После похорон мы с Никитой не общались с неделю или дольше. Все пространство в моей жизни как будто разом стало огромным, пустым, ничем не заполненным. Я пыталась с головой погрузиться в университетские занятия и написание нового сценария, не оставляя себе ни минуты на банальный отдых, ведь знала – любое мгновение, когда я не буду занята, напомнит мне о Еве, разлагающейся где-то глубоко в земле.

На следующий день после ее похорон ни свет ни заря я вызвала такси и отправилась на кладбище. С трудом отыскав ее могилу, заваленную свежими венками, я встала на колени и заплакала так, как не плакала еще никогда. Казалось, моя грудная клетка порвется от бесконечных рыданий, которые так сильно ее сотрясали. Затем, когда моя истерика пошла на спад, я легла на холодную землю, не страшась испачкать одежду, и начала говорить с Евой так, словно она была способна меня услышать. Я пробыла на кладбище около двух часов, и это время далось мне с трудом. Хотя, в какой-то момент мне даже показалось, что мне стало немного легче, однако тяжёлый камень отчаяния продолжал отдавливать мое горло. Поверить в то, что здесь, под землей лежит моя лучшая подруга мое сознание отказывалось. С того дня я ни разу не появилась на ее могиле, из-за чего меня безумно мучает совесть до сих пор.

Работа со сценарием фильма об Эйзенштейне шла плохо. Все чаще процесс застревал, и я обнаруживала себя сидящей перед пустой страницей с пульсирующим курсором часами, без способности выдавить из себя хотя бы строчку. Пожалуй, именно тогда я вспомнила о блокноте, который незадолго до своей смерти оставила мне Ева – сценарии, что она написала, пока лежала в больнице. Я долго искала его, разбирая хлам своего рабочего стола, но он как сквозь землю провалился. Я кусала губы и корила себя за то, что так безалаберно обошлась с последним творением Евы. Ведь она так рассчитывала на то, что я его прочту, а я снова не оправдала ее надежд.

Кроме того, почти каждую ночь меня изводили кошмары, главной героиней которых была, как вы уже догадались, Ева. Она умирала там раз за разом, а я вскакивала на собственной постели, разрывая тишину своей квартиры криком. Пожалуй, именно тогда я и начала избегать всяческого погружения в сон, чтобы элементарно не видеть весь этот ужас. Так и началась моя самодельная бессонница. Перед наступлением темноты я вливала в себя пол-литра энергетика или крепкого кофе, только бы не провалиться в сон. Всю ночь я посвящала чтению книг об Эйзенштейне, фильм о котором мы собирались снимать с командой.

Каждая минута моего дня была расписана так, чтобы времени на размышления у меня не оставалось. С утра я занималась в университете, активно записывая лекции либо отвечая на практических занятиях. После пар я бежала в кафе, где с наушниками в ушах пыталась выжать из себя хоть что-то на виртуальную бумагу. А ближе к вечеру, рассекая город на метро, спешила в студию, где помогала ребятам со съемками. Честно говоря, если бы я вовремя не попала в этот коллектив кинемотографистов, пожалуй, я бы вряд ли смогла сохранить свой рассудок. Общение с ребятами, такими же киноманами, как и я, помогало мне не уйти в себя полностью. Весь коллектив, собравшийся там, был очень креативным и идейным. Они брались за задачи, которые, казалось, были неподвластны даже крупным продакшенам, реализуя их с особенной, творческой подачей. Жаль, я не успела познакомить с теми ребятами Еву, она бы очень им понравилась.

Что касается Никиты, после похорон он не объявлялся примерно неделю – ни звонка, ни сообщения. Несколько раз я обнаруживала в себе желание набрать его номер и пригласить его на чашку чая, но я останавливала себя, ведь, в сущности, кем мы были друг для друга без Евы – нашего связующего звена? Но, признаться честно, я скучала по его присутствию, ведь он один на всей планете знал, что такое любить Еву.

Но вот прошла первая неделя, в которой не существовало Евы – тяжелейшее время в моей жизни. Каждый день я проживала словно на автомате, если честно, до сих пор не пойму, откуда я находила в себе силы на элементарный подъем с постели.

То был один из моих обыкновенных вечеров: я уже успела вернуться из студии, и, натянула домашний костюм и заварив в свою цветную кружку зеленый чай, присела на кухне с книгой в руках. Мою одинокую квартиру никто и никогда не посещал, поэтому я была очень удивлена, когда домофон стал разрываться в неприятном звоне. Я нехотя поднялась с места и пошла в прихожую.

- Кто? – спросила я в трубку.

- Это я, Марго, - ответил мне Никитин голос.

Я нажала на кнопку, открывая входную дверь. Спустя несколько мгновений Никита поднялся по лестнице на второй этаж и оказался передо мной, на пороге моей квартиры. В его руках была крепко зажата бутылка красного вина в бутылке зеленого цвета. В стеклянном от алкоголя взгляде тускнела печаль.

- Привет.

- Привет, - только и смогли произнести мы, прежде чем волна неловкости накрыла обоих. Он смотрел словно сквозь меня, будто не осознавая, где именно он находится.

– Ты пьян? Как же ты сел за руль?

- Я приехал на метро.

Тишина.

- Что вообще ты здесь делаешь? – наконец произнесла я после затянувшейся паузы.

- Без нее я так же одинок, как и ты. Думаю, это нас роднит. У тебя есть балкон? Пойдем покурим. Я привез твои любимые сигареты.

- Это в первую очередь ее любимые сигареты.

- Пусть так, - без тени эмоций проговорил он.

- Тебе не кажется, что все это очень странно, - проговорила я. – Ты здесь, посреди ночи, пьяный. Что все это значит?

- Ровным счетом ничего. Ты же тоже пытаешься облегчить себе боль. Уверен, что ты с головой кинулась в работу – ты всегда так поступала. Я так не умею. Мне проще заливать боль вином. Я не появлялся в универе уже неделю – нет сил туда идти. Надеюсь, за это время меня не исключат – правила у нас строгие. И все это по одной простой причине, Марго. Мне просто очень больно. И, признаться честно, я не знаю, кто еще может понять мою боль, кроме тебя. Потерпи меня сегодня, прошу.

- Я тебя не терплю, - отозвалась я. – Я даже... соскучилась.

- Поверь, я тоже. Марго, послушай, мы ведь слишком много пережили вместе, чтобы теперь делать вид, что мы незнакомцы.

- Да, ты прав. Что ж, проходи, - наконец сказала я, обнаружив, что мы все еще стоим в дверях. – Вот сюда, прямо по коридору. А курить можешь прямо здесь, на кухне.

- Но ты же не переносишь, когда курят в комнате.

- Не переношу, но сегодня мне на это совершенно наплевать, - произнесла я, кладя на стол пепельницу, бокалы для вина и штопор. – Ты откроешь бутылку?

- Конечно.

Первая неловкость, молнией пробежавшая меж нами, испарилась так, словно ее и не было. Мы с Никитой уселись за стол и заговорили в нашей привычной манере. Вино развязало наши языки. Мы уже успели забыть, что вместе мы могли обсуждали что угодно – политику искусство, фильмы и выставки... В какой-то момент я расплакалась, признавшись Никите, что потеряла Евин сценарий – ее последнюю работу, перед смертью. Он, пытаясь утешить, встал на колени перед моим стулом, одной рукой обнимая мои плечи, а второй вытирая слезы с моих щек. На мгновение наши лица оказались совсем близко, настолько, что я чувствовала тепло Никитиного дыхания на своей коже. Секунда, и мои губы пронзил электрический разряд его поцелуя. От неожиданности я широко распахнула глаза. Никита внимательно смотрел на меня, изучая мою реакцию. А затем поцеловал меня снова. Все мое сознание кричало, что я должна отстраниться, оттолкнуть его и забыть о произошедшем, но мое тело перестало меня слушаться. Я нежно обхватила его голову, запустив пальцы в темные кудри. Возможно, дело было в выпитом вине, а может, из-за произошедшего мы просто оба сошли с ума.

- Что мы творим? – произнесла я, когда Никита оставил мои губы в покое.

- Я не знаю, Марго, - он помолчал. - Если хочешь правду, я давно к тебе что-то испытываю. Пожалуй, я стал это ощущать еще тогда, когда Ева попала в больницу. Наши прикосновения и объятья стали что-то означать, но я не мог до конца разобраться в себе. Я любил Еву. И продолжаю ее любить, пожалуй, этот крест мне придется нести всю жизнь. Но ты... ты определенно нужна мне. Мне так спокойно с тобой.

- Я не понимаю... Что за чушь ты несешь?

- Это не чушь, Марго. Всего лишь правда, какой бы абсурдной она не была. Думаю, все, что происходило с Евой сблизило нас. Собственно, почему я постоянно говорю о Еве? Ведь речь о том, что происходит между тобой и мной.

- Все это как-то... неправильно.

- Меня самого до жути мучает вина. Но разве можно запретить себя перестать чувствовать?

Я не ответила. Поднявшись со стула, я открыла окно нараспашку, глотнула вина из бокала и подожгла сигарету, высунувшись наружу, облокачиваясь на свой широкий подоконник. Из моего рта лился голубоватый дым, растворяясь в сумраке ночи. Никита подошел и обнял меня сзади. Его руки сжимали мои плечи, затем он запустил свои пальцы в мои короткие волосы, гладя меня по голове. Я закрыла глаза. Мир остановился, им стало повелевать спокойствие. Тогда Никита забрал сигарету из моих пальцев, затянулся и бросил ее в холодную мглу ночи. Бычок, сверкая своим умирающим огоньком, полетел вниз и разбился об землю. Никитины руки обвили меня, опускаясь все ниже, вдоль моего позвоночника к талии. Он развернул меня так, что наши лица оказались друг напротив друга и прошептал:

- Я так устал, Марго. Я устал от боли, от потерь, от того, что любимый человек не со мной, а внутри своей болезни, от бессонных ночей и ссор по утрам. От контроля за каждым приемом пищи и истерикам из-за любой лишней калории. Я устал от всего этого, Марго. Я мечтаю о простом человеческом счастье, от которого вынужден отказываться. Пожалуй, все, чего я сейчас хочу – чтобы меня просто любили.

- Почему ты думаешь, что ты можешь найти эту любовь во мне?

- Потому что я уже ее нашел, - сказал он и снова накрыл своими губами мои губы. Я не сопротивлялась. Никита подхватил меня на руки и посадил на кухонный стол, чуть не вывернув винные бокалы. Я прижала его тело к себе ногами, его поцелуи стали опускаться вниз по шее к груди. В моей душе искрились боль и чувство вины, но в тот момент я приняла решение, что быть с Никитой мне будет наемного проще. Пусть он никогда не полюбит меня так сильно, как любил Еву, это лучше кромешного одиночества и бесконечного переживания своей потери. Тем более, он был для меня куском той чудесной эпохи, эпохи жизни Евы.

Его поцелуи стали все более настойчивыми. Я попросила его отнести меня в спальню, и он беспрекословно подчинился. Положив меня на кровать, Никита снимал с меня одну вещь за другой, покрывая мои обнаженные плечи, грудь и живот поцелуями, а я все смотрела в потолок и пыталась не выдавать того, что совершенно ничего не чувствую. Мы занялись любовью. После процесса Никита долго сидел, опершись об стену и курил сигареты, стряхивая пепел в блюдце, стоящее на моем животе. Я вытянула ноги вдоль стены рядом с его головой. В какой-то момент он вставил сигарету между пальцев моих ног и натянул футболку.

- Ты уходишь? – взволновано проговорила я. «Так я и знала» - прозвучало в моей голове, но я пыталась не выдавать своего волнения.

- Нет. Я просто замерз, - прошептал Никита. – Я больше никогда не уйду Марго. По одной простой причине – идти мне совершенно некуда. Вокруг меня пустота, лишь боль преследует меня всюду, где нет тебя. Думаю, с тобой происходит то же самое.

- Мне так стыдно перед ней за это. За то, что произошло между нами...

- Ее больше нет, Марго, - с болью произнес он. – Мы занимаемся бесполезным самобичеванием.

- Ты прав, - наконец отозвалась я. – Только кто мы теперь друг для друга?

- Я думаю, это не имеет значения. Пока нам просто лучше держаться вместе.

На следующий день я ожидала пробуждения в одиночестве – я была уверена, что, протрезвев, Никита покинет мою квартиру еще до того, как я открою глаза, но этого не произошло. Я очнулась, зажатая в его крепких объятьях. Он нехотя отпустил меня, когда я попыталась из них высвободиться. Натянув его желтую футболку, я отправилась на кухню. Сквозняк от распахнутого настежь окна коснулся моих волос и воспоминания о вчерашнем дне больно кольнули в грудь. У меня было ощущение, что я предала Еву, ведь Никита был ее парнем. Боль и непонимание собственных эмоций накрыли меня с головой, очутившись комом в моем горле. Я сползла по стенке вниз, закрыв лицо руками, и не могла пошевелиться, находясь в каком-то оцепенении. Я не жалела о случившемся, отчего же тогда на моих глазах появились слезы?

Когда мое сознание ко мне вернулось, и я смогла оторвать свое тело от пола, я стала суетливо и, казалось бы, чисто механически готовить завтрак, пытаясь занять свои тревожные руки хоть какой-то деятельностью. Я ждала Никитиного пробуждения, чтобы все обсудить, но этого не произошло. Когда он проснулся, мы больше не говорили о Еве. Нет, мы говорили о погоде, о проблемах в университете, о кинематографе, о Боге и искусстве, словом, о чем угодно, кроме самого важного. Кажется, произошедшее между нами подвело какую-то черту, которую ни один, ни другой из нас не решались переступить. Пожалуй, именно тогда мы и приняли негласное решение переживать нашу общую утрату порознь, внутри себя.