Хорошо?

Лазарь падает на стул. Бутылку "Балтики" прикладывает к виску. Сгорбливается, потирает сзади шею и рычит:

- Один.

- Какова вероятность того, что ты когда-нибудь позволишь себе переспать с Костей?

Он медленно поднимает на меня взгляд.

Даже отводит от виска бутылку. Чуть выпрямляется, а я бесстрашно над ним возвышаюсь и пользуюсь собственной неприкосновенностью.

Лазарь - лишь крутит пальцем у виска.

- Вы там клей нюхали? - кивает на спальню.

- Не нюхал я ничего!

- А бредишь.

- Ты же никогда этого не сделаешь? Так ведь? - опускаюсь на корточки перед его стулом. - Не сделаешь ведь?

- Стой...

- Это абсурдно звучит! Это звучит абсурдно! Ты не такой, я же знаю, ты никогда этого не сделаешь! Он для тебя только племянник! Любимый, самый-самый любимый, но племянник!

Я уже дрожу всем телом. Почему ты меня не слышишь?! Лазарь! Почему?!

- Ты считаешь, - медленно чеканит Лазарь, выпрямившись, - я похож на животное, которому плевать, кого оседлать?

- Нет! Нет же! Я знаю, что ты другой, и ты никогда его не тронешь! И не сможешь - из-за болезни!

- К чему тогда разговор, не пойму?

- Потому что боюсь я этого, - сжимаю свои волосы. - Если ты это сделаешь... тебя же снова посадят! Вспомни, как ты сидел - и снова туда вернешься! Один раз не сдержишься, поддашься - и вся жизнь твоя сломается сразу же.

- Отойди, - он накрывает подушечкой свою переносицу.

Отползаю, затем неуклюже поднимаюсь на ноги.

Лазарь встает со стула вслед за мной. Из пачки вытягивает сигарету.

Щелчок зажигалки, запах дыма, его рычащее дыхание в звенящей тишине.

- Никогда, - отрезает, затянувшись. - Никогда не трону.

- Даже если он сам попросит?

- Никогда.

И я тут же выдыхаю.

Уж кому-кому, а ему я верю. Этой интонации, этой собачьей верности и уверенности не верить невозможно. И верю, что Охапка устанет его безрезультатно соблазнять и сдастся. Верю, что со временем он забудет о плане. Верю, что когда-нибудь они помирятся и заживут нормальной семьей без ненависти и одержимой любви друг к другу. Верю.

- Пиво будешь? - Лазарь откручивает бутылку.

Улыбаюсь.

- Спасибо. Не пью.

Лазарь с усмешкой потирает щетину.

Достает большую пивную кружку с котом из старых анекдотов и кривым курсивом на ней: "Не согрешить с таким, как я - грех!". Эта кружка улыбает (и успокаивает!) меня еще больше. Выбирал ее уж точно не Лазарь. Может, осталась от Эмиля?

- Значит, - он поворачивается ко мне. Вращая кружку за ручку, облокачивается на гарнитур, - и не посидишь со мной?

- Посижу, - со смешком ерошу желтые пакли, которые то и дело вспыхивают у меня перед глазами. - Погрызу сухарики, можно?

Наверное, стошнит меня от сухариков. Я вообще ничего не хочу есть, слишком уж сильно меня выворачивало утром.

Лазарю это говорить не особо хочется.

- Валяй, - хмыкает.

Вздыхает. Некоторое время раздумывает и тихо признается:

- Я знал, что ты вернешься.

Конечно, он знал. Он привык.

Эмиль тоже всегда возвращался. И неважно - выгнали его или он ушел сам.

Почему, Лазь? Почему ты продолжаешь видеть его во мне? Я уже на него даже не похож, я волосы перекрасил! Я никогда таким, как он, не стану!

- На.

Налив пиво в кружку, Лазарь ловко кидает мне пачку сухариков, подмигивает и идет в зал.

- Тебе весело? - фыркаю. Спешу за ним.

- Ага. Ты меня рассмешил.

- Я старался, - запрыгиваю рядом с ним на диван надоедливой кошкой. Была у бабы такая кошка, которая до посинения жаждала ласки и терлась о любое живое существо так отчаянно, что один ее глаз становился шаром, а другой закрывался полностью. - А чем рассмешил?

- Своими укуренными вопросами.

- Да я просто подумал, - разрываю пачку. Несколько сухариков вываливаются на плед, но я тут же их ловлю и бросаю в рот, - что один твой неверный шаг - и ты снова загремишь.

- Много думаешь.

- А что произошло в тюрьме? - забираюсь на диван с ногами, чуть придвигаюсь к Лазарю. - Сокамерники, да? Или ты не скажешь?

Он ссутуливается над журнальным столиком. Опирается на него локтями, пялится в выключенный телевизор и чуть задевает губами пивную пену.

- Можешь не говорить, - вздыхаю. - Но фобия у тебя... она ведь не бескрайняя? Ты мог касаться Охапки, пока он был в отключке. Ты смог переодеть меня, когда я тоже ловил кайф. Ты же... знал, что в таком состоянии мы с ним безобидны?

- Напрягаешь.

Я с фырканьем потираю щеку.

Барахтаясь в клетчатом пледе, умудряюсь его кое-как расправить. Подползаю к Лазарю. Кончиками пальцев скольжу по подлокотнику. И аккуратно обволакиваю мужскую спину в колючие объятия.

Красная клетка укрывает вмиг напрягшиеся сильные плечи. Рывком Лазарь разворачивается ко мне, но я лишь теснее жмусь грудью к широкой спине и воздушно поглаживаю напряженный живот сквозь плотную ткань.

- Ты идиот?

Идиот.

Знал бы ты, Лазь, как мне тоскливо. Я до рези в желудке не хочу, чтобы Охапка портил тебе жизнь. Я не хочу видеть твои страдания - я слишком к тебе привязался, да и хватило тебе этих страданий в жизни сполна.

Во мне слишком много любви.

Я перекормлен этой любовью, мое сердце буквально рвется от нее - и я тоскую. Болезненно тоскую оттого, что не на кого эту любовь вылить, и подарить ее некому, не на кого опустошить горящее сердце и не для кого зажечь факел сострадания. Я зажигал его для бабушки, я зажигал его для Игоря, и сейчас мне нечеловечески трудно удерживать эти тонны солнца у себя в груди. Потому что Данко - молодой красавец, переполненный великой любовью к людям.

- Не хочу я, чтоб ты сел, - шепчу, заползая ладонями на грудь и даже сквозь плед чувствуя птичье биение сердца.

Биение, совсем не характерное для старой больной овчарки.

- Прекрати.

- Да не бойся. Хочешь, я буду смотреть тебе в глаза? Чтобы все было по-честному?

- Прекрати, я сказал.

Жмусь к спине сильнее. Желтые от краски ладони хаотично бродят по его груди, а я прикрываю пледом шрам от каната и льну щекой к теплой даже сквозь ткань шее. Мурлыча и извиваясь от невыстраданной любви, но не переходя грани между клеткой пледа и его кожей.

- Ты знаешь комиксы про Пикси и Брута? - лицом зарываюсь в Лазаревскую шею, а желтые ладони опять укладываю на его живот. Парфюм, запах "Астры" - все это опьяняет меня не меньше вчерашнего косяка.

- А должен?

- Не думаю, ты ведь не сидишь в соцсетях. Мне Игорь кидал. Думал их в фурри переделать и свести, но я сказал, что это будет плагиатом. Пикси - это маленькая кошечка, которая тоже была готова на все, чтобы защищать огромного друга. Брут - немецкая овчарка. Суровый, сильный пес со шрамом, который выглядит для всех устрашающе, но только со своим котенком бывает до невозможности нежен и чуток к его боли.

- Тоже?

- Что?

- Тоже готов защищать?

Фыркнув в шею, я наконец отстраняюсь и отползаю подальше, чтобы не мучать Лазаря.

- Ты слишком хороший, Лазь. Слишком-слишком. С тобой я хочу быть пусть и мелким, но отважным котенком, который шипит и воет на всех твоих врагов.

Лазарь кутается в плед. Потирает сзади шею, смотрит на меня. Тихонько смеется.

- Брут, говоришь? Овчарка? Интересно.

Я спрашиваю взглядом у него разрешения, тянусь к раскрытой пачке "Астры" и выковыриваю оттуда сигарету.

- Такая же брутальная, как и ты, - улыбаюсь, щелкнув зажигалкой.

- Я знаю только того Брута, который Цезаря предал. В истории шаришь?

Затягиваюсь. Выдохнув дым, вращаю сигарету в пальцах.

- Да не особо.

Лазарь склоняется ко мне. Губами ловит сигарету. Я замираю и завороженно смотрю, как он затягивается прямо с моих пальцев, а затем как ни в чем не бывало отстраняется, запрокидывает голову на спинку дивана и выпускает струю дыма в потолок.

- Был такой дядька в окружении Цезаря, - прокуренным голосом вещает Лазарь. - Любимчик его. Почти как сын, потому что с матерью Брута Цезарь был близок. А во время заговора именно Брут занес над императором нож. И последние слова Цезаря были: "И ты, дитя мое?". Вроде как вопль разочарования на предательство близкого человека.

- Это... наверное, самое жесткое. Когда предает тот, от кого предательства ожидаешь меньше всего.

- Может быть.

- А ты, - запинаюсь, - как считаешь? Рядом с тобой может быть такой же Брут?

- Или такой же Пикси? - Лазарь поднимает на меня глаза, и я с неожиданностью обнаруживаю, что в них плещутся искры озорства.

- Я серьезно спрашиваю!

- И я серьезен.

Опять наклоняется ко мне и пытается прильнуть губами к сигарете, но я падаю на диван. Отвожу ее максимально далеко.

- Да хорош, Лазь! Ты курил уже, дай мне тоже!

- Щас ногу оторву.

- Иди нафиг, - легонько тычу его стопой в бок.

Думал, это его остановит - но он тянется еще ближе и наваливается на меня всем телом. В голове только успевает пронестись: "Как?! У него же фобия!", прежде чем я обмякаю от непривычной пульсации по всему организму. Прижав меня к дивану не только собой, но и волной захлестнувшего меня хмельного запаха "Балтики"; прижав отцовским теплом и уколов мою шею щетиной небритых щек, он спокойно дотягивается до сигареты, вынимает ее из моих пальцев и снова оказывается на дальнем крае дивана.

- Ты уже спокойно переносишь желтый? - хмыкает Лазарь. Почему-то мне кажется, что он имеет в виду свои глаза, в которые я завороженно пялюсь.

- Я не знаю... - пару секунд тупо лежу на диване. Сердце пугливо колотится, а чувство... то самое чувство, как тогда, каждый раз с Игорем, с его гелем в душе... Господи, стыд-то какой! - В очках все равно полегче, - сажусь, свожу вместе бедра и укладываю голову на колени. - А ты с чего это взял?

- Волосы.

- Не знаю, зачем покрасил, - зарываюсь ладонью в шевелюру, а лицом тычусь в колени. - Просто надоело серым быть. Может, еще пирсинг потом в губе сделаю...

- Херня.

- Разбираешься в моде, что ли? - хихикаю.

- Да мне все равно. Только на зону если в таком виде попадешь - отпетушат сразу.

- Ты б лучше думал, как тебе на зону не попасть, - рвано выдыхаю и увожу взгляд. Стыдно. Очень. И неожиданно. Но и я не виноват! - А ты, оказывается, умеешь быть веселым.

- Оказывается, умею.

- Причина в "Балтике", да?

- Нет.

- А в чем?

- Нравишься.

Прыскаю. Со смехом мотаю головой, активно растираю сзади шею и издаю дурашливый смешок:

- Реально?

- Ага. С тобой весело.

- От Игоря, наверное, заразился, - уже не боюсь приткнуться к нему и уложить голову на сильное плечо. - Он вообще смешным был. Компу своему имя дал. Кружка у него была с пауком, который... а, ты все равно не поймешь. Все время "екарный Касперский" повторял.

- Так, значит, уже был?

Сжимаю губы.

- Не знаю. Вот вообще ни малейшего понятия не имею, где он и что с ним! И самое обидное, что не знаю, - вздыхаю, - был или до сих пор есть.

Я пытаюсь взглянуть на Лазаря. Пытаюсь найти в нем поддержку, но он вздрагивает и вскакивает с дивана.

Не от моих смелых прикосновений.

А потому, что дверь открылась, и в квартиру завалился Охапка с рубиновыми щеками.

Потряхивая прозрачным пакетом и полностью игнорируя меня, Костя с несвойственным ему в обращении к Лазарю азартом в голосе выпаливает прямо с порога:

- Весь город обошел, пока твои любимые "Астры" не достал... Прикинь, дядь, они новые какие-то сделали, мне даже продавщица типа сказала: вкус чутка изменили в новой партии. Может, покуришь?