Не суди мою душу - ты на то не имеешь права!

Раз застыл пред тобой я, значит, небо того желало,

Значит, средь сотен иных безумцев

Ты безумен был в чём-то менее,

Но судить мою душу не твоих рук умение!

Ты на небе, как я на земле, - проходимец,

Среди тысяч талантов жалкий паршивец,

Твоя власть надо мной - смех лукавый,

Ты меня отпусти: на земле не найдется правых...

Регенерация затянулась. И в какой-то момент Виктору показалось, что вечное тело сломалось и теперь боль поселится в нём навсегда. Виной тому, конечно, была святая вода, которой Реми щедро напоил его: Виктор шипел, отбивался из последних сил, но кто-то из членов литсодружества милостиво разжал Дарковски челюсти. В моменте тошнота пощадила его, зная, как важно покойно выдохнуть в преддверии ада, но после захлестнула нещадно. Дарковски рвало сначала ужином, затем кровью; он чувствовал, как нутро сводит в коротких спазмах и всё его существо пульсирует в такт, охваченное жаром сумасшествия.

К утру сошли только синяки. Виктор с трудом отодрал от кожи рубашку: рана на груди взирала на него из-под запекшейся крови, только-только начала покрываться коркой, болезненно стянутая напряжением, - жуткое зрелище, заставившее застыть в беспамятстве посреди холодной утренней тишины, коротко, но мучительно ясно осознать существенность произошедшего. И в тот момент, когда Виктор наклонился над раковиной, нещадно марая алыми разводами всё, что попадалось под руки, кто-то особенно настырный сорвал с петель дверь студенческой ванной комнаты.

Кровь. Шум. Дрожащий от страха и бессилия юноша.

Дисциплинарную комиссию созвали незамедлительно, поставив на уши всю академию. В зале, где обычно проходили заседания Ученического совета, выставили трибуну, рядом сдвинули несколько столов в один, чтобы усадить спешно сформированную из учащихся и преподавателей комиссию.

Виктор сидел на полу, перебинтованный на скорую руку и растерянный до задней мысли. В ушах что-то протяжно звенело, отчего ему казалось, что голова вот-вот треснет, расколется на две половины, в одной из которых так и будет звучать неясный потусторонний голос, в то время как другая наконец отыщет путь к реальности. Комната пятнами плыла перед глазами, подергивалась пеленой из событий прошедшей ночи, не отпускавших Дарковски ни на секунду.

Когда Виктор решился поднять глаза на Реми, в смятении уставился на него, не зная искать в Ришаре мучителя или жертву, тот незамедлительно отвернулся. Как будто бы ждал повода продемонстрировать отвращение. Он активно размахивал носом белоснежного ботинка, возложив нога на ногу, сцепил руки на груди, пытаясь унять беспокойство, разыгравшееся в теле, и вообще выглядел куда более взволнованным, чем обычно. Однако в сравнении с другими студентами, толпившимися в комнате, он сохранял невозмутимость. Никто бы и подумать не мог, что Реми Ришар, человек чистый во всех отношениях, был одним из виновников собрания дисциплинарной комиссии; Ришару куда больше подходило заседать в ней.

Виктора попросили к трибуне. Всё литсодружество устремило на него полные решимости взгляды, однако Реми оставался отвернут, уставился в другой конец комнаты. Наверняка, он размышлял об испорченной рекомендации и осуждении, которое прольется на него, стоит узнать о случившемся отцу. И Виктору почему-то стало жаль Реми куда больше, чем своё искалеченное человеческое существо; жаль пустоту мирских проблем и несущественность людских мнений, жаль всё невечное и оттого хрупкое.

- Расскажите, как всё было, - закономерно попросил один из членов комиссии.

Виктор молчал. Язык отнялся ещё прошлым вечером, и юноша ощущал странную неспособность выдавить из себя ни слова. Жгучий вкус святой воды наполнял рот всякий раз, когда Виктор пытался произнести хоть что-то; оставалось только сверлить взглядом трибуну в ожидании того, когда же эта пытка закончится.

- Боимся, господин Дарковски ввиду своего состояния не сумеет изложить случившееся, - вмешался кто-то из сведущих; должно быть, именно тот, кто отправил в мир иной несчастную дверь ванной комнаты.

Виктора благополучно усадили на место и попросили к трибуне Реми Ришара. Тот поднялся с видом чрезвычайной важности, как будто не было на его плечах груза вины, а вот надобность отстоять честь "братьев" тяготила изрядно.

- Ну рассказывайте, господин Ришар, как было всё с вашей стороны, - сказал глава комиссии, профессор Робер, с теплой, прямо-таки доброй улыбкой на лице.

- Я начну немного издалека, вы не против? - Уточнил Реми, располагаясь у трибуны: возложил на неё руки, оперся всем тело, пытаясь унять дрожь в ногах.

- Рассказывайте, мы никуда не спешим.

Реми замялся, выдерживая театральную паузу.

- Всё началось со статьи в студенческой газете. Виктор пробовал себя в сатирическом жанре. Весьма удачно. Надо отдать должное.

Виктор встрепенулся, устремил встревоженный взгляд на Реми. Конечно, он не ожидал от Ришара кристальной честности, но если уж браться рассказывать историю с начала, тогда ни к чему замалчивать её завязку. Члены литсодружества глядели в пол - они прекрасно знали, что за дурацкой статьей стояли ещё десятки случаев, имевших куда большее значение, а этот лишь повернул ранее скрытое противостояние лицом. Но никто и никогда не решился бы рассказать о пустых глаза распятого на земле Фэла и уязвленном эго Реми, о "церемониях посвящения" в ряды литсодружества и сотнях издевок за стенами аудиторий. Потому что все они представлялись несущественными. Потому что все они не доходили до страниц студенческой газеты.

- Что за статья? Внесите ясность. - Разговор меж тем продолжался.

- Выпуск в честь дня основания академии. Статья "Живодавом". Заглавная. - С готовностью ответил Реми, аккуратно достал из рукава свернутую в несколько раз газетную вырезку. - Позвольте, я зачитаю отрывок, чтобы вы понимали суть. "... Говорить обо всём и ни о чём - вот древнее умение "завсегдатая" страниц журналов, авторов, с особой яростью борющихся за звание "ума палата". Но в нашей академии оно давно заношено: Реми Ришар - вот истинный мастер древнего искусства, автор сотен строк и ещё тысяч межстрочий. И лучшее в его творчестве безусловно то, чего он ещё не сказал, потому что, как мы все поняли за эти прекрасные годы, хорошо там, где Реми нет". Ну или вот ещё: "... Фэлисити Делис как никто другой знает, что это - первые робкие шаги, когда ещё неоперившийся птенец вырывается из-под крыла строгой, довлеющей матери. Первые заметки, первые репортажи, первые статьи - всё под чутким контролем литсодружества, в его неизменной стилистике. Первые попытки создать своё, не имея ничего". И ещё пример...

- Довольно! - оборвал его профессор Робер, члены комиссии согласно закивали. - Суть более чем ясна.

- Там про каждого из нас нашлось. Виктор решил не ограничивать себя в критических замечаниях. - Сказал Реми, опустив глаза в пол. - Я вообще удивлен, что эту статью одобрили к печати. Впрочем, должность главного редактора позволяет немного больше вольности, а ширма юмора так вообще развязывает руки. Оскорбление или нет - каждый решит по-своему. В меру своей же испорченности.

- И вы, как особо испорченные, решили, что это не просто оскорбление, а повод расквитаться? - Съязвил профессор.

Реми скосил на него взгляд, с минуту с вызовом смотрел ему в глаза, как будто испытывая противника на прочность, затем взглядом переметнулся к Виктору и коротко ответил:

- Нет, дело было не столь в статье и не в оскорблениях. - Он юлил, как мог. - Мы не планировали, как вы сказали..."расквитаться"... Мы всего лишь хотели припугнуть Дарковски, чтобы больше не сносить его излияний, если так можно выразиться. Но ситуация вышла из-под контроля.

- Так значит, вы признаете, что ваши товарищи и вы в частности причинили вред господину Дарковски, причём сознательно?

Реми ожидаемо потупился. Теперь Виктор открыто и прямо глядел на него, подлинно не зная, станет ли Ришар до последнего защищать свою шкуру или гордо подставит себя под удар, не отрекаясь от литсодружества.

- Так вы признаёте, что лично наносили побои Виктору Дарковски? - повторил вопрос Робер, стараясь на этот раз быть более конкретным.

Наконец Реми вздернул голову и отвесил:

- Нет. Это не так.

Ришара трудно было уличить во лжи. Что уж говорить: он не лгал вовсе. Однако Виктору хотелось верить, что Реми будет геройствовать до последнего и разделит общую вину, но принципы оказались для него недоступной роскошью, а одиночество - блажью. Он перевёл взгляд на "товарищей", и то был взгляд победителя, уже принятого и прощенного; он не мнил себя предателем, потому как верил в своё исключительное право "быть честным", способность отринуть всех и остаться со всеми. Он был наивен, но только для тех, кто сам умудренностью не отличался.

- Я ненавижу насилие. - Сказал он прошлым вечером, глядя на растерзанного Виктора. Члены литсодружества разошлись, взмыленные и всё ещё разъяренные, телами сомкнулись в тесный круг, куда, казалось, не поступал воздух. Виктор тщетно попытался подняться, упершись локтями в землю, но вместо этого беспомощно застыл, придавленный величиной личности Реми, бессильный пред его грозными очами. - Я ненавижу насилие, но тебя ненавижу больше. Когда-нибудь ты поймешь меня. Точно не сейчас и даже не через год. Быть может, тебе вся жизнь понадобится для того, чтобы понять, почему всё так. Впрочем, твоя жизнь явно будет долгой, если никто не найдёт управу на твою дьявольскую сущность.

- К примеру, ты, - Виктор хрипло усмехнулся, и кровь вперемешку со слюной полилась изо рта.

Реми отер кровь с его лица носком белоснежного ботинка, который даже в сумраке казался ослепительно ярким, тихо отозвался:

- К примеру, я.

И на душе стало смутно спокойно.

И Виктор понял: жизнь началась.

Была она и зале заседания комиссии, правда, Реми ненадолго умерил её бурное течение.

- Выходит, господин Ришар, - начал профессор, становясь прямо напротив трибуны, заложив руки за спину, - вы при избиении товарищами господина Дарковски присутствовали, однако никакого участия не принимали и ничему не воспрепятствовали. Значит ли это, что вы одобряли происходящее?

- Нет, - отрезал Реми.

- В таком случае, почему вы не вмешались?

Ришар поджал губы, не давая словам вырваться наружу.

- Вы признаёте, что были непосредственным участником случившегося и обязаны нести ответственность, равную той, что определит комиссия вашим товарищам?

Реми всё ещё молчал, как будто иного ему не оставалось. Виктор затаил дыхание, готовый вот-вот впиться в долгожданное "да", однако его так и не последовало. Реми отягощено вздохнул ни то раздраженный затянувшимся процессом, ни то обозленный на обстоятельства, выдал глухое:

- Само собой, но я бы не стал говорить о равнозначности...

И в этот самый момент Виктор сорвался с места и стремительным шагом покинул зал, не дожидаясь, когда Реми окончит фразу. Всё и без того стало кристально ясно, и не имело смысла более сражаться за справедливость реальную, если на неё нашлась "Ришаровская". Виктор хлопнул дверью, не желая слышать её, потому что она и без того заполонила пространство, потому что итак жаром охватила разум.

Реми нагнал Виктора у лестницы, вцепился в его плечо, не давая Дарковски уйти. Ришара трясло: и руки его, и брови, и даже ресницы дрожали от непонятного Виктору переживания. Из-за чего тревожиться победителю?! За свою честь в глазах побежденного?

- Чего ты добиваешься? - Произнес Реми, преграждая Виктору путь. - Решил бороться за справедливость?! Выставить себя жертвой?! Так куда же ты бежишь теперь?!

Виктор чувствовал, как лицо начинает непроизвольно двигаться, сведенное нервным спазмом, как мышцы пульсируют, перекатывая напряжение из уголка левой губы к брови.

- Ты ведь уже решил потопить всех нас, так куда теперь бежишь?! Страшно стало?! - Реми шагнул Виктору навстречу, пытаясь оттолкнуть его от лестницы, но тот продолжал стоять на том же самом месте, ничуть не поддаваясь напору, отчего они оказались теперь лицом к лицу. И Виктор впервые заметил, насколько Реми мал и тщедушен в сравнении с ним, насколько жалко и слабо его человеческое тело, объятое живым страхом, такое неприспособленное к жизни. - Я не знаю, что ты за тварь, Дарковски, но точно не человек! Можешь сколько угодно притворяться немым, но я-то знаю, что с тобой всё в порядке, потому что ты - адова тварь! И ещё я точно знаю, что ты сейчас вернешься в зал и выслушаешь меня от начала и до конца, и каждого, кто будет выступать после, тоже выслушаешь!

Виктор оттолкнул Ришара от себя, не в силах более выносить его криков. Тот отшатнулся, не заметив, как земля оборвалась под ногами, весь вытянулся от неожиданности и ледяного напряжения, тщетно стараясь удержать равновесие. Вздернул поперед себя правую руку, пытаясь уцепиться хотя бы за что-то. Одеревеневшие пальцы скользнули по груди Виктора, впились в цепочку с крестом, и она треснула под тяжестью.

... В студенческой газете тогда написали, что это был несчастный случай: встревоженный Реми Ришар побежал на поиски товарища, запнулся и упал с лестницы, отделавшись переломом руки. Несчастный случай. Виктор усмехнулся про себя, но заметку одобрил. Комиссию распустили в день её основания: Дарковски и литсодружество пришли к "мировому соглашению", даже не сговариваясь, стоило зазвучать такому варианту разрешения конфликта. И только один Реми ненадолго запнулся, прежде чем сказать "да"...