И больше явно не ребята мы -
Давно наши воспоминанья пятнами.
Но все равно не сосчитать на калькуляторе,
Сколько раз мне снился тот хомяк в бульбуляторе.

Oxxxymiron

От криков в доме я не просыпался примерно лет с шести.

Тогда еще жив был мой дедушка, и они с бабой постоянно ругались. Нет, не на бытовые темы вроде спрятанной заначки и не проглаженных штанов. Дед тогда очень много пил. Не просто по праздникам для веселья, а пил каждый день. Пьяный он угрозы не представлял и был даже веселым: помню, учил меня делать театральную маску из газет, салфеток и пластилина, только вот руки у него дрожали, и бумажные обрывки постоянно падали. Но на выпивку шли немаленькие деньги, а когда баба их прятала - зверел, бил посуду, крушил мебель и мог даже поднять на бабушку руку. Никогда не забуду страх, который я испытывал каждую такую ночь и каждое утро. А когда он умер от отказа печени - и я, и бабушка почувствовали облегчение.

Первые две секунды после пробуждения мне шесть лет; я закутан в два одеяла, потому что от форточки возле кровати сквозит сорокаградусным воздухом; в ногах меня греет кошка Дымка, а на кухне свиньей визжит перепуганная бабушка и тупым озверевшим животным орет дед.

А на третью вспоминаю: одеяло одно, окна пластиковые, Дымка лет пять как сдохла, бабушка с дедушкой на кладбище, а верещит - Охапка.

Путаясь в колючем пледе без пододеяльника, чуть не падаю с кровати. Хватаю джинсы, рывками их натягиваю и выбегаю из комнаты.

Да. И такого звериного бешенства я не видел с шести лет. Не видел отупевших кроличьих глаз и брызжущей слюны, как у бешеной собаки. Не слышал гусиного шипенья, хрюканья и резких эпилептических дерганий. И матов в таком количестве и таких пошлых изворотах я не слышал давно. Только вот все это извергал Охапка. Пьяный, может и обдолбанный, по-кабаньему верещащий и мечущийся по кухне больной скотиной.

Лазарь хладнокровно курил, прислонясь к ободранной стене, и его военную выдержку рушила лишь легкая, еле заметная усталость во взгляде. Он молчал, молчал и курил, молчал и спокойно подкручивал радио. И на меня бросил лишь быстрый, отсутствующий и незаинтересованный взгляд.

Привык?

- Я тебя, - стонет Охапка, сгорбленно ползая по полу и тычась в стулья, - последний раз, - воет, опрокидывает кружку со стола, - спрашиваю! Где ключи от корыта? Где, сука, ключи от всратой машины?! Куда, сука, ты их дел? Куда, - он совершенно меня не видит, - ты их, - шатаясь, пытается подняться и угрожающе дергается к Лазарю, - дел?!

Лазарь лениво размыкает губы и выпускает в лицо Охапки порцию дыма. Припечатывает сигарету в стеклянную пепельницу. И чуть слышно рычит:

- Пасть закрыл. Я глотку тебе вспорю щас. Сучара еб...я.

Охапка мучительно дергается. Подтянувшись за подоконник, встает наконец, шарахается к шкафчикам и начинает вываливать из них все пакеты с печеньем, коробки, хлеб и пачки макарон.

Смотреть на это я просто так не могу. Да и тяжело слышать, как Охапка орет, а Лазарь не в силах дать ему хорошую затрещину - через фобию не переступает даже сейчас.

Баба всегда говорила, что пощечина, может, и не приведет человека в сознание, но точно заставит его замолчать на какое-то время и прислушаться к твоим словам. Охапка сейчас был страшен, но не опасен, а безнаказанность делала его буйность безграничной.

Подлетаю к нему, уверенно замахнувшись.

И мое запястье мгновенно перехватывает железная рука.

- Не смей, - угрожающий хрип Лазаря над самым ухом.

Рывком развернувшись, таращусь на него.

Охапка замолкает. Замолкаю и я, и Лазарь молчит. Тяжело, хрипяще дышит - и продолжает сжимать мое запястье со всей силы. Обнаженной, не прикрытой перчаткой рукой.

- Вениамин...

Делаю осторожную попытку вырваться, и Лазарь тут же меня выпускает. Делает судорожный шаг назад, срывает с гвоздика полотенце и с ярой старательностью вытирает свою ладонь, морщась и матерясь одними губами.

- А какого хера... ты тут забыл? - Охапка встряхивается. Икает, падает на табурет и черными дырами зрачков на меня пялится. - Нахера ты к дядьке, - снова икает, - шастаешь по ночам? Ты типа ночуешь тут? Ночуешь, сучка, пока меня нет? Типа с дядькой ночуешь?

- Вениамин! По-другому никак! - сплетя вспотевшие пальцы, пытаюсь выцепить взгляд Лазаря. - Он весь дом перевернет, если его не успокоить.

- Только тронь его.

- Если вы не можете, то дайте хотя бы...

- Только тронь, я сказал.

Лазарь не смотрит меня - тщательно оттирает ладонь хозяйственным мылом, но его непреувеличенно угрожающий взгляд я ощущаю кожей. И голос - тихий голос, хрипотца которого как всегда напоминает волчье рычанье - пробирает до мурашек.

- Че ты молчишь? - Охапка шлепает по столу ладонью. Волшебство: уже не громит кухню и не бьет посуду, да и говорит поспокойнее. - Да я тебе... Да типа знаешь?! Да нихера тебе не обломается, слышь! В жизни! Не нужен ты... -срывается, бросается к раковине.

А я присаживаюсь на подоконник. Складываю руки на груди. И смотрю на Лазаря.

- Все еще думаете, что это нормально? Что это не надо пресекать?

- Сейчас завалится.

Лазарь оказывается за спиной Кости, который корчится над раковиной, и каким-то привычным жестом проводит ладонью над его бритым затылком - но мгновенно отшатывается. Такое ощущение, что Вениамин привык придерживать Охапке волосы, пока тот блюет.

- Я не завалюсь, - Охапка уже не визжит, а жалобно хнычет, потирая царапины на шее и опасаясь отойти от раковины. - Ну скажи мне, где ключи, Вень... Ну мне надо! Ну срочно, ну Ве-е-ень...

Лазарь достает аптечку, которая лежит поверх всего в самом верхнем ящике гарнитура. Даже почти не глядя, вынимает из нее нужные пачки таблеток.

- Больше буянить не будет, - Лазарь выкладывает таблетки на стол. Смотрит наконец на меня. Чуть морщится. - Дима?

- Кто? Я? - спрыгиваю с подоконника. - Нет. Данила.

- Точно. Присмотришь? - кивает на Охапку.

- Просто присмотреть?

- Таблетки, - подталкивает одним пальцем пачки ко мне. - Утром башка заболит. Дашь, выпьет.

- А если его ночью будет тошнить?

- Добежит. Или таз возьми в ванной.

- То есть, мне лечь с ним? Кровать узкая же... - бессовестно вру, но ради справедливости - мне за это стыдно. - Я бы на диване лег, из зала комнату его хорошо видно. Смотрел бы.

- Не ляжешь.

- Не лягу? Да я правда смо...

- На диване сплю я.

Смутившись, замолкаю.

Клянусь, в любой другой ситуации я отказался бы! Но Лазарь меня в трудную минуту выручил: впустил, дал еду, одежду и место для сна. Так неужели я в такую же трудную минуту его брошу? И хоть Охапка насквозь проспиртованный, буйный и рискующий вылить ночью из желудка весь алкоголь на меня - отказаться будет самым настоящим свинством по отношению к Лазарю. Он ведь и так страдает. Каждый раз вот так вот носится вокруг пьяного племянника и не смеет к нему прикоснуться. А вот от фобии ли? Или от слепой, одержимой любви, которую он тщательно маскирует матами и оскорблениями?

- Я попробую. Я попробую за ним присмотреть. И вы, Вениамин... э... Не напомните, как вас по отчеству?

- Лазарь.

- И все?

- И все.

Лазарь снимает с батареи свитер и кладет его напротив дрожащего Охапки. Я помогаю Косте одеться. Чуть касаясь, беру его за плечо и провожаю до комнаты. Как Лазарь справляется с ним каждый раз без меня? Как доводит до спальни, как успокаивает, как дает таблетки? Сколько раз за месяц Охапка устраивает такие сцены? А за неделю?

- Ложись.

Я киваю на расправленную кровать. Вылезаю из джинсов. Заваливаюсь и двигаюсь к самой стене, чтобы Охапке удобнее было вскакивать ночью.

Костя не спорит. Словно отзеркаливая мои движения, стаскивает с ног выцветшие спортивные штаны и неуклюже падает скраю. И вправду с ним тесно, а он еще пока лежит на боку! И воняет, так воняет спиртом...

- Цыпленка моего подай, Даньк.

- Чего? - даже привстаю, в полумраке гляжу на его лицо.

- Цып-лен-ка. Из шерсти. Ж... - кашляет, - желтого такого. Круглого, как шарик, и мя-я-ягенького. Я с ним всегда сплю, он как овечечка. Он мои сны охраняет.

Шарю в ногах, затем свешиваюсь с кровати и действительно нахожу под ней мягкий круг с длинными веревочными лапами и клювом. Правда, желтизны в темноте я не вижу, поэтому облегченно сую вязаный шарик Охапке.

- А! - он искренне радуется. - Спасибо! Он хороший, он с детства типа со мной.

- Давно ты напиваешься? Вот... так. Сильно.

- А ты к дядьке давно ходишь? По ночам? А? Думаю, че типа он защищает его все время, че выспрашивает... Лазер... Ларз...

- Кто защищает? Лазарь?

- Ты, Дэн, - он поворачивается ко мне, дыхнув в лицо перегаром. Стискивает цыпленка в руках изо всех сил. - Заступаешься, жалеешь, а только толку нет. А знаешь, почему нет? А! Секрет.

- Кость... Ты же специально это делаешь? - понижаю голос до шепота. - Специально напиваешься каждый раз? Мстишь ему, да?

- Тебе пофиг, че за секрет? Ты даже не спросил! Знаешь, на кого ты похож?

Охапка глубоко зевает. Обнимает цыпленка крепче и выдыхает:

- На Э-ми-ля.

Пододвигаюсь к нему ближе.

- Это плохо? - шепчу.

- Для тебя. И дядьки. Ты его бесишь. Нет человека, которого дядька, - икает, - ненавидел бы сильнее, чем Эмиля.

- Он же с ним встречался, разве нет? И почему похож? Я видел его фотку, ничего общего!

С треском Охапка скребет затылок. Шмыгает.

- Глазюки такие же, ага. А! И цвет волос типа. И этот... нос. Особенно когда удивляешься - на него смахиваешь.

- А по характеру?

- О-о-о... Он был идеальным. Он лучшим был во всем, самым добрым. Ему никогда на меня не было похер. Он все мне разрешал, все рассказывал. Играл со мной, типа нянчился. Плакал сильно, когда Веня его обижал.

- Лазарь обижал его?

- Постоянно. Гулял с кем-то, переписывался, домой возвращался поздно, а Эмиль плакал. Он типа очень дядьку любил... Все загулы его прощал. Нежный такой, самый чуткий...

- А Лазарь? - даже подаюсь ближе, а вопрос задаю чуть дыша. Неужели правда сейчас раскроется... - Почему убил его?

- Потому что он мудак. Изверг и сучара.

- Но была ведь причина! Почему Лазарь тогда с ним встречался, если так сильно ненавидел? Не проще ли было расстаться?

- Нет, ты что! - Охапка вмиг трезвеет. - Эмиль бы не пережил! Знаешь, как сильно он был привязан к Вене? Он умер бы, если б дядька его бросил.

- От разбитого сердца? - прыскаю.

- Нет. С собой бы покончил. Он пытался, и не раз. Он много раз пытался, когда дядька хотел с ним порвать. Он очень Веню любил, очень.

- Так это он сам себя убил? Не Лазарь?

- Ты ничего не понимаешь! - Охапка швыряет в меня цыпленка. - Ты не знаешь, как все было! Все не так было!

- А как тогда?

- Не так! Они и познакомились-то не как все!

Охапка обиженно подкладывает цыпленка под живот и плюхается на него сверху. С той же обиженностью бурчит:

- Дядька тогда на журналиста учился. Ну, и их группе типа задание дали. Интервью у выдающихся людей взять, во. Известный врач там был, еще политик, гриб какой-то... Не помню. Вот... А Лазарю типа достался один гимнаст из театра. Емельян Янусенко. В этом... как его... ну как называется херня, где все пляшут? А! В балете он выступал. Для своих лет известный чуть ли не на весь город, а ровесник Лазаря. По восемнадцать им тогда было...

"Помню, дядька тогда всюду меня с собой таскал. Мне было семь, почти восемь. Мамка меня ему отдала. Сначала на каникулы, а потом насовсем, когда я школу сменил. Я ей типа бизнес мешал поднимать. Один я дома оставаться тогда боялся, вот и приходилось Лазарю все время меня за собой таскать. Когда он на учебе был, я в парке его ждал рядом с вузом. Баллончик у меня даже в кармане типа был, во как! Если кто нападет - пожалеют!

А в тот день у меня ухо болело. Как щас помню: стреляло до плача. Лазарю я не сказал, он бы дома меня оставил, и сам никуда не пошел. А потом отматерил бы еще меня за это. Так что плелся за ним и ныл. А его это бесило.

- Лучше б ты врача выбра-а-ал! Почему врача не выбрал, Вень? Мы бы пришли к нему, поспрашивали че-то и ушли, а так нам эту фигню смотреть. Зачем мы будем смотреть? Давай просто найдем этого артиста и вопросы ему позадаем, а? Я жрать хочу. У меня дома какао стоит, я его даже листиком не накрыл. Вернемся, а там мухи будут плавать!

А дядька резко остановился, за плечо меня так, с силой, схватил, и встряхнул.

- Ты хлебало завалишь или нет? Че орешь на всю улицу? И сопли утри, чучело.

- Тебе чего, интересно смотреть, как он танцует? Ты же тупой! Ты ниче не поймешь, тебе скучно будет! Давай его за кулисами подкараулим и ка-а-ак цапнем! И будет он на наши вопросы отвечать! Давай?

Легкой оплеухой меня дядька в здание театра загнал. В плечо клещами вцепился - а это он любил! - в сторону оттолкнул и билеты покупать пошел. А я в это время в сторонку сел на бархатный такой красный стул. Рюкзачок у меня был еще, в виде морды бульдога. Выкинули его недавно... Я там бутерброды всегда носил и чай в бутылке, чтобы еда была, пока Веню с учебы жду. Вот и сейчас открыл, бутеры достал и есть начал.

А дядька, когда обернулся, поморщился так. От стойки шарахнулся. Меня не ждал, к залу пошел. Я его еле догнал тогда.

- Э, стой! Стоять, куда попер! Че меня-то не подождал? Не заметил?

А он еще сильнее скривился.

- Да не могу смотреть, как ты жрешь. Противно аж. Еще и при людях. Ладно б нормальный был, а то одно сало. И кусками такими глотаешь. Блевать тянет.

Исподлобья я на него посмотрел, но есть не перестал. Еще быстрее начал, так и ел по дороге. На пол крошил... боялся, что дядька бутеры у меня заберет.

Спектакль не помню. Вот совсем, веришь? Даже Эмиля тогда не увидел, все эти балеруны одинаковые были. Че там, костюмы белые, волосы белые... Уснул вроде, пока они там прыгали и кружились. И даже ватой сладкой и попкорном не пахло, совсем не как в цирке - тоска!

А потом мы с ним за кулисы пошли. Там прикольно было, пудрой пахло. Помню, долго Эмиля ждали, с какой-то девкой накрашенной стояли болтали. Я уже в туалет захотел, но спросить стеснялся, а Лазаря отвлекать боялся. И ухо еще разболелось. Стоял, хныкал, уже дядьке решился рассказать, а он все стоял и болтал с той теткой про что-то скучное.

- Кто-то поговорить хотел со мной?

- Здрассте! - я Эмиля первый увидел, первый обрадовался и первый закричал. - Мы хотели! Мы с Веней, мы будем вас, - запнулся, вспоминая важное и умное слово, - интервьюировать!

Дядька тогда растерялся. Долго на Эмиля смотрел, молчал. Понравился ему, видать. Эмиль особенно в гриме был красивым. Таким, что дядька аж слова забыл! Только я теряться не собирался, все как есть Эмилю выложил, про интервью рассказал!

Тогда Эмиль впервые рассмеялся. Искренний смех, добрый. Заразительный.

- Вы, молодой человек, меня и будете, кажется, интервьюировать? - он склонился ко мне и мягко меня по волосам потрепал. - Коллега-то ваш, вижу, не очень общительный? - с веселыми искрами в глазах посмотрел на дядьку.

- Извините его, - хрипло отозвался тогда Лазарь. Исподлобья на меня посмотрел. - И меня извините, я интервью впервые беру.

- Ой, да было бы за что извиняться! Бросьте. В каморку мою не хотите пройти? Там хоть присядете, а то молодой человек с ноги на ногу уже переминается, устал. У меня, кстати, тоже впервые интервью берут! Прямо звездой какой эстрадной себя ощущаю! И как вести себя правильно не знаю, так что вы уж не злитесь, если глупость какую скажу.

У него в каморке было уютно. Никакого беспорядка, все разложено так аккуратненько, косметика для грима в ряд на столике стояла. Эмиль тогда, как фокусник, из письменного стола шоколадку достал и мне протянул.

- "Аленка"! - как я тогда взвизгнул! - Моя любимая!

- Любимая? - рассмеялся Эмиль, присев на край дивана. - Как я угадал! Теперь хоть буду знать, в чем молодому человеку за труды зарплату выдавать. Ну что, пытайте меня, друзья мои, всю душу вам открою!

- А Веня молчать будет! Веня вам ничего не скажет! Веня всегда с незнакомцами молчит! Он всегда такой: если человеку не доверяет, будет по два слова выдавать! И то - если смелости наберется! Он вообще людей боится. Как будто люди его укусят! Какой из него журналист? Он дурачок, а не журналист.

Дядька ко мне резко повернулся. Испепеляюще так взглянул, как он любит, и одними губами выдал: "За-ва-ли хле-ба-ло".

А вот к Эмилю обратился уже другим тоном. И голос у него классно изменился: ниже стал, проникновеннее. Так со мной он никогда не разговаривал.

- Так вы... Емельян Янусенко?

- Эмиль. Мне ближе псевдоним. Больше мне подходит, согласитесь?

- Не знаю.

- А вас... э...

- Вениамин. Лазарев.

- Лазарь? - Эмиль хихикнул. - У нас в школе тоже Лазарев учился, все его Лазарем звали.

- Вам восемнадцать? Со скольки лет вы в сфере театра?

- Еще до школы на кружки ходил! Таким же был, как ваш молодой коллега! Таким же бойким, шустрым, - он мне озорливо подмигнул. - Могу поспорить, он тоже сцены покоряет! С такой харизмой и такой приятной внешностью он бы и в кинематографию спокойно прошел.

Как я тогда вспыхнул! Зачем, подумал, он ерунду собирает? Ладно харизма, но какая ж у меня внешность? Я весь салом оброс. Я даже ем так, что окружающих блевать тянет! Чтобы людей стошнило, пока они смотрят фильм?

- А я не пройду, - спокойно ему ответил, играясь с оберткой шоколадки, но не думая ее есть. Эмиль слишком хороший, ему портить настроение своим видом не хотелось. - Я толстый.

Эмиль тогда аж поперхнулся и так на меня уставился, что я точно понял: он меня таким не считает! Он и вправду думает, что я худой и что должен в кино сниматься! Господи, каким я в этот момент счастливым стал, как засиял! Пусть хоть один Эмиль так думает, но он хотя бы не врет!

И сказал мне. Убей - не помню что, но такое, которое аж дух прошибло! И уж если такой прекрасный парень, как Эмиль, считает тебя красивым - выходит, я вообще идеал?!

И, окрыленный, вытерпел целый час их разговоров. Они долго болтали, а дядька все больше и больше смелел. Под конец даже смеялся, неуверенно пытался шутить, рассказывал что-то из своей жизни. Обращал на себя внимание как мог, понравиться пытался и радовался как ребенок, когда Эмиль на каждую его шутку счастливо хохотал.

Они встретились потом еще раз. А затем еще один, и снова. Они болтали, долго болтали. И дядька все время брал меня с собой. А Эмиль дурачился, никогда не ленился со мной играть, все время звал меня на "вы" и молодым человеком - и постоянно дарил мои любимые шоколадки. Он и вправду был чудесным. Именно о таком старшем брате или дяде я все время мечтал. Дядька с его извечной занятостью учебой, гордостью и оскорблениями медленно отходил на второй план.

- Иди за морожкой сгоняй, чучело, - однажды всучил мне мятую купюру Лазарь, когда мы втроем сидели на самой дальней скамейке в парке аттракционов.

- Морожка? Мне? Так я же горло лечу, оно не до конца прошло.

- А я че? Ваты тогда купи, чипсов каких.

- Зачем? Не хочу я чипсы.

- Сука, тебе так сложно жопу оторвать?

И сам не понял тогда, почему так упрямо отказывался: морожку-то и впрямь хотелось! Да только за этой морожкой меня дядька стал посылать все чаще. Или в добровольно-принудительном порядке в туалет, когда мы с Эмилем сидели в кинотеатре. Или в своей комнате поиграть в компьютер - обязательно в наушниках! - когда втроем были у нас дома. И самое странное, что Эмиль, мой добрый защитник Эмиль в эти моменты никогда за меня не заступался, а только с загадочной полуулыбкой смотрел куда-то в сторону.

Со временем Эмиль поселился у нас. С родителями он был в ссоре и жил у какого-то друга по театру, а теперь переехал к Вене. Для всех остальных Эмиль был его коллегой. А я не раз видел, как они целуются, а иногда даже в одних трусах! Нет, я давно знал, что дядька любит парней, но почему тогда отчетливо чувствовал ревность? Вот только к кому? К дядьке? Или к Эмилю? А, может, и не ревность это была вовсе? Я просто четко знал, какой я внешне, и у меня такого не будет ни-ког-да. Может, завидовал им. Или все вперемешку.

- Венька! - однажды внесся я в его комнату, плюхнулся на кровать и ткнул его, сидящего за компьютером, в бок пальцем. - Побудешь в нашей игре робозомби?

- Иди нах.

- Ну побудь робозомби! Эмиль хороший, он должен будет меня спасти, а ты - сожрать! Ты страшный, как чучело, ты похож на робозомби! Тебе надо только орать, как ты умеешь.

- А где наш маленький зомбеубийца? - я взвизгнул, когда меня сзади подхватили руки и прижали к себе. - Ну чего, молодой человек, зомби вас не хочет жрать?

- Да он тупой, он никогда со мной не играет! - я попытался в воздухе пнуть дядьку носочком. - Он только свои книжки читает! Ему на всех пофигу, и на тебя тоже. Давай его выкинем в мусорку и будем вдвоем жить?

- Знаешь... отличная идея! - Эмиль завалился прямо со мной под бок дядьке. Тыкнул его, прямо как я! - Косой, косой, это белый, прием! Прием, выходите на связь, прием! Молодой человек желает поиграть с вами в зомби, прием!

- Мне к сессии готовиться, - Лазарь поднял усталые глаза на Эмиля. - Она уже на этой неделе, а я еще нихера не открывал.

- Что же ты тогда целыми днями учил? - Эмиль загреб меня к себе под бок, пододвинулся ближе и попытался заглянуть в ноутбук.

Лазарь поморщился и тут же закрыл его.

- Это другое было. Не то.

- Допустим. И что... там что-то такое важное, что я не могу прочитать? - Эмиль кивнул на закрытый ноут и вопросительно поднял бровь.

- Не люблю, когда лезут в экран.

- Я могу вообще к тебе не лезть.

Лазарь глаза закатил, к Эмилю резко повернулся и выдохнул:

- Ну ты че опять начинаешь?

- Я не начинаю, - слишком сухо для обыденной Эмилевской интонации выдал он. И губы сжаты так тонко, оскорбленно. - Я наоборот тебе навстречу иду. Мне и вправду все равно, что за секреты ты хранишь в своем ноуте.

- Да нет никаких секретов! - дядька слишком уж резко раскрыл ноутбук снова. Тихой мышкой я отполз к стене. Мне уже сильно не нравилось, что между ними происходило.

- Уже успел статьей переписки прикрыть?

- Какие?! Какие переписки?! Где? Найди, найди хоть одну!

- Вы чего ругаетесь? - я щеночком заскулил и мягко боднул Эмиля в бок. - Не ссорьтесь! Вы же друг друга любите, поэтому не ругайтесь! А у дядьки взаправду там буквы скучные были, я видел.

Лицо Эмиля тут же сгладилось. Он охотно мне улыбнулся:

- А мы разве ссоримся? Никто не ссорился, молодой человек. Где ваш бронежилет от робозомби?

- Ему и броня не нужна, - дядька фыркнул. - Через его жир ни одна пуля не пройдет.

- В таком случае у тебя таких брони целых две? - Эмиль повернулся к Лазарю и мягко похлопал его по животу.

Я даже не обиделся тогда на дядькину шутку. Слишком уж рад был, что они быстро помирились. Да, в последнее время ссорились они очень часто, но мирились все равно всегда быстро.

- Куда ты собираешься? Куда ты собираешься, Лазарь? Ночь на дворе, куда ты собираешься?

- Друзья позвали. Чисто в кафе посидим чуть-чуть.

- О, те друзья? Те твои хорошенькие друзья? Кто там среди них... спортсмен, сын модели...

- А разница?

- Да нет, никакой. Со спортсменами конечно интереснее. Беги в кафе, милый, и принарядиться не забудь. Вдруг ты спортсменам не понравишься? А мы пока с молодым человеком в Синдбада поиграем. Да, молодой человек?

Дядька так часто уходил. Говорил, что на учебу или к друзьям. Реалистично так говорил, и возвращался всегда вовремя! Но неужели учеба занимала у него все свободное время? Неужели он ни минутки не находил на Эмиля? Он ведь просил всего лишь внимания! А Лазарю что на меня вечно не хватало времени, что теперь уже на собственного парня.

- Ну что? А теперь? А теперь ты что делаешь?

- Пишу курсовую.

- Ах, опять учеба? Ну конечно, конечно, опять твоя учеба! Опять ты, бедненький, уставший, опять у тебя нет ни на что настроения.

- Что, - Лазарь смахнул с колен ноут, - ты, - раздраженно взглянул на Эмиля, - хочешь?

- Хочу, чтоб ты бросил ее, - отозвался Эмиль, присев у него в ногах.

- Бросил? Учебу?!

- Да. Бросил. Она тебе только мешает. С Костей ты не сидишь, мне внимания не уделяешь.

- Мне нужно выучиться! Когда я устроюсь, времени станет побольше.

- Да меня достали твои вечные "когда"! Когда устроюсь, когда сдам, когда лето наступит... Да не хочу я ждать! Хватит откладывать все на потом! Ты сейчас мне нужен, не завтра! Сейчас!

Я тогда тихонько сидел в углу, рисовал. Но даже из своего угла видел, как Лазарь помрачнел, сел в кровати и отчеканил:

- Об этом даже забудь.

- Забыть, - Эмиль моментально встал. - Забыть? Она тебе важнее? Важнее меня?

- Ты соображаешь, что говоришь?

- А ты соображаешь, что сам только что высрал?

Тогда я скользнул со стула, подошел к Эмилю и крепко-крепко его обнял.

- Ну хватит ссориться! Не надо! Дядь, Эмиль! Вы же из-за ерунды опять ругаетесь!

Я знал: после моих слов они мгновенно мирились.

Но в этот раз что-то пошло не по плану.

Эмиль меня мягко, но настойчиво от себя оттолкнул. А сам пошел в коридор одеваться.

- Эмиль! - я преданно тогда за ним поскакал, цепляясь за широкую футболку. - Куда пошел? Без меня?

- Пусть дядька тебя с собой теперь берет, - выдохнул он мне так сурово, как будто именно я его обидел. - Видишь, какой он замечательный, как любит нас с тобой. Конечно, он тебя с собой возьмет.

- А ты куда? Ты надолго?

Ушел он надолго.

Телефон отрубил, на сообщения не отвечал. Какую истерику я тогда закатил! Взахлеб, до потери дыхания ревел, бился, на дядьку орал! Если б он Эмиля не доводил, если б он ласково с ним разговаривал, тот бы остался!

Правда, и Лазарь тогда знатно перепугался. Всю ночь провел под валерьянкой и корвалолом, звонил друзьям и знакомым Эмиля. Никто его не видел, никто ничего сказать не мог. Звонил по милициям и скорым, я рыдал рядом и втягивал каждое слово из трубки, а у Лазаря под утро уже без прикрас тряслись руки и дергался глаз. Эмиль даже вещи не взял, с ним что угодно могло случиться!

Вернулся Эмиль к обеду следующего дня. В мокрой куртке, с лохматыми волосами и размазанными по лицу слезами. И я, и дядька сразу к нему бросились. Он так дрожал, так плакал! Я мгновенно его в объятиях сжал, реветь стал ему в живот. Такое облегчение тогда почувствовал! Он не навсегда ушел, он вернулся! Вернулся, и с ним ничего не случилось!

- Прости, - захлебываясь в слезах, выдохнул Эмиль с порога и блестящими глазами посмотрел на Лазаря. - Я с... как сука последняя с тобой поступил... И истерику вчера без причины закатил, сбежал... Ты, наверное, волновался? Боже, как я тебя люблю, прости меня, Лаз...

Он клялся, что поступил так только из слепой любви к Лазарю. Он уверял, что все это только от страха его потерять. Он обещал, что такое никогда больше не повторится.

Но стало повторяться все чаще. Чаще и чаще. Они ссорились, и Эмиль как в порядке вещей сбегал из дома, торжественно нарекая этот уход окончательным. Он мог просто не ночевать с нами, он мог пропадать три дня, он мог неделями отсутствовать - но в конечном счете всегда возвращался, ползал перед дядькой на коленях и просил прощения. А у Лазаря со временем перестали появляться пачки корвалола на стуле возле кровати, перестал нагреваться телефон от вечных звонков и пропала бессонница, возникшая из-за сбитого загулами Эмиля режима сна.

И ругались. Постоянно ругались, постоянные разговоры на повышенных тонах. И животный страх, что Лазарь когда-нибудь не выдержит, выгонит Эмиля навсегда, и больше я никогда его не увижу. Не поиграю в робозомби и в Синдбада, не посмотрю, как он танцует; он не подарит мне "Аленку", не поболтает, не посмотрит со мной кино и не скажет, что я красивый и совсем не толстый мальчик.

Настало время, когда они ни одного дня не проводили без ссор. Только вот уже по поводу другого. Дядька кричал из-за каких-то веществ, а Эмиль уверял, что это последний раз и такого больше не повторится. Что это за вещества, я не знал. А дядька после моих попыток выяснить всегда давал мне оплеуху и говорил, что это не мое собачье дело.

Да он про все так говорил. Помню, я передачу какую-то посмотрел и у него спросил:

- Вень, а что означает "спариваться"?

Крепкая затрещина.

- Да за че?! - я вспыхнул.

- Чтоб херню не спрашивал.

- Да почему это херня?!

И снова затрещина. За то, что матерюсь.

Эмиль тогда был в другой комнате. Учил сценарий для новой пьесы. Я к нему тихонечко зашел, рядом присел и тот же вопрос задал: что же, блин, такое означает "спариваться"?

- Это секс у животных, - объяснил он, перелистывая скрепленные степлером страницы.

Наверное, первый раз в жизни я так густо покраснел. Почувствовал, что весь залился краской, и еще бы! Только с соседским пацаном Артемом, который на два года меня старше, я раньше такое обсуждал, а тут! Как будто и не взрослый он парень, а ровесник - так спокойно это сказал! Выходит, с ним можно поднимать вообще любые темы? И он не даст в лоб, как дядька?

- А потом... - взбудораженно продолжал я и яростно тер горящие щеки. - А вот так... Вот так звери новые и рождаются?

- Да, как и люди. В результате бурной и страстной любви.

Рассмеялся. А я твердо понял: да. Могу.

Могу задать ему любой вопрос, как другу - и он ответит. Он и вправду отвечал на все: от самых мельчайших подробностей до абстрактных тем. Никогда, никогда он меня не ругал, никогда не считал маленьким и всегда разговаривал со мной на равных. Он меня уважал.

- Эмиль, а че за вещества? Про че Веня постоянно говорит?

- Лекарства такие. Для веселья.

- О! И ты их пьешь? А че ты тогда такой невеселый? Плачешь постоянно.

- Я плачу, когда долго эти лекарства не пью, - Эмиль усадил меня на колени и начал расчесывать мои волосы. - Тяжело мне без них становится, вот и ругаюсь на Лазаря.

- Так ты пей!

- Я пью, только Лазарю это не нравится. Не нравится, что я хожу к друзьям и принимаю у них эти штуки.

- К друзьям? А меня возьмешь? Хоть когда-нибудь? Пожалуйста! Можно?

- Конечно, можно.

Какой бы я вопрос ему ни задал, о чем бы ни попросил, он всегда отвечал одно: конечно, можно. Я даже сходил с ума от вседозволенности - она была настолько гигантской, что просто пугала, просто давила меня своими габаритами, я не видел края! "Можно я станцую в платье и бусах? - Конечно, можно". "Можно я попробую твоего пива? - Конечно, можно". "Можно мы вместе посмотрим взрослый фильм? - Конечно, можно".

Он показал мне, каким прекрасным может быть мир. Он был первым, кто стал мне настоящим другом. И первым, кто открыл во мне настоящие чувства. Я никогда не мог подумать, что какому-то человеку я смогу доверить столько, сколько не доверял даже себе. И не мог подумать, что в мире существуют такие идеальные люди.

Я помню, как он впервые отвел меня к друзьям. Дядька тогда уехал к родителям, а нас с Эмилем оставил вдвоем. И я спросил: можно мы не будем спать? Можно мы сходим до твоих друзей и выпьем веселящие вещества?

- Конечно, можно.

Мне не было страшно идти туда. Мне не было страшно, ведь со мной Эмиль! Я его лучший друг, и никому он не даст меня в обиду. Господи, как я любил его! Может, сейчас я уже понимаю, что не как парня. Не как парня, но как самого близкого друга. Человека. Брата. Того, кто продолжает открывать для меня мир и показывать самые запретные его уголки - те, которые дядька никогда бы не показал.

Меня встретили хорошо они, его друзья. Прекрасные у него были друзья. Такие же, как он сам: смеялись, ничего мне не запрещали и даже угощали. Первые дни я вообще был в центре внимания: каждый пацан и девушка норовили прижать меня к себе, сказать что-то до ужаса взрослое и угостить сигаретой или кружкой пива. Да, поначалу они давали мне только сигареты и пиво, пока я не спросил у Эмиля: можно ли мне принять то самое, от которого вы все веселитесь?

- Конечно, можно.

Это было не слишком весело, но таким я нравился его друзьям больше. Они курили, щурились и тискали меня сильнее, в сто раз сильнее! Они называли меня крутым и храбрым, заливисто надо мной смеялись, подбадривали и хлопали по плечам. Кто-то из его друзей - или отцов друзей? - сам готовил веселящие штуки, так что на меня всегда хватало, и никто не думал меня в этом вопросе обделить.

У нас с ними было много приключений. Лазарю мы с Эмилем врали, что я хожу с ним в театр и ночую там - нужно было время, чтобы от веществ не осталось никаких следов. А я уже чувствовал себя неотделимой частью Эмилевского коллектива.

Помню, у друга его как-то сидели. У него мелкий котенок был, только родившийся. Черненький, слепой еще, пушистый-пушистый! Давай, говорят, опыт научный проведем? Реакцию животных на вещества? Мне тоже интересно стало, я сразу согласился. Только опыта никакого не получилось: только иглу в котенка ввели - и у него чуть погодя пена изо рта пошла, а он в судорогах задергался и упал.

- Он че... навсегда упал? - выдохнул я ошалело, глядя на пушистый трупик.

- Не ссы, он спит. Проснется - ответит!

Или, помню, как иногда Эмиль с друзьями до того обкуривались, что при мне же друг друга начинали ласкать. Порой и одежду снимут, сплетутся телами между собой... а мне девять лет было, самое начало переходного возраста, когда все мысли только этим и заняты. Вот и смотрел без всякого телевизора раскрывши рот, с ума сходил от увиденного и возбужденно дрожал на каждый запретный стон через туман прокуренной квартиры.

А в один день, когда они все были в веселом бреду и не слышали мои просьбы угостить - угостился сам. И угостился с непривычки слишком сильно. Этот день никогда не забуду.

Сначала пена со рта у меня пошла, как у черного котенка. Рухнул в судорогах на пол, как котенок, как котенок и замер. Так страшно было, когда я без всяких метафор забыл, как дышать! Вот знаешь, лежишь и глотаешь ртом воздух - а воздух не поступает! Легкие рвутся, язык немеет, глотка болит, а воздух не поступает! И ты синеешь, корчишься, извиваешься на полу и поливаешь все пеной, а взрослые пьяно ржут, кривляются друг с другом, ласкаются и ловят чистый кайф.

Тогда, как сейчас понимаю, я был на грани смерти. Может, и умер бы, если б дядька мне вдруг не позвонил. Не знаю, каким чудом я смог достать телефон и взять трубку. Сказать я ему ничего не мог, но он, кажется, понял все сам. По истерическому смеху взрослых и моему вою - понял.

Вот так я впервые оказался в больнице, под капельницей. Слабо помню этот момент, потому что почти все время спал. Помню только, что вокруг носились врачи, что-то давали мне, проверяли.

- Мужчина, вам нельзя сюда! Куда вы ломитесь, мужчина!

Я сразу понял, что это дядька. Эмиля мужчиной назовет только слепой, да и не навестил он меня ни разу, а Лазарь...

- Не пускайте его! - как я тогда перепугался! - Не пускайте, он убьет меня! Он башку мне отвернет и пальцы отрежет, не пускайте!

Да и без моих криков они его не думали пускать, только разве ж для дядьки какие-то врачи будут преградой? Все, подумал, каюк мне. Кишки мне выпустит за наркотики. Сначала мне, а потом Эмилю. Даже спящим притворился, уж спящего-то избивать не будет? А если кожа от капельницы порвется?

А он так тихо-тихо в палату вошел. На соседнюю койку сел, замер. Уж я подумал: не он это. Чужой кто-то, Эмиль может? Но почувствовал, как что-то мягкое мне под бок забивается.

- Цыпленка занюханного тебе принес, - выдавил дядька. Понял, что я притворяюсь.

Я мигом глаза распахнул.

Дядька злым не выглядел. Ссутулившись, на койке сидел и на меня смотрел с такой... вымученной, грустной улыбкой.

- Спасибо... - с каким трудом мне давались слова - язык все еще был тяжелым. - Я без него уснуть не мог. Ну мог, ну немножко все равно не мог...

- Как ты, Костян? - он аккуратно коснулся моей свободной руки и провел по костяшкам. - Не сдох еще?

- Не, мне уже чуть-чуть полегче. Мне пока есть не разрешают, с капельницей постоянно заставляют лежать. И нельзя шевелиться, даже пописать встать нельзя.

- Ты мужик, потерпишь. Все нормально будет. Врачи знают, что делать.

- Ве-е-ень... Я домой хочу...

- Ласты склеишь, если домой сейчас поедешь, чучело. Потерпи немножко, - я слышал, как дрожит его голос.

- Меня скоро выпишут?

- Навсегда тут точно не оставят, не ссы. Как выпишут - сразу с тобой вдвоем домой поедем.

- А Эмиль? Эмиль где? Его полицейские арестовали, что ли? Он теперь в тюрьме?

- Да лучше б так и было! Эта сука штрафом отделалась за употребление, часть пидоров его вообще утекла. Еще и ко мне прикопались, что я за тобой не слежу...

- Он не сука! И друзья его не пидоры!

- Охерел? Еще раз матернешься...

- Эмиль мне разрешал материться! Он все, все мне разрешал!

- А знаешь, почему разрешал? А по приколу. А перед пидорами понтоваться! Смотрите, я ребенка сюда притащил, давайте его накачаем и посмотрим, че будет.

- Он не только перед друзьями был со мной добрым! И никакие опыты он не ставил! Я не котенок! Я живой человек!

- Да? А ты уверен, что для Емельяна ты живым человеком был?

- Если бы он меня не любил, он ничего бы мне и не разрешал! Орал бы постоянно и по башке бил, как ты! А он ни разу на меня не наорал, ни разу не ударил!

- И сколько, интересно, раз тебя этот идеальный человек в больнице навестил? Он же так тебя любит!

- Ему нельзя, наверное! Его схватят и арестуют! И он не родственник мне, его бы не пустили!

- Ну конечно, - как-то уж слишком горько вздохнул тогда дядька.

Когда меня все-таки выписали, и мы с дядькой вернулись домой, Эмиля там не было. Я ждал его. Я скучал, я бешено по нему скучал, я пытался ему звонить, но он, кажется, сменил номер. Снова я вернулся в жизнь до него. Снова хвостиком ходил за дядькой. Снова играл сам с собой. И боялся даже заикнуться об Эмиле, потому что на нем отныне стояло табу. Да и дядька бы завелся, мол, мало тебе было больницы, еще хочешь?

Эмиль и сам не пытался звонить и как-то с нами связаться. Прошло несколько месяцев, я медленно начал от него отвыкать и верить в то, что этот человек действительно навсегда исчез из моей жизни.

Пока дядьке однажды не позвонили с незнакомого номера, а он не скривился и не отключил телефон.

- Это он, да? - собравшийся спать, я подскочил с кровати и бросился в комнату Лазаря. - Кто звонил? Он, да?

- Пасть захлопни.

- Он тебе звонил? Ты сбросил? Перезвони! Перезвони ему сейчас же! Он хочет извиниться!

- Я неясно сказал? В комнату марш! Мигом!

- Я не уйду, пока ты не перезвонишь! - давно я так не упрямился. На кровать его запрыгнул и в матрас вцепился, а голос дрожал от плача. - Перезвони Эмилю! Перезвони!

- Да нахер он мне не нужен!

- Мне нужен! Мне! Знаешь, как сильно он мне нужен?! Он меня любит!

Лазарь так и не перезвонил. Зато перезвонил Эмиль: снова и снова, пока дядька, отшвырнув меня в сторону, не отключил звук - только Эмиль стал писать. И, похоже, писал он что-то страшное, потому что лицо дядьки, едва ему стоило прочитать смс, вытягивалось все сильнее.

Вот тогда я не выдержал. Выхватил телефон, спрыгнул с постели - и за вырученные секунды успел прочесть несколько сообщений.

"ПРОСТИ МЕНЯ"

"ПРОСТИПРОСТИПРОСТИ"

"Я знаю. Я животное"

"Я поступил, как сука"

"С тобой, с Костей"

"Прости меня, Лазарь"

"Я не достоин тебя"

"Я не достоин этой жизни"

"Может, мой поступок поможет искупить вину?"

"Еще раз прости за то, что я сделаю"

"Выучись, получи профессию, отдай Костю в театр - у него явный талант. Иди дальше, несмотря ни на что"

"Люблю тебя :)".

Я не знал, что за поступок собирается совершить Эмиль. Фотография помогла понять. Несколько порезов на фарфоровой коже в окружении розовой воды ванной были недвусмысленно ясны. Я узнал каждую родинку на его руке, узнал миндалевидные ногти и бордовый кафель его ванной.

Наверное, даже если бы я в ужасе не завопил и не отшвырнул телефон - дядька все равно бы сорвался. Набросил первую попавшуюся куртку и вылетел за дверь, зажимая телефон плечом. Уже я, уже я в судорогах трясся и глотал дядькины таблетки для успокоения, уже я пытался дозвониться до Эмиля, до Лазаря... до любого человека, который мог бы меня успокоить. Один маленький я в огромной квартире навзрыд рыдал в окружении пустых пачек корвалола и капал слезами на экран телефона. В какую секунду он умрет? Может, прямо в эту? Может, уже сейчас его душа сидит рядом со мной и пытается меня успокоить?

Дядька вернулся ближе к утру.

Ни слова не сказал.

Прошел в спальню. Сел на кровать, привлек меня к себе и крепко обнял. Зарылся лицом в копну моих волос. И я никогда не забуду, как явственно ощущал его крупную дрожь.

- Как Эмиль? С Эмилем что?! Вень! Он умер?!

- Не умер.

Так глухо он это сказал. Так устало. С такой интонацией обычно оповещают о смерти, а Лазарь оповестил о выживании.

- Все так плохо? Он может умереть?

- Не может. Порезы слишком слабые. Он не хотел умирать. Он не хотел даже причинять себе сильную боль.

- Правда? Правда-правда?! Вень? Правда?! Он не умрет?!

- Он сказал, что все это лишь ради того, чтобы вернуть меня. Сказал, - Лазарь болезненно усмехнулся, - что слишком сильно меня любит и не может терять. Сказал, что готов даже пожертвовать собой ради меня.

- А ты его вернешь? А вдруг он еще раз так сделает?

Дядька как-то истерично тогда рассмеялся. Снова мне в макушку уткнулся и вдруг что-то тихо зашептал. Я не понимал все слова, да и Лазарь, кажется, не хотел, чтоб я их понял. Просто быстро говорил и говорил, сжимая меня все крепче.

О том, как он устал. О том, как ему все это надоело. О том, что хотел бы все это прекратить, но не может, ведь где-то в глубине души все еще любит Эмиля. И его смерть точно себе не простит.

Он говорил, пока комнату не облил рассвет. Он говорил с каждой секундой все тише. Он говорил иногда со слезами, которые я вообще видел у дядьки впервые. Он так раскрылся передо мной в эту минуту, что я позабыл всякую ненависть к нему. Я лишь прижимал его голову к своему животу, гладил по волосам и шептал:

- Все будет хорошо, дядь. Ты сильный, ты с этим справишься. У Эмиля просто такой период, скоро он вылечится от веществ, станет нормальным. И вы снова будете вместе, как после знакомства! Будете в кино целоваться, в парке гулять, просто потерпи немножко.

И Лазарь прислушивался к каждому моему слову. Старательно кивал. Утирал слезы и с надеждой наивного ребенка на меня смотрел. На реплики мои отвечал: "хорошо, так и сделаю". Или "спасибо, что выслушал". Или "наверное, так и поступлю".

Прошло совсем немного времени с этого дня - и Эмиль снова поселился у нас. И все было в точности так, как я сказал. Их отношения опять были такими же, как в первые недели знакомства. Они опять гуляли в парке и ходили в кино, но Лазарь...

Я мог ошибаться, но Лазарь относился к нему уже не так, как раньше. Холоднее. Серьезнее. И никогда, никогда не отвечал на "я тебя люблю" тем же. Он смог его простить и принять, но воспылать к нему прежней любовью был не в силах, а тлел лишь уродливым ее подобием, скрепленным моими словами, остатками искр и жалостью. Тем более, Эмиль этой жалостью умело пользовался и посадил Лазаря на ее поводок. Всякий раз, когда они снова ссорились, и дядька грозился его выгнать - Эмиль держал наготове лезвие и кромсал себя, пока Лазарь не успокоится. Или вставал на подоконник у раскрытого окна. Или глотал таблетки. В конце концов, кричать и злиться дядька сразу прекращал. Понимал наверняка в глубине души, что все не всерьез, но страшно боялся допустить смерть Эмиля.

А вот я взрослел.

Взрослое и запретное будоражило меня с новой силой. В круги его непонятных друзей я вливаться уже не рисковал, но снова говорил с ним о том, о чем с другими говорить не посмел бы никогда.

- Можно ты научишь меня любви?

- Конечно, можно.

Я доверял ему. Доверял ему даже в этом вопросе. Он, кажется, и сам был бы рад научить меня любви - с такой охотностью он мне ответил.

Мы выбрали день, когда дядьки не будет. Он попросил меня раздеться. Я уточнил, совсем или до белья? Он ответил, что нужно раздеться совсем. А будет ли раздеваться и он? Да, он тоже будет.

Я сделал все, как он сказал. Я даже попробовал танцевать так, как он просил - уж очень мне хотелось научиться настоящей, взрослой любви! Он целовал меня - как в тот раз. Он с интересом разглядывал все мое тело и показывал свое. Но едва наш ритуал должен был перейти к основному этапу - я запаниковал. Даже не знаю почему... боялся боли? Или боялся, что никогда не вернусь назад, если переступлю эту черту?

Эмиль меня вначале уговаривал. Я ни в какую не поддавался и попытался одеться вновь, но он забрал мои вещи и легко закинул на шкаф. Он предложил мне сыграть в игру, и тогда он все непременно вернет. Я упрямился еще больше, а Эмиль крепко меня зажал и повалил на кровать. Начал осыпать щекоткой, от которой я не смеялся, а кричал и пытался его оттолкнуть.

В таком положении нас и застал Лазарь.

Уж и не знаю почему, но в этот момент мне стало так страшно, что первым делом я завопил о помощи. Я всего лишь хотел, чтобы дядька отстранил от меня Эмиля и вернул одежду! Я думал, он так и сделает! Я думал, в том, что мы голыми дурачимся на кровати, ничего ужасного нет! Мы ведь еще не перешли черты!".

Охапка уже засыпал. И рассказ его с каждой минутой становился все тише и неразборчивей. Он изгибался на постели костлявым телом, обиженно прижимал к себе цыпленка и говорил, говорил и говорил...

- Значит... - шепотом начинаю я, пытаясь совладать с эмоциями, - Лазарь в этот момент просто защищал тебя?

- Я не нуждался в защите! Я не нуждался в... такой... защите... - шмыгает. - Я же правда думал, что дядька просто вернет мне одежду со шкафа. Может, наорет на Эмиля. Максимум - выгонит. Но не изобьет, - жмурится от тяжелых слез, - до смерти...

- Эмиль же хотел тебя изнасиловать...

- Я сам его попросил! Сам! Ну и что, что потом испугался?! Я бы об этом не жалел! Думаешь, от визгов Эмиля за стеной мне типа стало легче?! Думаешь, легче стало, когда он замолчал?! Легче, когда я спрашивал у дядьки, что же с ним такое, а он, весь окровавленный, отмахивался и просил собирать сумку к родителям?! Знаешь, как я верещал тогда? Знаешь, на что походил коридор? На скотобойню! Легче мне стало, когда дядька сам стал мне сумку собирать, пока не приехала полиция?! Он даже положил мне моего цыпленка... - глотает слезы. Изо всех сил прижимает к сердцу игрушку и повторяет: - Цыпленка... Он знал, что я без него не усну.

- Тебя отвезли к родителям?

- Нет, конечно... В больницу. Я там типа два года лечился, потому что кукухой после убийства Эмиля поехал. Поэтому и учусь до сих пор, здоровенный лоб, в девятом классе, - истерично хохочет. - Мне ж почти восемнадцать. Мамка с Веней хорошие отношения типа сохранила. Она до последнего не верила, что это он Эмиля шлепнул. Адвокатов ему нанимала, защитить пыталась. И сейчас изо всех сил старается, чтобы никто не прикапывался, что я у дядьки живу. И ей так легче, и Лазарю спокойнее, и я ее прошу.

- Мстить ему удобнее, да?

- А он типа не заслужил?

Я молчу. Бессмысленно что-то ему доказывать. Не знаю, что вообще способно его переубедить, если Лазарь и так изо всех сил пытается искупить перед ним вину за тот случай и всем существом демонстрирует слепую любовь.

Охапка уже спал.

Уже спал, пока я все смотрел на силуэт в зале. На облитую светом телевизора фигуру, которая не спала - я чувствовал! - а бдительно дремала и уже успела на нас посмотреть сквозь бдительный сон несколько раз.

Не бойся, Лазарь. Спи крепко.

Я за ним присмотрю.