«Молодой человек, бежать по эскалатору опасно. Убедительно просим Вас остановиться» — прозвучало на всю подземку, и я, только шагнувший с этого самого эскалатора, повторяя за остальной кучей зевак, обернулся инстинктивно назад. Едва ли не перескакивая через несколько ступенек, на всех порах вниз мчался Чимин. В моей голове мелькнула мысль о том, что тот похоже очень сильно куда-то торопится. Вот только поезда ещё и в помине не было. А куда можно торопиться в метро, как не на поезд?

На последней ступеньке парень запнулся и, в страхе зажмурившись, полетел прямо на меня. Благо, я успел ухватить его за плечи до того, как мы столкнулись лбами. Хотя, учитывая низкорослость того, встретились бы скорее лоб с носом, что даже ещё более неприятно.

— Я жив? — пробормотал Чимин, глядя себе под ноги, где он, похоже к своему облегчению, обнаружил твёрдый пол.

— Жив. А ты ожидал другого?

Поднятые на уровне груди руки парня мелко дрожали, дрожал подбородок, дрожали пухлые губы. Чёлка на лбу взмокла, словно тот промчался целый марафон, а глаза бегали, не задерживаясь и на миг на моём лице.

— Ты в порядке? — произнёс я так и напрашивающийся вопрос, хотя тот был до безумия идиотским, ведь и так было очевидно, что парень явно не в порядке.

— Страшно, — пробормотал тот и глубоко вдохнул, стараясь усмирить учащённое дыхание.

— И чего ты боишься?

Он нервно сглотнул, а после, стыдливо опустив голову, полушёпотом выдал:

— Эскалатора.

Я озадаченно уставился на движущуюся лестницу за его спиной. Та выглядела вполне обычно и привычно. Ни тебе чудовищ, ни вылезающих из ступеней убийственных игл. Всё мирно. Хотелось подколоть парня на этот счёт, но тот выглядел таким измученным, что я всё же сдержался.

— Пошли, — я отпустил его и подождал, пока он двинется к подошедшему поезду, и только тогда сам направился следом.

Чимин занял единственное свободное в вагоне место, а я встал перед ним, держась за поручень и прикрывая его собой от любопытных глаз напротив. Парень же довольно быстро пришёл в себя. Перестал дрожать, поправил волосы и даже, подняв голову, улыбнулся мне.

Спустя всего несколько остановок он поднялся и, несмело махнув мне ладонью, стал пробираться сквозь толпу к открывшимся дверям. А я, засомневавшись лишь на пару секунд, тоже вышел следом.

Чимин, не оборачиваясь, сразу же твёрдо направился к эскалатору, ведущему наверх, но замер у самого его подножия. Парень стал медленно краснеть и начал дёргать край свитера. Хотелось просто схватить его в охапку и унести из этого злачного места. Почти так я и сделал. Подойдя сзади, я, не особо церемонясь, толкнул его на эскалатор и, ступив на следующую же ступеньку, поспешно накрыл ладонью его глаза.

— Это я, — успокоил напрягшегося парня. — Расслабься. Представь, что ты просто стоишь на улице.

— Я... — он ухватился за мою руку, чтобы убрать её. — Я могу упасть, — пробормотал еле слышно.

Я приблизился так, что моя грудь коснулась его спины, а после, чуть пораздумав, обхватил его свободной рукой за пояс.

— Не упадёшь. Я рядом.

Произносить такие слова было странно. Находиться к нему так близко было странно. Дышать через раз, потому что его шея в паре сантиметров, было странно. И совсем не заботиться о том, что думают в этот момент окружающие люди, тоже было странно.

— Ты молодец, — зачем-то похвалил я Чимина, когда мы сошли с эскалатора.

— Спасибо. Благодаря тебе было не так страшно, — он улыбнулся, прижимая ладони ко всё ещё краснеющим щекам. — Пойдём? — кивнул в сторону выхода.

— Нет, мне не сюда. Я живу в паре станций, — и я под растерянный взгляд парня поспешил к обратно спускающемуся эскалатору.

Было ужасно совестно и неловко за эту ситуацию, словно я сделал что-то неправильное и непозволительное. А ведь я всего лишь помог парню. Но как часто я кому-либо помогаю?

***

Полуподвальное помещение было холодным. И это радовало. Потому что летняя духота, а тем более вкупе со слишком тёплыми для этой поры кофтами, меня изнуряла. Люминесцентная лампа на потолке чуть помигивала и это раздражало. Но ещё больше раздражал тот факт, что я сидел в старом кресле-мешке пыльного неопределённого цвета и ничего не делал. А делать хотелось. А если ещё точнее, делать хотелось татуировки. Не себе, другим.

В этом деле я был действительно хорош. Так считал я сам, так говорили и те, кому довелось быть моим клиентом. Но таких было совсем не много. И это был явный повод для очередного срыва.

С малых лет я ходил в художественную школу, но к старшим классам меня слишком доконала эта ограниченность. В искусстве не должно быть правил, а преподаватели диктовали их слишком много. Поэтому я бросил. После, подзаработав, обзавёлся тату-оборудованием и был счастлив, сочтя, что нашёл своё предназначение в этой жизни. Но счастье было недолгим. Я решил, что пока не закончу школу, буду делать тату втихаря, тренироваться, набивать руку. А уж после — обязательно открою свой салон. Но выяснилось, что для этого нужно как минимум уехать из страны. Корея — современная и прогрессивная, но только не в теме татуировок. Чтобы заниматься законно подобной деятельностью, нужно иметь медицинское образование. А кто в своём уме ради набивания татуировок пойдёт на это? Я — точно нет. Мой мозг определённо не под химию с биологией заточен.

Так я обрёл и лишился своего предназначения.

В итоге решил, что придётся мне всю жизнь продолжать заниматься татуировками втихаря, но и это — дело сложное. Никаких возможностей для рекламы и привлечения посетителей, даже банально вывеску не повесить. Получается, что надеяться можно только на круг своих знакомых. А для того, чтобы иметь этот самый круг, нужно быть общительным. А это я не учёл. Так, имея навыки, оборудование и даже отдельное помещение, я всё равно остался на дне.

И я бы так и продолжил себя изводить пессимистичными размышлениями, пока рука бы не потянулась к канцелярскому ножу, если бы не стук в дверь.

Стало страшно. Без предупреждения ко мне никто никогда не заявлялся.

Я резво подскочил, скидывая тату-машинки и чернила в коробку и выволакивая на свет мольберт с незаконченной, уже пару лет как, картиной. Всего лишь художественная студия, не более. Мне бояться нечего. Точно.

Стук повторился. И когда я уже взялся за ручку двери, раздалось строгое:

— Открывайте. Это полиция. К нам поступило заявление о том, что Вы здесь занимаетесь незаконной деятельностью.

Сердце громогласно застучало, и я поспешно обернулся, дабы удостовериться, что точно всё убрал, прежде чем распахнуть дверь.

— Я ничем таким не занимаюсь, всего лишь рисую здесь после уроков, — старательно хмуря брови, выпалил я и удивлённо уставился на парня, который из последних сил сдерживал улыбку.

— А я слышал, что тут татуировки бьют. Ошибся?

— Весело издеваться? — процедил уязвлённо я, но в сторону отступил, пропуская его внутрь.

— Весело, — согласился Чимин и направился прямиком к картине. — Меня рисуешь?

Я взглянул на лист, где был набросок юноши, действительно отдалённо похожего на Чимина. Ещё бы раскрасить в нужных тонах — и не придерёшься. Стало неловко. Вдобавок память сразу подкинула картины того, как я обнимал его на эскалаторе. Стало неловко вдвойне.

— Чушь. Этому рисунку уже два года.

— Хорошо. Как скажешь.

Почему-то это «как скажешь» не успокоило. А только наоборот. Ибо прозвучало оно скорее на манер «сделаю вид, что поверил». Было досадно, но и убеждать его ни в чём не хотелось.

— Вот, — парень подсунул мне под нос телефон, где на экране было лишь три разноцветных треугольника. — Набьёшь? Справишься?

Прозвучало оскорбительно. Я даже губы недовольно поджал. Но за машинкой всё же пошёл.

— У тебя здесь не особо уютно, — он окинул взглядом пустые серые стены и скудную мебель.

— Уютно должно быть в жилом помещении. А здесь просто офис.

— Уютно должно быть везде, где есть люди.

— Где бьём? — деловито поинтересовался я, когда тот сел напротив меня за стол.

— Возле большого пальца, — ткнул на тыльную сторону ладони, а после вытянул руку на стол. — Совсем маленькие, ладно?

— И какое значение у этого тату? — задал я вполне очевидный и простой, на мой взгляд, вопрос и приготовился слушать.

— Значение? А зачем татуировке значение? — Чимин выглядел невозмутимо и только в голосе было напускное удивление.

— То есть как? — не поверил я. — Ты что, хочешь всю жизнь носить на своём теле бессмысленную картинку?

— Именно, — заявил твёрдо, а у меня неожиданно для самого себя ярость в груди стала нарастать от этой его совершенно нелогичной уверенности.

— Это бред, — я откинул в сторону баночку с краской, которую как раз держал. — Я не стану бить, — и демонстративно сложил руки на груди.

— В смысле? — вот теперь удивление было вполне искренним.

— В прямом.

— Да как ты можешь? Тебя разве касается её смысл? Просто сделай это.

— Не стану. У татуировки должен быть смысл, иначе это просто мусор.

— По-твоему, художники всегда вкладывают какое-то особое значение в свои картины?

— Конечно. А если нет, то тогда это глупо и вовсе не искусство.

— Смысл картины может быть просто в её эстетичности. Она лишь должна радовать глаз.

— Ты не можешь бить на теле то, что будет просто радовать глаз, — передразнил сказанное им. — Это идиотизм. Тебе же будет тошно от неё уже через пару лет. Это как носить одну и ту же майку из года в год. Смог бы? Не надоело бы? Надоело. Поэтому татуировка обязана что-то иметь под собой. Если ты вложишь в неё особое для себя значение, то она станет не просто украшением, а частью тебя. И тогда не надоест.

— А что, если спустя время то, что было значимо для меня в момент набивания тату, больше таковым являться не будет? Что если изменятся мои взгляды, убеждения, обстоятельства? Что если этот её смысл и вовсе станет для меня болезненным и отвратительным? Тогда мне тошно не будет? Это ещё хуже. Хоть ножом соскребай.

— Уходи, — я вскочил и открыл для него дверь.

— Да что не так?! — его голос сорвался.

— Проваливай. Ищи другого мастера.

Чимин, сжав зубы так, что они аж скрипнули, поднялся и, проходя мимо, бросил пренебрежительно и до дрожи холодно:

— Принципиальный? Тогда не ту сферу выбрал.