Аня

Жизнь в Питере оказалась куда веселей, чем я ожидала. У Миши и правда оказалась там своя квартира, которая пустовала почти год. Мы с размахом ворвались в веселье, совсем позабыв, что из нас двоих искать будут только меня.

Мой телефон разрывался ежедневно от звонков и сообщений. Даже спустя два месяца родители активно пытались до меня достучаться, чтобы я вернулась домой и в сентябре снова пошла в университет. Но мне это было не нужно, я хотела отдыхать, хотела больше ночного города и приятной мужской компании, которую получала без проблем.

Алекс оказался куда настойчивей моих родителей и после двух дней звонков знал, куда ему ехать и где искать брата-беглеца. Но подарком он получил ещё и меня, что удивило его больше всего.

Мелкая однушка на окраине города была пропитана алкоголем и никотином. На подоконниках упаковки с остатками порошка и цветные таблетки — так выглядела квартира, которая была больше похожа на притон, но было там всего два человека.

До этого мы сидели на крышах высоток вместе с друзьями Миши, которые приняли меня как свою. Мне нравилось ходить по карнизу крыш, этот адреналин... Мне его так не хватало. Один из дней мог закончиться печально.

Стоя на краю, я рассматривала питерские красоты, как кипит жизнь, машины, люди и все куда-то спешат, но не я. Мне не страшно на высоте и я спокойно смотрю. Но вдруг посетила мысль о том, как я лечу вниз, как сердце пропускает удары, а я вдыхаю нескончаемый свежий мартовский ветер. После этих думок мы перестали посещать крыши и перебрались домой к Мише снова.

Моё состояние было куда лучше, чем зимой. Я была счастлива, уверена в себе, много болтала, рисковала, у меня была такая лёгкость. Я думала, что это наркотики, что они доставляют мне бесконечное удовольствие, делают меня собой.

В момент, когда я была готова свернуть горы, меня поймали за руку. Это был митинг в центре города, который я активно поддержала, участвовала и только там ощущала, как выплёскиваю энергию, которая нескончаемо меня переполняла. Полиция поймала меня, а Миша лишь взглянув, когда был сам скручен, ничего не смог сделать.

Тогда я увидела Алекса и своих родителей, понимая, что это всё, это конец. А дальше мой путь был даже не в полицейский участок, а сразу же в психиатрическую больницу, без разрешений меня отпустить. Так я познала всю жестокость окружающего мира, всё больше убеждаясь, что я становлюсь мизантропом...

***

Майские лучи освещали мою палату, так же ярко, как и улыбки врачей, когда они хотели сделать внеплановый успокоительный укол, чтобы было изначально меньше проблем. До этого момента я даже не представляла, что такое состояние овоща. Отключаешься полностью от всего мира и тебя мало волнует, что происходит вокруг.

Эмоции? Никаких, пока лекарство не перестаёт действовать. В таких состояниях я лежала день изо дня и надеялась, что скоро это всё закончится. Потому что белые стены давили хуже, чем упрёки родителей. О, кстати о них. Моя семья переехала в Питер и теперь ждёт с надеждой меня, когда вернусь девочкой одуванчиком. Мне бы так мечтать. Всё, что им светит, это моё возвращение в принципе.

Врываться в мою палату в шесть утра уже как ритуал, но мне так нравится огорчать медперсонал. Я удобно лежала на кровати, убрав руки за голову и с согнутыми в коленках ногами. Как и всегда не подаю виду на медсестру и продолжаю насвистывать Бетховена.

— Снова не спишь? — спросила женщина.

— Как только уберёте все таблетки, я буду чувствовать себя куда лучше, — ответила я, так и не посмотрев в сторону медсестры. — Чего тебе надо, Тамара?

— Таблетки.

Я лишь улыбнулась, понимая, что никуда не денусь от этого и надо принять эти чёртовы таблетки. Сажусь на кровать и без каких-либо эмоций смотрю на Тамару, протягиваю руку, получая новую дневную дозу. Кладу по одной на язык и проглатываю, отказываясь от воды.

Улыбки у Тамары не последовало, ей было жалко меня и я это знала. А чего ещё можно ждать от женщины под пятьдесят, у которой дочка умерла в эпизоде мании, перебрав с наркотой? «Повезло, кайфанула перед смертью» — подумала я тогда.

— Сегодня будет собрание.
Валерий Александрович попросил, чтобы ты пришла обязательно.

— А он попросить не может? Дядя всё-таки родной, — недовольно сказала я.

Тамара ничего не ответила, да мне и не надо. Повезло же попасть под надзор даже тут, в больнице, где мой дядя заведующий. Лично выписывает мне транквилизаторы, убила бы...

Мама за эти два месяца приходила лишь пару раз и всё время плакала, прося просто слушать, что говорят, что врачи помогают. А я сидела напротив и прижимала к себе ноги, опустив голову на колени, чтобы не пугать маму синяками под глазами из-за бессонницы.

Хотя моё исхудавшее тело было тем ещё кошмаром, а серые глаза больше не сверкали, а были потухшими кружками, превращая цвет глаз в тёмно-серый. Наверно, она решила, что я не хочу её видеть и больше не приходит. А отец... Знать меня не хочет.

По коридору пошли голоса. Пациенты потихоньку просыпаются и неуверенно шагают на свои процедуры. Пока мне повезло больше всего, я в палате одна. Надеюсь, мне достанется достойный сосед, с самой интересной историей, которая переплюнет даже мои действия.

Завтрак в больнице самая отвратительная вещь. Каша без молока, кусочек хлеба, масло и колбаса. Пить холодный кофе, который им и не является по вкусу, нет, не буду. Вывожу на редко вкусных супах и ужинах, из питья только вода тут вкусная.

После завтрака свободное время, которое я стараюсь проводить в холе. Только там есть другая сторона больницы и прекрасный открытый вид на стройку. Я уже вижу, как буду гулять летними ночами по этим крышам, с которых будет хорошо виден Финский залив.

В коридорах становится слишком людно и по коже идут мурашки от дискомфорта, который я испытываю при виде людей. Разворачиваюсь и не успеваю уйти, меня перехватывает любимый дядя.

— Пойдём в кабинет.

— Зачем? Нового я ничего не услышу, — возразила я, выдёргивая руку.

— Я сказал — в кабинет!

Дядя Валера с отцом как две капли воды, грёбаные тираны. Он подхватывает меня грубо под руку и уводит в другой конец коридора. Я зашла вместе с ним и села на диван, закинув руки на спинку.

— Ремонт сделал? Красиво, мне нравится, — улыбнулась я. — Надеюсь, оценка была конструктивная и я свободная.

Встаю с дивана, но любимый дядя толкает меня обратно. Я со злобой смотрю на него. Чувствую как кровь закипает, он знает, я не люблю такое обращение к себе, но всё равно делает это каждый раз.

— Долго будешь общаться с Тамарой, как с подругой?

— Любовница твоя что ли?

Не знаю, что управляет мной в эти моменты, но я не могу остановить процесс, когда меня задели. Я просто не могу промолчать и готова лезть на нож, но отвечу.

— Слышала бы тебя сейчас Александра, убила бы.

— Так ты это и сделал с ней! — грубо сказала я. — Ты её запихнул сюда! Ты её довёл до суицида! Ты её убил! И кого бы она сейчас зарезала бы, так это только тебя, — прорычала я.

— В три собрание. А сейчас пошла вон!

Я хмыкнула и встала с дивана, покидая кабинет. Мимо меня с санитаром проходит девушка. Я замечаю её потухший взгляд. Я на взводе, я зла, решаю оторваться на ней.

— Эй! За что тебя сюда? Пережрала однажды и теперь мучает булимия?

Даже не пытаюсь увидеть взгляд или услышать ответ, растворяюсь в толпе психически нездоровых людей, пробираясь в палату. Но слышу в спину:

— А ты анорексичка грёбаная!

Полчаса в одиночестве и вся злость отошла на второй план. Я выхожу из палаты, направляюсь к дяде, чтобы сказать, как он был не прав. Слышу шум в кабинете, я даже ручки коснуться не успела. Вылетает та самая девушка, которую я задела полчаса назад. Заглядываю в кабинет, разбросанные вещи, а эта летит по коридору в сторону выхода.

— Так, это уже интересно, — улыбнулась я. — Враг дяди, мой друг.