Рукописи сжёг в честь смерти совести,

Друзьям отправил почтой пепел.

Мне глупые слова напоминали горести,

Так пусть развеет их глумливый ветер...

Реми в сотый раз заглянул в записную книжку. Тишина полупустой квартиры близ центральной площади Арафии навевала тяжелую, беспросветную тревогу; только и оставалось, что проверять список дел в надежде обнаружить хоть что-то, требующее участия. И раствориться.

Реми не терпел себя и пустые тревоги, однако жизнь не могла избавить его ни от одного, ни от другого. Пришлось заучить слова "терпение" и "смирение" и повторять их каждодневно подобно мантре, жевать пластины из успокоительных трав, приправляя всё это малоэффективное действо часами глядения в зеркало. Он улыбался себе так широко и так долго, как только мог, затем расслаблял губы и снова принимался натягивать их на щёки, вопреки желанию. Так он делал раз десять, в особенно тоскливые дни - все двадцать, пока наконец не понимал, что выглядит терпимо и, наверное, можно показаться людям. Но в тот день зеркало не торопилось давать одобрение и, как назло, всячески кривило лицо Реми, отчего он тревожился ещё больше.

"Здравствуйте! - Говорил он самому себе, тщетно пытаясь настроиться на нужный лад. - Нет... Не совсем то. Нужно чуть спокойнее: здравствуйте. Так оно лучше. Кажется... Я - Реми Ришар, журналист и основатель журнала "Филография". Кому она, чёрт возьми, вообще сдалась? Никому! Правда что".

Реми зажмурился на пару секунд, переводя дыхание, затем поправил прическу, проверил чистоту пиджака. Дорогой костюм никак не шёл к измученному бессонницей лицу, скорее только подчёркивал его бледность глубоким, иссиня-чёрным блеском. И Реми подумалось, что не стоит являться на заседание в таком виде. Лучше не прийти вовсе, сославшись на дурное самочувствие (а оное готовилось ударить Ришара под дых) или чрезмерную загруженность.

Он в очередной раз открыл записную книжку, пусто и безутешно оглядывая чистые страницы, - Реми расчистил их специально для заседания, и теперь спрятаться от его грозной тени было просто некуда. Журналист убрал нательный крестик поглубже, под тугой воротник рубашки, и невольно помянул все заговоры на удачу, которыми любили рассыпаться его многочисленные суеверные тетушки. Сам Ришар суеверием не страдал и даже в бога верил по случаю; среди членов партии, с коими ему предстояло делить круглый стол, и вовсе требовалось очистить разум от любой веры, кроме как веры в прогресс и священности принципов партии. С этими мыслями Реми покинул квартиру.

Он вышел на свет божий - улица ступила ему навстречу, загнав в душу нож недоверия по самую рукоять. Реми поморщился и от теплоты лучей солнца, и от легкого дуновения ветра, и от жара одежды. Трамвай медленно влачил своё несуразное существо по рельсам к кривой остановке, задыхаясь от натуги, и Реми подумалось о том, что стоило бы побаловать себя хоть раз и нанять экипаж. Однако в голове вновь всплыли осуждающие лица партийцев, эти суровые карикатурные физиономии, полные неисчерпаемого гнева, ненависти к любому намеку на телесный комфорт.

В шуме толпы удалось ненадолго забыться. Бурные беседы студенток, ехавших на иностранные курсы, увлекли Реми куда больше, чем нудные статьи из "Стритлесса". Чулки, шелковые перчатки, остервенелый лектор и милый кудрявый статист - вот весь женский взгляд как на ладони. Реми принялся ненавязчиво расспрашивать, не увлекаются ли девушки писательством, не печатаются ли в газетах, но вместо ответа получил лишь горсть усмешек и чьё-то ломанное "странный вы".

Солнце просушило некогда залитые водой улицы, и Реми шёл, расплескивая дорожную пыль новыми ботинками. У бывшего здания Культурного Единства - ныне Низкульта - и дорога становилась чище, и брусчатка новее. Реми долго мялся на ступенях среди столбов и заядлых курильщиков, затем чуть ли не с разбегу перешагнул порог центрального входа.

В главном холле зависла торжественная свежесть: воздух приятным холодом окатил тело. Реми двинулся сквозь просто убранные помещения, интерьер которых сложно было назвать хоть чуточку примечательным.

Полупустые коридоры сменяли полупустые залы, следом за ними возникали полупустые приёмные, за которыми, наверняка, водились полупустые кабинеты. Отовсюду звучал главный партийный принцип - никакой роскоши, никакого визуального извращения. Однако Реми, как и любой другой человек искусства, любил и ценил красоту предметов, наслаждался изяществом как духовного, так и материального мира, и душа его настойчиво требовала красок, закаленная на то, чтобы воспринимать их.

В приёмной на третьем этаже, перед залом для переговоров, собралось около двадцати разношёрстных лиц. Все они явились за полчаса раньше назначенного, разбрелись по углам, одно норовя спрятаться от другое, стояли, полные мрачной сосредоточенности. Здесь многие работали в редакции "ПроВестника" или печатали заказные статьи для целого десятка самых продаваемых журналов Филофии. Реми среди прочих участников заседания смотрелся лицом неопознанным, а заслуги его носили характер относительный и виделись ничтожными.

Ришар только устроился на краю дивана у входа, как вдруг один из господ, главный редактор «Терры», бросил в его сторону вопрошающее:

- А вы с бульвара к нам заехали? - Глаза его при этих словах торжествующе светились. - Сильно торопились, должно быть.

- Что, простите? - Ришар уставился на него в недоумении, толком и не понимая, что именно в его внешнем облике возбудило такой интерес.

- Я бы на вашем месте поправил причёску, - заявил в ответ новоиспеченный советчик.

С прической Реми дела обстояли даже лучше, чем он думал: ветер не тронул её, оставил в прежнем идеальном виде. Реми тщательно пригладил водой волосы и грустно уставился на осиротевшее отражение в позолоченной зеркальной раме. Уборная, где висело это самое зеркало, оказалась роскошно убранным местом, где что ни раковина - то произведение искусства. Однако в лицах граждан партия красоты всё ещё не принимала.

- Так вам явно лучше, - голос, зазвучавший по правую руку, заставил Реми отшатнуться от зеркала.

Оскар Десмонд - один из немногих членов партии, "промышлявших" искусством - стоял подле Ришара и с чрезвычайной тщательностью намывал руки. Мыло не просто пенилось - оно разваливалось и стекало меж его пальцев, кусками проскальзывало в сток.

- Лучше? - Реми, опешивший и не торопившийся приходить в себя, совсем позабыл поздороваться.

- Лучше-лучше, - активно закивал Десмо, вновь подставляя руки под воду и в третий раз беря остатки обрюзгшего мыла, - не сомневайтесь в том... Вам замечание сделали, должно быть. - Предположил он. - Но вы не обижайтесь на господ! Они из лучших побуждений. Здесь каждому, кто впервые ступал на порог, что-то, да говорили. Внешний лоск - пустое. И ваша причёска, господин Ришар, и ваш костюм, и ваш платок в петлице пиджака - всё пережитки прошлых лет. Всё пустое.

Он выдернул из кармана пиджака Реми платок и отер им руки, отчего Ришар потерялся окончательно.

- Партия, знаете ли, неспроста... - Он вернул Реми платок. - ... не от скуки выдвигает предпочтения по внешнему виду представителей. - Сам Десмо, пускай и выглядел с первого взгляда просто и сдержанно, одет был неумолимо дорого. О том говорили и серебряный циферблат часов на ремешке из натуральной кожи, и качество ткани холодно-серого костюма, и чёрные носы безупречных лакированных ботинок. Десмо дышал роскошью, однако иной: скрытой и глубокой. - Конечно, ваш костюм - исключительно вашего ума дело, но вот только вы сами - дело партии, и среди остальных вы смотритесь как истинный денди. Это и грустно. Это и непозволительно.

- Прикажете мне раздеться и предстать на заседании нагим? - Прыснул нервным смехом Реми, и тотчас пожалел о сказанном.

- Вы смешите меня: это приятно. Далеко не каждый осмелится поднять себя на смех. Я вот такого дела не мастер. - Он похлопал Реми по плечу и вышел из уборной.

Ришар широким шагом двинулся следом, пряча влажный платок во внутренний карман пиджака, еле нагнал Десмо на лестнице.

- Какую программу представят сегодня? - Выпалил он, поравнявшись с Оскаром.

- Замечательнейшую. Я лично подписался под ней утром.

- Я, конечно, всецело уверен в вашем здравомыслии, однако каковы детали?

- Не торопите события. - Десмо бежал от ответа настолько, что даже шаг ускорил. - На собрании вам всё подробнейшим образом разъяснят.

Он развернулся в противоположную приёмной сторону и скрылся в тени коридоров "Низкульта". На заседание Десмо явился за пять минут до начала, когда гости заняли места у круглого стола, сам же умостил свою значительную фигуру в дальнем углу комнаты, не желая участвовать в дискуссии. Программу раздали в печатном виде на пяти листах под большим заголовком "Журналистский вопрос". В тексте речь шла о святой роли журналистского дела и о том низменном ремесле, в которое оно превратилось; много праведного гнева лилось на жёлтую прессу, усилиями которой цвела дезинформация; много пространных суждений возникало тут и там, и Реми никак не мог понять сути этого потока мысли. Одно было ясно: правда взбудоражила собравшихся "журналюг", один только Реми томился неприятным предчувствием. В конце же программы (в которой от самой программы не было и грамма) значился короткий, скомканный вывод о необходимости провести "чистку" и утвердить официальные издания.

Закончив чтение, Ришар поднял глаза и не застал ни одного искаженного удивлением лица, отовсюду звучало полное согласие и принятие, коего Реми выказать не мог. Когда заседание окончилось, он так и сидел в кресле, перечитывая последние слова раз за разом, пока Десмо не окликнул его:

- Ну что же вы! - Он похлопал Реми по плечу. - Ступайте уже! Обсуждение окончено.

Но никакого обсуждения и близко не было. Реми поднялся - ноги гудели, как и мысли в затуманенной голове.

- Что значит "чистка"? - Он уставился на Оскара в кромешном непонимании.

- Ну вот вы берётесь править текст, к примеру, - начал он.

- Ну берусь.

- Да, вы вычитываете его, правите, но в большинстве своём, как то полагается опытному журналисту, вы основательно сокращаете текст: урезаете лишние слова, связки, предложения, а то и целые абзацы. И всё для того, чтобы сделать текст читаемым.

- Допустим, что так оно и есть, - согласился Реми, всё ещё не понимая, к чему ведёт Десмо.

- Так вот, мы в сущности займемся тем же, только в больших масштабах: вычистим журналистику Филофии, сделаем из неё наконец единое пространство - а она и должна им быть. Разрозненность и заблуждения, возникшие из-за огромного количества пустых газет и журналов низкопробного качества, должны быть исключены.

- И что же... - глаза Реми сновали по углам комнаты. - Вы собираетесь принудительно закрыть неугодные газеты и журналы? И что же тогда останется?! Каков станет выбор?!

- "Терра", "ПроВестник", "Максима", "Кондор" и прочие, всем известные - основа останется неизменной. - Десмо пожал плечами. - Литературное сообщество ничуть не пострадает. Останутся вечные и достоверные журналы, которые не вводят читателей в заблуждение...

- Хотите сказать, мою "Филографию" закроют? - Реми более не сдерживал негодование в лице, развернулся к собеседнику всем телом.

- Вы хороший журналист, господин Ришар, но крайне неумелый стратег. К тому же вы склонны драматизировать. Я предлагаю вам замечательную перспективу: одна маленькая рекомендация и вы вновь журналист "ПроВестника". Будете в своё удовольствие писать одну-две статьи в неделю и жить припеваючи. Впрочем, уверен, вас примут и без моей рекомендации.

Тут-то Реми и позабыл о всяких приличиях: рассмеялся Оскару прямо в лицо, не боясь показаться вульгарным. Десмо же и бровью не повёл, мягкой поступью двинулся вниз по лестнице, не дожидаясь пока Реми окончит незатейливую "мысль".

- Вы предлагаете мне отказаться от собственного дела ради публикации в "ПроВестнике" и жалких подачек?! - Ришар нагнал его, крича во всё горло.

Десмо остановился, смерил собеседника спокойным взглядом, тихо ответил:

- Я предлагаю вам отказаться от убытков и никому не сдавшейся гордости. Только и всего.

- Оно и верно! - Реми никак не мог сыскать успокоение. - Те, кто работает в "ПроВестнике", гордости не имеют!

- Было бы вам за что держаться! - Фыркнул Десмо. Лицо его исказилось неким подобием живой эмоции, а после вновь поросло непробиваемым камнем. - Склепали дурную газетенку, а теперь сидите сложа руки и поёте оды своим заслугам! "Ваше дело", говорите?! Я бы постыдился такого "дела", будь оно моими руками сделано, и поторопился бы восстановить репутацию, пока есть такая возможность. Но вы, господин Ришар, гордитесь!

- Так вот, какого вы мнения о "Филографии"! - Реми летел по ступеням следом за Десмо.

- Уж простите, господин Ришар, но если исполнитель из вас дельный, то творец весьма посредственный. Вам бы набраться опыта в успешном журнале рода "ПроВестника", прежде чем рассыпаться в попытках слепить что-то стоящее. - Он будто бы чуть смягчился.

- Конечно! Иного вы бы и сказать не могли: партия поддерживает лишь то, что ей подчинено.

Десмо остановился у парадных дверей, посмотрел на Реми долго и пронзительно.

- Предположу, что господин Дарковски заронил в вашу голову эту чумную мысль. Иначе слова ваши были бы совершенно непростительны! - Сказав это, он вышел на улицу, хлопнув дверью перед лицом Реми.

Ришар поперхнулся негодованием, которое так и рвалось наружу, со слезами на глазах уставился в пол, не веря в то, что "Филографии" пришёл конец, а затем бросился следом за Оскаром.