Ты неустанно говорила о вечности, высоких материях, заоблачных идеалах,

И, даже когда за окном было сумрачно, где-то в мечтах окрылённо витала,

А в баре у площади чернее ночи полы: они навевали мне мысли - совсем не мечты;

Я под шинелью скрывал изможденные руки, одного лишь боясь: выражения скуки

На устах твоих и снующих глазах. Я одно лишь таил: что душа моя бедная,

Словно жалкий бродяга на площади, казалось, вольный, но ногами к тебе приколоченный,

И я оделся стыдом, и руки шинелью укутал; а ты говорила о вечности с холодным, синеющим трупом...

Эва уснула под утро, приняв болезненно ломаную позу и заняв собой весь диван в гостиной. Через полчаса тревожных подергиваний пальцами левой ноги, которую девушка закинула на ручку дивана, предварительно стянув тугой чулок, Эва начала бормотать что-то быстро и взволнованно. Реми присел на пол подле неё, пользуясь возможностью вглядеться в давно знакомое, но теперь казавшееся совершенно чужим лицо, осторожно, прямо-таки боязливо погладил "чужестранку" по руке. Эва поморщилась, сжала губы, чем испугала Реми безумно: заставила его отскочить в сторону и приняться суетливо мерить шагами комнату. "Вот сейчас Она откроет глаза, сейчас проснётся... - Колотилась в его голове мысль. - И скажет что-то язвительное... О! Она непременно найдёт, что сказать". Но Эва продолжала лежать неподвижно. Мало того, расправилось в спокойствии её прелестное личико, выровнялось дыхание и рваные слова иссякли.

Реми постоял в тишине комнаты, взбудораженный столь сомнительной победой, затем настороженно уставился на спящую девушку, боясь теперь и взглядом её тронуть. Дыхание Эвы успокаивало, заполняя ненавистную квартиру живым, еле бившимся звуком, и Ришар затих, не желая заглушать его, не дыша настолько долго, насколько позволили лёгкие. Прикоснулся к коже дивана близ Эвиных волос, пытаясь отыскать её тепло, быстро отдернул руку; однако спустя минуту уже вновь сидел на полу, напротив чужого лица, уткнувшись носом в собственные колени и трусливо выглядывая из-за них.

Глаза неплотно сомкнуты. Эва взирала куда-то внутрь себя, строгая и предательски далёкая, хоть и видимо близкая, как светлые ресницы её глаз, нависшие над пепельно-розовой кожей, - соприкасавшиеся лишь иллюзорно, рваными тенями. Реми хотел быть одной из этих теней, лежать близ блестящих карих глаз, в которых раньше видел лишь собачью преданность, а теперь такую же животную ярость и несовместимый с нею покой. Несовместимый с самим Эвиным существом.

- Мне кажется, что отвернись от меня все в один миг, Эва останется. - Смеялся Реми, говоря о невесте Лансу. Они излишне много вина выпили в тот день, и если Ланс остался строг и холоден, то у Реми развязался язык. Речи лились рекой - рекой, переполненной грубостью, готовой вот-вот выйти из берегов. - Но останется она лишь потому, - продолжал говорить Реми, захлебываясь смехом, - что просто не сообразит, куда идти. Она так не любит перемены, что перетерпит любые сложности, перетерпит, лишь бы не сдвинуться с места и глядеть на меня в ожидании чуда. Я даже не знаю, наивность ли это или глубинное понимание всей сути человеческой жизни, в которой куда ни подайся, лучше явно не будет. Вот поэтому Эва есть и будет со мной.

- Я не завидую ей, - отозвался Ланс. Морщины на его лице углубились. - Временами, Ришар, мне начинает казаться, что я не знаю более страшного человека, чем ты. Это ведь надо... - Протянул он и резко затих, уткнувшись глазами в стол.

- Что "надо"? - Реми улыбался так, словно одним днём развалился целый "ПроВестник", и трудно было объяснить даже самому себе, что вызывало такую радость.

- Знаешь, я вспоминаю (последнее время всё чаще) годы в академии и ужасаюсь, совсем не понимая, что руководило нами, когда речь заходила о Викторе Дарковски. Я не могу вспомнить ни одной существенной пакости, которая могла бы спровоцировать нас на... действия... - Ланс так тщательно и напряженно подбирал слова, стараясь сгладить углы, что Реми невольно напрягся всем телом. - Выражаясь по существу, мы унижали Дарковски потому, что были как один убеждены, что для нас имеется собственная правда. И я помню, как Виктор постоянно что-то кричал о некой "Ришаровской правде", и нас это так смешило. Так забавило. Казалось, большей чуши не найти. Но теперь я гляжу в прошлое и понимаю: она ведь была, эта самая "Ришаровская правда". Ты и с Эвой обращаешься по "Ришаровской правде". Я хотел сказать: это ведь надо, насколько твои убеждения въелись в мой разум, что я в совершенной степени понимаю их, понимаю их ужас, но никогда не решусь поспорить. - На том они оба замолчали, не желая более углубляться в постыдные воспоминания об Арафийской мужской академии - времени душевной наготы и полнейшего неведения.

Реми в тревоге стиснул колени, боясь шумом мыслей невзначай разбудить Эву. Она же перевернулась во сне, стараясь поудобнее улечься на узком диване; рука её невольно соскользнула с подушки, коснулась пола. Ришар судорожно вздохнул, но остался сидеть спокойно, дожидаясь, когда Эва вновь затихнет.

Подумал взяться за работу, обнаружив, что сидит неподвижно минут двадцать; расположился здесь же, в гостиной, сжимая в чуть трясущихся от волнения руках тексты почти готовых статей для "Терры", куда Ришара приняли на днях, правда, только на должность помощника главного редактора. Приходилось возиться с чужими работами и изредка помогать верстальщику. Претендовать на большее в ближайший месяц не стоило - слишком уж предвзято к Реми относились в редакции, отдельные персоны и вовсе не упускали возможность припомнить ему неудачу в реализации "Филографии". Реми терпел: смотрел бычьим взглядом, но ответить резко не решался - конфликт с Оскаром Десмондом, пускай и обошёлся без серьезных последствий, клеймом остался в памяти.

Работа не клеилась; что ни страница, то неразбериха, каша из слов, бред чужого воспаленного ума. Глаза то и дело соскальзывали со страниц, жадно цепляясь за силуэт Эвы - её аккуратно возложенные на изгиб дивана ноги и руку, всё так же касавшуюся пола. Реми отложил статьи, в беспокойстве сидел с минуту, не зная, куда себя деть. Вновь прошёлся по комнате, осторожно, точно по минному полю; немного подумав, спрятался от незнакомки на кухне, где долго и бессмысленно стоял у распахнутой настежь форточки, вдыхая тяжелый, удушающий воздух; что в квартире, что на улице - всё замерло, не давая потоку новизны вторгнуться в стиснутый напряжением мир. Только утро пробивалось неспешно теплыми солнечными лучами, щипало уставшие глаза. Обозленный, Реми тихо выругался: разве солнце не могло чуть помедлить?! Пришлось возвращаться в гостиную и задергивать шторы, чтобы свет не потревожил Эву. Пришлось вновь смотреть на неё, искоса, чуть что ускользая и сосредотачиваясь на ещё десятке давно изученных предметов: книжная полка, кресло, журнальный столик, ножка дивана и, наконец, краешек подушки - ничто не осталось без внимания. Трусливый взгляд сбился, опал на пол, безвольный и робкий, внезапно столкнулся с Эвиными пальцами и тотчас в испуге отскочил, переметнулся вверх по коже белоснежной шеи к лицу, чуть приоткрытым губам и подбородку с ямочкой. Реми резко отвернулся. Задернул окончательно шторы. На комнату обрушился мрак. Только из коридора, ведущего в кухню, чуть сочился свет.

Реми осторожно поднял Эвину руку и бережно возложил её девушке на грудь, застыл, согнувшись, пристально вглядываясь в опустевшее от слабости лицо. Внезапно раздался стук: кто-то настойчиво и часто колотил кулаком в дверь. Реми встрепенулся, бросился в прихожую, всем телом стремясь заглушить раздражавший звук, срыву распахнул входную дверь, еле сдерживая глубоко засевший в горле крик. На пороге высилась фигура Виктора Дарковски, на вид помятого и усталого. В левой руке он вяло сжимал наполовину пустую бутыль виски и в нетерпении покачивал ею из стороны в сторону; правую руку - источник шума - при виде Реми тотчас опустил.

- Доброе утро! - Заговорил он, прочитав растерянность на лице Ришара. - Я к тебе по пути зашёл...

- Что мы - друзья, что ли, чтобы к друг к другу без предупреждения захаживать?! - просипел Реми, свалявшимся от долгого молчания голосом. - Ты время видел?! Это же надо иметь такую наглость: прийти, когда только светает?!

- Я не спал всю ночь, - попытался оправдаться Виктор, - дай пройти! Не томи гостя на пороге! - И попробовал протиснуться меж стеной и Реми, но тот своевременно рукой перегородил путь. Пришлось отступиться.

- Я не один. - Прошипел Реми, показывая всё, имевшееся в запасе не гостеприимство, чтобы отпугнуть Дарковски, но Виктор был слишком пьян (и оттого частично слеп), упустил из виду всякое недовольство.

- Ну и с кем же?

- Эва вернулась, - Ришар еле сдержал дрожащую на губах улыбку.

Виктор, напротив, разом померк. Рука, в которой он сжимал виски, застыла, скованная холодом напряжения; кончик правой брови трижды дернулся, глаз притом неестественно широко раскрылся.

- Кто? - Голос его провалился куда-то в глубь грудной клетки, замурованный там, еле пробивался наружу.

- Эва, говорю же. - Повторил Реми, улыбаясь теперь совершенно явственно.

- Ну и давно она здесь? - Прозвучало безучастно, еле живо.

- Со вчерашнего вечера. Она спит сейчас... Недавно заснула.

- Так я могу пройти? - Виктор продолжал настаивать на своём.

- Только тихо, - Реми пропустил гостя поперёд себя, закрывая входную дверь, но тотчас нагнал Виктора, опередив его на несколько шагов, загородил собой проход в гостиную.

Виктор отягощено вздохнул, бросил раздраженное "ясно" и неторопливым шагом направился в кухню. Там он расположился у стола, окидывая открывшееся виду пространство встревоженным взглядом, словно никак не мог поймать сновавшую в голове мысль.

- Ну и что тебе нужно? - Спросил Реми в нетерпении: хотелось поскорее вновь остаться с Эвой наедине.

Вдруг она проснётся от шума?

Вдруг встревожится, увидев постороннего?

Вдруг разозлится и вновь растворится в закате? - Нет, этого Реми допустить никак не мог.

- У тебя есть свободные деньги? - Неловко начал Виктор, барабаня пальцами о край стола. - Хотел попросить у тебя в долг.

Реми поморщился: вопрос денег всегда виделся ему скользкой дорожкой, на которой что ни шаг - неизбежное падение.

Сразу после окончания академии Эрик Ришар, человек прошедший испытание и нищетой, и богатством, заявил сыну, что "отказывается финансировать столь убыточный проект, которому давно пора было бы окупиться; а если не так, то пускай отправляется в свободное плавание - об ошибках прошлого поминать часто не принято". Так семнадцатилетний Реми оказался с саквояжем в руке и остатками стипендии в кармане посреди безжалостной столицы. Он знал, что так будет; думал об этом ночами перед экзаменами и за молитвой в предрассветной тишине, думал о безрадостном будущем, когда иных мыслей от ненасытной тревоги не оставалось. Отец должен был отказаться от него, потому что иначе, замкнутый в своём мировоззрении и блюдущий одиночество, Ришар-старший существовать никак не мог.

Поначалу втроём теснились в крохотной квартире в промышленной части города: Ланс, в первый же месяц устроившийся на подработку секретарём в еженедельную газетенку "Словомания", Фэл, стыдившийся собственного иждивенства и изредка перебивавшийся пожертвованиями родителей, и Реми, голодный до денег и неустанного искавший лучшее место для применения своего таланта. Жили тесно, откровенно бедно, временами впроголодь. В период особенной тоски сидели на порожках Низкульта, мечтая о лучшем будущем - сытой и благополучной жизни партийца, где всё ясно, определено до последней запятой в отчёте, до куска хлеба за ужином.

Первые крупные деньги упали на голову после публикации в "ПроВестнике". Реми тогда приняли в основной штат и дали на разработку крупное журналистское расследование в области "новейшей культуры", которую стремилась сформировать партия. Спонсором тоже выступала оная. Работа над статьей, занявшей три разворота, велась долго, со скрипом, под постоянные напоминания главного редактора о сжатых сроках. Но и после публикации напряжение не оставило Ришара: на голову обрушился шквал критики от более опытных коллег по цеху. Вместе с "новейшей культурой" взялись порицать и Реми. Умело, колко, даже красиво в какой-то степени. Своё девятнадцатилетие журналист Реми Ришар встречал с полным ощущением того, что ни одна статья больше не выйдет из-под его рук и ни один журнал не согласится взять его под крыло, а "ПроВестник" как принял его, так и отторгнет - невелико дело. Однако на следующей неделе, когда была объявлена тематика нового выпуска и на стенде в холле вывесили список работ и авторов, Реми увидел своё имя дважды.

Деньги давались тяжело. Временами с горечью обиды на языке. Жаль, жизнь без них не представлялась возможной.

- На что тебе деньги нужны? - Реми глядел на Виктора пристально, почти с вызовом. Тот совсем потерялся. - Деньги тебе на что? - Повторил Ришар настолько громко, насколько решился.

Виктор, пошатываясь, сел на стул рядом с ним, смеясь облокотил голову о руку Реми с видом глубокомученическим, прямо-таки молящим.

- Я... - Начал он и поперхнулся словами. - Знаешь, я ведь академию отстраиваю...

- А вот и не знаю! - Воскликнул Реми от неожиданности ответа, запоздало зажал рот; заметив непонимание в лице Виктора, заговорил вновь. - Хороша новость! Впрочем, мне стоило догадаться, что это именно ты купил академию. Таких совпадений ведь не бывает: Виктор Дарковски возвращается в Филофию и какой-то сумасшедший решается возродить Арафийскую мужскую академию. Да и кому вообще это бы пришло в голову?!

Через минуту Реми стремительно вылетел из кухни, только заслышав в гостиной какой-то шорох. Эва как и прежде спала, только ноги под себя чуть поджала. Ришар застыл в дверном проёме, пытаясь прийти в себя и собраться с мыслями, которые разбежались по уголкам сознания, стоило Виктору ступить на порог квартиры. Вид лица Эвы успокаивал, навевал приятные воспоминания об их совместном, бесконечно мирном и обволакивающем прошлом, в течение которого Реми хотелось остаться как можно дольше. Однако присутствие Виктора не давало отдаться во власть воспоминаниям окончательно, и Ришар витал где-то над поверхностью Эвиной любви, не смея коснуться её - опровергнуть или подтвердить её иллюзорность.

- У тебя ведь было приличное состояние. - Реми вернулся на кухню, обреченный продолжать беседу. - Только не говори, что ты всё вложил в академию!

- Хорошо, не стану, - отозвался Дарковски. Глаза его слипались, голова оказалась опущена на кухонный стол, отяжелевшая после бессонной ночи.

- Иди домой, я тебя прошу! - Реми взял Виктора за плечи, попытался поднять его на ноги. - Проспись для начала, а после уж поговорим.

- К чему эти отсрочки?! - Виктор был каменно тяжёл, со стула встал только по собственному желанию. - Так бы и сказал: я жлоб, в долг не даю, хороших дел не помню.

- Ну это уже шантаж!

- Шантаж?! Это сухие факты!

- Факты - не факты, а дело твоё всё равно бессмысленное. - Реми с трудом вытолкал Дарковски из кухни, преградил ему путь обратно. Виктор прошелся по коридору, остановился напротив гостиной, глядя тоскливо и болезненно пристально.

- Хоть кому-то повезло повиснуть на твоей шее, - сказал он, кивая в сторону Эвы, когда Ришар запоздало толкнул его прямо по коридору.

В ту секунду девушка приподнялась на локтях, невидящими глазами уставилась в сторону, откуда исходил шум. Заметив это, Реми с ещё большей поспешностью принялся выталкивать Дарковски из квартиры. Тот шипел себе под нос что-то невразумительное, вяло упирался, однако дал захлопнуть за собой дверь. 

Реми с ног до головы окатило облегчением от восторжествовавшей в тот момент тишины, как вдруг в дверном проёме гостиной показалась фигура Эвы. Вернее то вновь была пугающая незнакомка, холодная и рассерженная, но для Реми это перестало иметь всякое значение. Он метнулся к ней, обуреваемый неведомым ощущением, ранее никогда не посещавшим его естество, охватил руками её ссутуленные в испуге плечи и дрожавшими, твердыми от нерешительности губами поцеловал её. Без слов. Без обещаний. Без пресловутой "Ришаровской правды". Пожалуй, излишне откровенно и нелепо, однако совершенно искренне. А дальше оставались лишь метры кожи - долгий и бессмысленный путь, такой оглушающе громкий и слепяще яркий для тихого, обесцвеченного утра, разлившегося по квартире.