Я без тебя, пожалуй, построю новый мир!

Мне твоя жалость - орудие средь памятных руин,

Оставь её себе - вам вместе с ней сподручней!

Мне ни к чему остроты прошлых дней - мне с ними скучно...

- Ты ведь не человек. - Реми, сидевший на бортике фонтана и сосредоточенно вглядывавшийся в останки мутной воды на мраморном дне, заговорил внезапно, точно ото сна очнулся.

- Я надеялся, что вид обновленной академии вдохновит тебя и ты решишься в порыве благородства помочь мне средствами, а ты всё о своём... - Разочарованно отозвался Виктор, от скуки вороша свежий песок каблуками ботинок.

Досада и непонимание нарастали. На просторах академии Реми привлек лишь старый, разбитый фонтан - единственный нетронутый в процессе работ архитектурный объект, который и в ранние годы академии смотрелся нерадивым, теперь окончательно выбился из композиции. Однако Реми прилип к нему, видимо, по старой памяти, припал к холодной, испещренной трещинами поверхности всем телом (насколько то позволяли нормы приличия), с тоской осознавая, как мало времени прошло с момента, когда здесь гордо заседали члены литсодружества, и как долго тянулись последние годы, отдалившие его от простых радостей юношества. Он был по-прежнему молод, но фасад его юности износился, местами истлел, оказался волей чужих рук в новой оболочке. Только фонтан остался. И тело самого Реми, неизменно инфантильное.

- Мистицизм... Человек-не человек... - бубнил себе под нос Виктор. - Я тебя на стройку привёл, душу, считай, открыл, а ты вновь за своё принимаешься...

- Нет, правда! - Реми срыву поднялся на ноги, распрямляя спину и убирая руки в карманы брюк. - Ты ведь не человек! И я был тысячу раз прав, когда говорил так. И остаюсь правым. Вот только, кто ты тогда?

Виктор демонстративно закатил глаза, выдерживая театральную паузу, затем коротко ответил:

- Тебе бы к врачу наведаться. Голову полечить. - И постучал пальцем по виску.

- Ты должен был умереть. И ни раз. - Реми усердно гнул свою линию.

- Чушь! Лечись, будь добр. С такими суждениями и затуманенным сознанием долго не протянуть.

- Ты должен был умереть ещё тогда, когда вышел из окна молитвенной башни...

- Боже мой, какая скука! - Виктор отвернулся, чтобы не видеть раскрасневшегося от возбуждения Реми: он всегда заливался краской, когда спорил, оттого выглядел нелепо и вдвойне малоубедительно. Хотелось нарочно отступиться от своих взглядов, лишь бы не видеть его отчаянно-детской ярости.

- Ты должен был умереть в стенах этой академии, мне ли это ни знать?! - Ришар подошёл к Виктору, прямо и решительно глядя ему в лицо, не давая его взгляду ускользнуть.

- Ещё скажи, что гордишься тем, что убил меня. Вот забава будет! - Дарковски склонил голову набок, рассматривая Реми с таким же тоскливым и презрительным выражением, с каким изучал фотографии Десмо - раз пригласили взглянуть, значит, надо. Хотя бы для порядка.

Ришар прищурился в напряжении, не зная, что ответить. Краска схлынула с его лица, уступая место обычному светлому оттенку, ровно и приятно расстелившемуся по коже. Реми впервые на долю секунды показался Виктору не просто правильным, а красивым. Правда, красивым в классическом понимании этого слово; красивым, значит, примерно равным мужчинам с обложек модных журналов, которым Ришар так стремился соответствовать. Приемлемо красивым: не чрезмерно и не навязчиво, не до зуда в глазах и слепой зависти, а до уважения. Редкого и с нотой сочувствия.

- Ты вообще когда-то был человеком? - Обрушился новый вопрос.

- Нет.

- И сколько лет ты существуешь?

- Верь-не верь, а почти двадцать два года.

- Опять врешь?

- Я рос вместе с тобой - этого факта тебе мало?! - Виктор фыркнул и отвернулся.

- Тогда мне совсем непонятно, кто ты есть. - Реми продолжал вести "журналистское расследование". - Нечисть какая?

- Бери выше: сам Дьявол! - Дарковски устрашающе развел руками, издал странный звук, отдаленно похожий на смесь зловещего смеха и клокотания в трубах.

- Ничего смешного. - Вспылил Ришар, с трудом сдерживая гнев - то редкое чувство, которое среди остальных, притупленных и блеклых отростков эмоций, оказалось переразвито, прорастало наружу охотно и неудержимо.

- И действительно, ничего смешного. Зато ты смешон.

- И почему так сложно ответить на такой простой вопрос?

- Наверное потому, что всё итак очевидно: я - Виктор Дарковски. Журналист. В прошлом студент Арафийской мужской академии. Бывший корреспондент и интервьюер "Прайсера". Сейчас вынужден работать в "ПроВестнике". Неужели этого тебе мало?! - Он посмотрел на Реми прямо и строго, более никуда не ускользая и искренне веря, что на том допрос с пристрастием закончится.

- Хорошо. - Ришар нервно постукивал носком ботинка о землю. - Хорошо. Тогда сам себе наколдуешь средства на строительство, а на меня можешь больше не полагаться!

- Уже. - С готовностью ответил Виктор.

- Что "уже"?

- Уже не полагаюсь и уже наколдовал.

- И как же? - Вместе со словами наружу вылился скептицизм.

- В Тенмарии есть "Всемирный фонд поддержки развития образования и культуры". Я отправил туда запрос через тенмарийское посольство и вчера получил ответ. Они согласились финансировать проект основания в Филофии международной академии с филологическим уклоном: углубленным изучением литературы и основ журналистики на пяти языках. Грандиозные планы, конечно. И нет гарантий, что хотя бы долю из них я сумею реализовать, но если я смогу закончить внутреннюю отделку и закуплю мебель к августу, то это уже будет феерия. - Он достал из кармана письмо, застыл, восторженно размахивая им в воздухе, словно белым флагом. - Мне даже предложили несколько кандидатур на места преподавателей из числа добровольцев, которые готовы работать в академии на первых порах. Грустно, конечно, что за рубежом Филофию видят страной третьего мира и думают, что мы учимся читать да писать, а затем идем прямиком в поля и на заводы, вырывать зубами заслуженный хлеб. Однако при ином раскладе не видать нам самоотверженных специалистов, готовых в поте лица трудиться ради наших детей. Вот такая вот магия!

- И ты хочешь сказать, - начал Реми, готовясь одним лишь вопросом разрушить всю эту радужную картину будущего, набросанную лёгкой рукой Виктора, - что низверги спокойно позволили произойти соглашению, по которому в Филофию могут вторгнуться с десяток иностранных преподавателей? И это я не берусь считать несчастных детей...

- Увы... - Протянул Виктор раздраженно, уставился на здание академии, нервно кусая губы. Зуд одолевал.

- Что "увы"?

- Фонд согласен осуществлять финансирование только при передаче средств на руки и при непосредственном моём присутствии. В крайнем случае, доверенного лица. Иметь дело с Главбанком Филофии они отказываются и переправлять средства через посольство не рискнут. Я хотел купить билет в Тенмарию и выехать тотчас, но оказалось, что для меня границы нашей прекрасной страны закрыты. Забавно, - он болезненно улыбнулся, - поначалу меня здесь не жаловали, а теперь: будьте добры, многоуважаемый господин Дарковски, задержитесь на месяц-другой, пока мы "обследуем" вашу документацию и счета! Первая чиста, а вторые - пусты, господа! Подавитесь!

Он злобно топнул ногой и хотел было сплюнуть на землю, но строгий взгляд Реми предупредил необдуманный поступок.

- Я хотел просить твоей помощи. - Сказал Виктор, чуть поостыв. - На этот раз более чем серьёзно и настойчиво. Ты поедешь вместо меня, поставишь пару подписей и получишь деньги. Быстро и просто. Я оформил на тебя доверенность, - он торопливо впихнул Реми в руки сложенный втрое листок, - оплачу билеты и проживание, если не получится управиться одним днём.

Ришар рассеянно огляделся, беспомощно развел руками и тихо ответил:

- Я помогу хотя бы потому, что должен тебе. Вот только очень сомневаюсь, что низверги не просчитали такой вариант развития событий.

- Остается только надеяться. - Прозвучало слишком уж обреченно, почти тоскливо.

- Не надо ничего оплачивать. Я сам попробую купить билет сегодня же. А лучше прямо сейчас. - Реми поправил пиджак, затем сорвался с места и широким шагом направился к воротам. Виктору только и оставалось, что с трудом поспевать следом. - Если ничего не выйдет, я пришлю письмо. Если получится, я навряд ли успею написать хоть что-то. Так что не жди вестей! - Внезапно он остановился, взволнованный и запыхавшийся, заговорил бегло и с жаром. - Я одного никак не могу понять: почему ты не ненавидишь это место? Как ты вообще можешь здесь находиться по доброй воле и уж тем более браться отстраивать его, когда другой бы пожелал академии сгинуть? Даже мне в тягость быть здесь, хоть и учился я основательно, и тронуть меня никто не смел, а ты...

Виктор рассеянно пожал плечами. Обиды внезапно легко развеялись по ветру, только и оставалось, что смотреть, как они иссякают, пропадают из виду, и не верить, что боль может уйти так просто.

Наверное, Она осталась: не могла ведь рассосаться так быстро. Не могла ведь покинуть его. Как же справедливость? Как же борьба? Разве успокоение возможно без долгого и мучительного противостояния духовному или физическому врагу, который, впиваясь в самое подсознание, неустанно поглощает мысли?! Неужто враг может смотреть так: не холодно и безжалостно, а с искренней болью в затуманенном взгляде?! Разве возможно после боли и страха почувствовать легкость, глядя в глаза тому, кто поглотил тебя изнутри так просто, без зазрения совести?!

Нет.

Виктор озадаченно поджал губы. Ответы казались очевидными, пеленой наслаивались на глаза, жгли нестерпимо.

- Я скучал. - Обреченно признался Виктор. - Скучно жить в идеальном мире.

Реми ничего не ответил: он не страдал сентиментальностью.

__________

Она стояла у фонарного столба, в паре метров от ступеней здания, где находилась редакция "ПроВестника". Свет крошился, падая на её плечи, кривыми линиями стелился у ног, дрожал в густом сумраке. Она притаилась среди редких прохожих, кажется, искренне веря, что может остаться незамеченной на перекрестке двух центральных улиц Арафии; почти не двигалась, чуть подрагивая тяжело опущенными плечами и глядя в землю неотрывно, почти беспомощно.

Виктор соскользнул со ступеней, оглядывая фигуру бегло и опасливо, замялся ненадолго, частью погруженный в мысли о работе, частью уже захваченный треволнением, как вдруг девушка подняла глаза. Разглядев его, вздрогнула и сбивчивым шагом бросилась прочь. Не верилось: храбрая и напористая Вита Лоран бежала, спотыкаясь, почти падая от охвативших её испуга и робости.

- Постой! - Виктор устремился следом за Витой, подчинившись тоске, которая копилась все эти дни, бросился вниз по улице, сам страшась той уверенности, что обуяла тело и разум. - Постой же!

Виктор хотел позвать её по имени, как любил то делать раньше, видя в этой возможности нечто глубоко интимное, малодоступное для доброго большинства, живущего с фамилиями и безликими "ты" и "вы" на языке. Но внезапно обнаружил, что не знает, как обратиться к новому, им же самим сотворенному человеку. Прежняя ли это Вита? Впервые в голову закралось сомнение.

Наконец она остановилась, запыхавшаяся, дрожащая, воззрилась на него со знакомой решимостью и вызовом. Виктор с упоением пригляделся. Вита изменилась, приблизилась к изначальному своему обличью, вольно распорядившись Эвиным телом. Остриженные, некогда бывшие светлыми волосы, оказались окрашены черным и тщательно уложены под тенистую шляпку с длинной густой вуалью, полностью закрывавшей широкий лоб. Вита заметно исхудала, с легкостью уместилась в одно из прежних платьев, которое любила носить при жизни: строгое, черное, длиною чуть выше голени, узкое, буквально стискивавшее силуэт.

- Я думал, что ты вернешься. - Произнёс честно. Не страшась. - Думал, наиграешься в новую жизнь и вернешься.

- Зря, - отозвалась Вита. Правда, не нашлось в её голосе ни торжества, ни превосходства.

- Я ждал, что ты вернешься.

- Не стоило. - Она покачала головой, сжимая плечи и отступая на пару шагов.

- Зачем тогда пришла сюда?!

Вита вновь покачала головой с видом виноватым и отрешенным. Лицо её менялось прямо на глазах, стремительно спали с него остатки напускной уверенности.

- Я люблю тебя. - Виктор почувствовал внезапную нужду в этих словах, хоть и стыдился бессмысленных признаний. - Думаю, ты лучше меня это знаешь.

- И что с того? - Девушка уронила руки: видимо, устала играть, устала изображать надрыв, в которой вылились её чувства.

И правда: что с того? Что с этой бессмысленной любви - одни пустые переживания да и только! И Виктору стало так горько, так тошно от собственных слов, что ничего не оставалось, кроме как отречься от них внутренне, вернуться к привычному, нещадному рационализму, где "люблю" - это о Родине, матери и властвовавшей партии, но никак не о буйной, блудливой особе, чья любовь - журавль в небе.

- Забудь! - Дарковски отмахнулся, опустил голову, пряча в тени волос сдавшееся в плен дрожи лицо.

- Реми не смог купить билеты. Он отправил письмо. Завтра утром его должны доставить. - Неожиданно живо заговорила Вита. - Я пришла сказать, что могу поехать в Тенмарию вместо тебя и получить средства, если ты мне это доверишь. Я знаю суть ситуации: Реми рассказал. Могу выехать хоть завтра, только оформи на меня доверенность.

Дарковски медленно поднял на Виту глаза, застыл в исступлении, не ожидая такого исхода.

- Зачем тебе это? - Обронил осторожно, почти опасливо.

Вита коротко пожала плечами:

- Я ведь тоже люблю тебя. Ты лучше меня это знаешь...