— Что ж, по крайней мере, не придется взламывать дверь, — пробормотала я. — Кто-то сделал это вместо меня.

— Сиди здесь, — бросил Феликс, открывая дверь машины.

— Подожди, — вцепилась я в него.

У кого еще могли быть ключи от дома, кроме меня и Анны? И тут дверь распахнулась, уронив во двор полосу света. Вниз по ступенькам скользнул силуэт человека, держащего в руках какой-то ящик. «Воры?» — вздрогнула я, но тут же расслабилась, всматриваясь в темную фигуру.

— Идем, все в порядке. Это Ольга. Она помогает Анне с садом.

За последние полгода Ольга и Анна особенно сблизились. Ольга потеряла дело своей жизни (после погрома она так и не смогла заставить себя войти в магазин), а Анна — сына. Им было о чем поговорить. Ольга приходила пару раз в неделю, помогала Анне с заказами по ландшафтному дизайну. Они чертили планы, сажали рассаду, могли до бесконечности обсуждать сорта цветов или оттенки гравия для садовых дорожек. Это все здорово отвлекало Анну, поэтому я тоже радовалась приходам Ольги. Кроме, пожалуй, сегодняшнего дня.

— Лика? — подскочила она и опустила на землю ящик с рассадой. — Где вы все пропадаете? Мы договорились с Анной, что...

Она запнулась, разглядывая Феликса. Ольга знала о нем, но вряд ли видела его раньше. Феликс ненавидел приезжать домой.

— Договорились пересадить рассаду, и вот приезжаю, а дома никого. Я взяла запасные ключи в садовом домике... Что с твоей одеждой?

Ольга испуганно оглядела мою окровавленную майку.

— Это... Соком облилась, — натянуто улыбнулась я. — А Анна... она в больнице.

— Что-то случилось? — охнула Оля.

— Если очень коротко, сердечный приступ. Оль, я тебе потом позвоню и все расскажу, хорошо? Едва держусь на ногах.

— Ох... Конечно, — пробормотала она растерянно. — Мне осталось чуть-чуть... Петунья и фиалки. Ты не против? Если что-то нужно, ты только скажи. Могу присмотреть за садом, пока Анна не поправится.

— Хорошо, спасибо. — И я, пошатываясь, поплелась в дом. Передвигать ноги после всего случившегося оказалось не таким уж простым занятием. Феликс дал мне руку, когда заметил, как меня заносит из стороны в сторону.

— Когда ты уедешь? — повернулась я к нему, как только за нами захлопнулась дверь.

— Как только уложу тебя спать, — невозмутимо ответил он.

Я закатила глаза. Кажется, он думает, что я при смерти или вроде того, но сил спорить не было. Потом пошла в душ, прихватив по дороге пакет для мусора. Стащила с себя окровавленную одежду и завернула в полиэтилен: вещи придется или отдать в химчистку, или выбросить, но отстирывать кровь у меня точно не хватит нервов. Синяков на мне оказалось не меньше, чем после нападения в магазине, лицо украшала новая ссадина. Рана на руке выглядела просто тошнотворно: с толстой запекшейся коркой и фиолетовыми отечными краями...

Напряжение, переполнявшее меня, наконец достигло крайней точки, и из глаз хлынули слезы. Только сейчас до меня дошло, что я чуть не умерла... Я ревела под душем, пока ощущение трехкратного помола через мясорубку не начало потихоньку сходить на нет. Потом натянула пижаму и поплелась в гостиную.

Феликса нигде не было. Я почти запаниковала, но потом услышала шум на кухне. Гудел чайник, Феликс стоял ко мне спиной, склонившись над столом. Несмотря на то, что я видела его — прежнего Феликса — на этой кухне много раз, сейчас он казался здесь чем-то чужеродным. Он обернулся и протянул мне дымящуюся чашку.

— Спасибо. И за чай, и за все остальное, — сказала я.

Феликс прислонился плечом к стене и смотрел на меня: один из тех его сумрачных взглядов, которые всегда приводили в волнение.

— Я увижу тебя еще когда-нибудь? — спросила я прямо.

— Чем больше я затягиваю с отъездом, тем сложнее ответить на этот вопрос.

— То есть? Не понимаю...

— Не важно, — спохватился он. — Что с твоей рукой?

— Ерунда, — соврала я, опуская руку под стол.

Феликс сел рядом, взял мою руку и стал разглядывать рану.

— Точно не хочешь рассказать, что там произошло? — спросил он, водя пальцем вдоль запекшейся корочки.

— Нет, — помотала головой я.

— Нужно обработать и зашить, — заявил он.

— Зашивать? Сейчас? Я не хочу в больницу.

— Я могу, — сказал Феликс, осторожно укладывая мою руку на стол, как раненого зверька.

Я не могла поверить, что резанула себя так, что рана потребовала «кройки и шитья». Еще меньше мне верилось, что Феликс сможет сделать это сам. Я не ослышалась? Феликс принял мое молчание за сомнения.

— Если не зашить, будет плохо заживать. И будет шрам.

— Ладно, — сдалась я. — Но инструменты? И как в домашних условиях?

— В машине есть все, что надо, — сказал он и вышел.

***

Феликс надел перчатки, обработал рану какой-то жидкостью, слегка раздвигая края. Я зажмурилась. Черт, почему я не придумала какой-нибудь другой способ повышения уровня адреналина в крови? Можно было прикусить себе язык или вломить себе пару затрещин, и тогда не пришлось бы сейчас...

— Будет всего несколько стежков, — сказал он, вправляя шелковую нить в тонкую изогнутую иглу. — Только вот... у меня нет обезболивающего. Придется без него, сможешь потерпеть?

Феликс выжидательно посмотрел на меня, я закусила губу. По живому меня еще ни разу не шили.

— Н-не знаю. Попробую.

Я решила не смотреть на рану, отвела глаза, старательно делая вдох-выдох. Но когда игла погрузилась в кожу, поняла, что я долго не продержусь.

— Феликс... Я не могу, — выдохнула я.

— Осталось немного.

— Давай я схожу поищу обезболивающее в комнате у Анны! У нее наверняка есть какие-нибудь таблетки... Ай!

— Нет.

Руку пронзила нестерпимая боль. Я старалась не дергаться, но с каждым стежком это становилось все труднее.

— Ты же сказал, всего несколько стежков! — прошипела я, хватая воздух и впиваясь здоровой рукой в его плечо.

— Еще чуть-чуть.

Перед глазами поплыла золотая пыль.

— Не могу больше, — забормотала я, ощущая, как сознание стремительно съеживается до размера белой пульсирующей точки.

***

Я сидела в темном саду, прижавшись лбом к стволу дерева. В Ольгу. Закинуло в Ольгу, хотя я почему-то была уверена, что перебросит в Феликса. Рука пульсировала от жгучей боли, хотя на ней не было ни царапины. Теперь я начала понимать. Мое сознание начало прихватывать с собой физические ощущения, проецируя их на чужое тело. «Боль от пулевого ранения, предсмертная агония — вот что это было!» — осознала я, вспоминая о тех первых минутах в машине Феликса, когда только-только «вернулась в себя». Странно, что я не додумалась до этого сразу. К горлу подкатила тошнота.

Я с трудом поднялась, держась за дерево и выпрямляя затекшие ноги. Прямо над садом ныряла в прозрачные облака и выныривала снова яркая полная луна, где-то жалобно кричала ночная птица. Воздух был свежим и сладким до головокружения. Над головой среди тяжелых розовых цветов порхали ночные бабочки.

— Ч-черт, — ругнулась я и потрясла рукой, мечтая, чтобы боль поскорее прошла.

— Что с рукой?

Я подскочила от неожиданности, резко разворачиваясь на пятках. Феликс спустился по ступенькам и медленно шел ко мне. Неужели он не будет приводить меня в чувство, а решил уехать, пока я не мешаю ему?

— Повредила инвентарем, — ответила я своим «новым» голосом и отвернулась. — Ты уже, наверно, собрался уезжать? Если да, то...

— У меня было обезболивающее, — сказал Феликс, становясь рядом со мной гораздо ближе, чем могли бы стоять незнакомые люди.

— Что? — вздрогнула я.

— У меня было обезболивающее. Извини, — неловко улыбнулся он.

Я открыла рот, как рыба, выброшенная на песок, все звуки застряли в горле. В голове закружился рой не облекаемых в слова мыслей.

— Я не понимаю, — ответила я, чувствуя, как земля медленно уплывает из-под ног.

— Просто мне очень нужно было проверить... Лика, — сказал Феликс и взял меня за руку. Его глаза смотрели мне в самую душу. Меня захлестнуло такое облегчение, словно только что исповедовалась в страшном грехе или прокричала всему миру мучительную тайну. Глаза заволокло слезами.

— Все хорошо, — Феликс шагнул ко мне, обнимая так бережно, словно я могла рассыпаться от прикосновения.

Я прижалась лбом к его груди, зная, что если он отпустит меня сейчас, то я упаду, потеряв равновесие.

***

— Этот парень с окровавленным лицом — это была ты. Оборванец с ножом — тоже ты. И женщина в ресторане, возникшая на пути, когда я уносил твое тело, — шептал Феликс, не выпуская меня из рук. — Я должен был догадаться раньше. Особенно после того, как ты рассказала о своих «обмороках».

Я крепче прижалась к нему, вдыхая запах его одеколона.

— Что там произошло? Ты попала в беду? Я кивнула.

— Села в машину к незнакомым людям. Дети в наше время пропадают каждый день, кого этим удивишь. Но никогда не думаешь, что это может случиться с тобой. Они отказались остановить машину... И я подумала, что если сделаю себе больно, то меня наверняка перебросит в кого-то из них. Меня чаще всего выбрасывает в кого-то неподалеку. И тогда, возможно, будет шанс...

— И тогда ты порезала себе руку.

— Да. Попыталась сделать побольней. Не думала, конечно, что потом придется шить. Вообще ни о чем тогда не думала. По сравнению с тем, что мне было уготовано, это такой пустяк... Меня «перебросило» в тело того, кто был за рулем. Я затормозила, но не смогла справиться с машиной. Разбила тачку и заодно голову этому подонку, вытащила свое тело... — Мой голос куда-то пропал, к горлу подкатил комок.

Как же было приятно стоять так близко. Я прикасалась к нему руками Ольги, прижималась к нему ее щекой, но какое это имело значение? Сейчас он обнимал меня и никого другого.

— Тот, кто сидел сзади, стал преследовать меня. Он увидел, что я отдала тебе тело, и сильно испугался. Подумал, что его дружок что-то затеял, и решил с ним покончить. Он выстрелил в меня!

— Теперь все позади, — мягко сказал Феликс.

— Как? Как ты мог догадаться? Ты такой же, как я, да?

— Не совсем.

— Меня тошнит от твоих секретов, — вздохнула я.

— Знаю, — ответил он.

Значит, он ничего не расскажет мне. Как обычно. Будь у меня хотя бы десять лишних минут, наверное, удалось бы вытянуть из него что-то, но этих минут не было.

— Феликс, кажется, сейчас я буду возвращаться. Не хотелось бы пугать Ольгу, — прошептала я, слыша нарастающее гудение в голове.

Он держал меня за руки и не спешил отпускать.

— Иди ко мне, — попросила я, наслаждаясь двусмысленностью фразы и отступая назад.

— Иду, — ответил он и направился к дому.

Я прислонилась к дереву, еле держась на ногах и с дрожью ожидая того момента, когда наконец «вернусь».

***

— Держись, — услышала я. — Я отнесу тебя в комнату. Я обняла Феликса за шею, разглядывая перебинтован-

ную руку.

— Моя рука! Она не болит!

— Да, я уже обезболил ее, — сказал он с мрачной ухмылкой.

Восемь шагов по ступенькам, поворот направо, дверь в мою комнату.

— Откуда ты знаешь, где моя комната? — спросила я.

— Кое-что время от времени вспоминается.

— Это хорошо. Надеюсь, однажды в твоих воспоминаниях появится Анна... И я.

— Я бы предпочел, чтобы это никогда не случилось, — отрезал он.

— Почему?

Феликс посадил меня на кровать, открыл окно, в комнату хлынул упоительный ночной воздух.

— Потому что это порой тяжелее, чем можно вынести.

— Я помню твое лицо, когда ты увидел Анну впервые.

Ты что-то почувствовал, да?

Феликс остановился у окна в полосе лунного света, его лицо было задумчивым. Он не ответил.

— Прошу тебя... — взмолилась я.

— Кошмарную боль.

— Значит, есть чему болеть! Значит, любовь и раскаяние — они все еще...

— Лика, память — это такая вещь, которая способна хранить не только радужные моменты, не только любовь и раскаяние.

— А что же еще? — поинтересовалась я.

Что там еще в твоей голове, Феликс?

— Не уверен, что тебе стоит это знать.

Я вылезла из кровати и подошла к нему. Села рядом на подоконник.

— Слушай, — пожала плечами я, — тот Феликс, которого я помню, был беспринципным, безжалостным, отмороженным подростком. Все это я знаю. Вряд ли ты смог бы рассказать мне что-то новое, так что...

— Плакат на твоей двери. На твоей двери когда-то висел плакат, так ведь? Ты знаешь, при каких обстоятельствах он был сожжен?

Я вздрогнула. Экс-Феликс сорвал его и сжег в ту ночь, когда притащился домой под кайфом со своими омерзительными дружками. За этот плакат с Оливером Сайксом я чуть не расцарапала ему лицо на следующий день. Неужели он действительно начинает кое-что припоминать?!

— Знаю. И ч-что?

Феликс заговорил, но жуткий смысл его слов дошел до меня не сразу.

— В ту ночь, прежде чем сорвать его, он очень долго стоял перед твоей дверью, оставив приятелей в гостиной, и раздумывал над тем, сможет ли он выломать дверь в твою комнату, и если да, то как долго ты сможешь сопротивляться.

Я втянула голову в плечи, по телу поползла дрожь.

— Теперь ты представляешь, каково жить с этим? Сейчас я смотрю на тебя, и в моем мозгу вспыхивают далеко не безобидные мысли — не мои мысли, но я вынужден жить с ними и терпеть их. Лика, я больше не хочу ничего вспоминать и... не могу оставаться здесь.

Я перевела на него изумленный взгляд.

— Не могу поверить. Феликс просто терпеть меня не мог, как и я его.

— Он был без ума от тебя.

Я смутилась и покраснела. Слава богу, в комнате царил полумрак, и не было видно, что творится с моим лицом. Феликс стоял напротив, его лицо было бледным и напряженным. Я не из тех отчаянных девчонок, которые всегда говорят то, что думают, но мне показалось, что подходящего момента больше никогда не будет, и что если я не спрошу сейчас, то буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Я набрала побольше воздуха в легкие и выдохнула:

— А ты? Что чувствуешь ты — новый и другой, — глядя на меня?

Кажется, только сейчас я заметила, как близко он стоит и как странно на меня смотрит. И как легко пропасть, утонуть в этих глазах — как в реке с тихой темной водой, в которой черная трава, хищные рыбы и сгинуло немало людей, тщетно пытавшихся перейти ее вброд... Я не отдавала себе отчет в том, что делаю. Забыла обо всем. Броситься в эту реку с головой и быть к нему настолько близко, насколько он позволит, — вот все, чего мне хотелось.

— Что ты чувствуешь? — снова спросила я, сползая с подоконника и неожиданно оказываясь в его объятиях... Его ладони стремительно утонули в моих волосах, коснулись шеи и поползли вниз по плечам, по спине, пока он наконец не прижал меня к себе по-настоящему. Как будто разрешая себе меня, будто сдавшись после продолжительной борьбы. Наши лбы соприкоснулись, волосы смешались. Кажется, до этого момента кого бы я ни обнимала, я никогда не испытывала такого волнения, как сейчас. Коснуться его губ, коснуться его губ и умереть... Я обняла его за шею, и в ту секунду, когда показалось, что уже ничто не способно остановить нас, забрать его у меня, он ответил на мой вопрос:

— Чувствую, что еще никогда не был так близок к повторению ошибки.

И в одно мгновение все рухнуло. Я почувствовала, как он внутренне изменился. Все изменилось. Его взгляд стал холодным и отстраненным.

— Я должен ехать, — сказал он, отступая и выпуская меня из объятий.

— Какой ошибки? — прошептала я, едва держась на ногах, как инвалид, внезапно лишившийся опоры.

— Очень большой.

— Я помню, что обещала не ставить тебе палки в колеса, когда ты соберешься уезжать, — сказала я, приходя в ужас от навалившегося на меня отчаяния. — Но я не хочу! Не могу вот так вот взять и отпустить тебя!

Я видела, что он борется. Борется с чем-то, что во много раз сильнее меня и всего того, что я могу сейчас сказать или сделать. И знала, что оно победит. По моим щекам потекли слезы. В сотый раз за этот вечер, но эти слезы были самыми горькими.

— Ты вернешься? Я тебя когда-нибудь увижу?

— У меня нет ответа на этот вопрос. Я бы очень хотел увидеть тебя снова, но...

— Но у тебя есть дела поважнее и люди поважнее?

— Да.

Твердое и беспощадное «да». Я не ожидала такой резкости, хотя и сама на нее напросилась. Мозг пытался лихорадочно выдумать что-то, что заставило бы его задержаться, пробыть в этой комнате еще несколько драгоценных минут.

— Ты знаешь, — начала я, пытаясь взять себя в руки и не допустить страдальческих нот в голосе, — на правах твоей, черт возьми, сестры и во имя женщины, которая тебя родила и столько из-за тебя вытерпела, я прошу и, более того, заслуживаю немного откровенности. Может, расскажешь мне о тех, к кому ты так спешишь?

Феликс явно не был готов к такому нахальному прыжку с разбега в его личную жизнь. Я и сама от себя такого не ожидала, но времени на размышления не было, я просто начала говорить все, что лезло в голову:

— Я помню, что твоя новая сестра вчера выглядела вполне здоровой и самоуверенной, чтобы вообще волноваться о ней. Тогда, может быть, у тебя есть новая бабушка, которая захворала и попросила тебя срочно бросить все и привезти ей пирожков? Или появился какой-нибудь новый троюродный дядюшка, чья старческая хандра гораздо серьезней того, что только что случилось с твоей матерью?! Расскажи мне о них, Феликс! Так хочется знать о тех, кому в подметки не годишься!

— Лика, если я останусь, то, боюсь, сделаю очень больно человеку, который мне дорог...

Я отшатнулась от него, как от привидения. Минуту назад я думала только о том, как же сильно он притягивает меня. Была готова умолять его оставить мне электронный адрес или номер телефона. Готова на все, на любое унижение, только бы он задержался. Но теперь... Да почему же я всегда так плохо соображаю?! Вся эта вежливость, сдержанность и постоянное соблюдение дистанции... Его сердце занято! У него уже есть кто-то, и он не хочет делать того, о чем потом может пожалеть!

— Господи, ну я и дура... — пробормотала я.

— Не говори так...

— Ты должен бы сказать мне раньше, Феликс... — едва справляясь с эмоциями, сказала я. — Должен был... Пока я...

Пока я не потеряла голову вместе со всеми мозгами...

— Прости, — добавил он.

Вот так вот просто: «прости». Как будто это «прости» может взять и склеить мое сердце, мою расколотую душу...

— Извиняться сейчас — всё равно что бинтовать человека, которого на части разорвало...

Кажется, мои слова очень его задели, потому что он аж в лице переменился, но все это уже не имело никакого значения...

— Значит, это конец... — прошептала я.

Он мог не отвечать, я всё читала во взгляде.

— Тогда знаешь, что? Езжай. Езжай и пусть в твоей жизни всё будет прекрасно. Никаких призраков прошлого, никаких обязательств и проблем... Живи, как ни в чем не бывало. Спи крепко, как дитя, каждую ночь, и пусть тебя не мучает совесть! Будь с теми, кто нравится! Люби тех, кто не доставляет хлопот! Но если однажды ты захочешь узнать, как мне живется, то знай: ты вырвал из моей груди сердце, привязал за ниточку к своей машине и оно уехало за тобой следом, прыгая по кочкам, как жестянка. А по дороге истерлось, изорвалось и сгинуло...

— Лика... — он едва ли не притянул меня к себе, но я отшатнулась и бросила ему в лицо:

— И если тебе вздумается вернуться сюда снова — то знай: сердца у меня уже нет! Вместо него я вставлю себе камень!

Я почувствовала, что если сейчас же не прекращу говорить все это, то меня снова выкинет из тела: голова налилась какой-то тяжестью, а колени перестали справляться с весом моего тела.

— Феликс, — панически прошептала я. — Кажется, меня снова сейчас выбросит...

Он подхватил меня на руки и понес к кровати. Я обняла его за шею и ткнулась лбом в грудь.

— Что ты делаешь?

— Укладываю тебя спать, как и собирался. Ты устала.

Тебе нужно поспать.

— Я не хочу спать, — возмутилась я, чувствуя, как он размыкает мои руки, обвившие его шею.

— Ты будешь спать, — отрезал он.

Я попыталась вытянуть руку и прикоснуться к нему,

но моя рука отказалась мне подчиниться! Я никогда не чувствовала ничего подобного. Хотя нет... Я помню те уколы в больнице, куда меня привезли после нападения на магазин, и ощущения после которых...

— Ты что, чем-то накачал меня?! — закричала я, но голос был больше похож на сдавленный шепот.

— Да, прости. Так нужно.

— Когда?!

— Когда закончил с раной. Он не сразу действует.

— Чтобы я не могла помешать тебе уехать? — перед глазами все начало медленно расплываться.

— И поэтому тоже.

— Тогда ты еще и слабак, если не рассчитывал избавиться от меня без помощи своих проклятых... укольчиков... Чёрт тебя побери!

— Да, я знаю, — согласился он откуда-то издалека.

— Я уже оставила попытки разлепить ресницы и пыталась сосредоточиться на звуке его голоса.

— Феликс, умоляю тебя, останься... — это было последнее, что я смогла произнести.

Кажется, он взял меня за руку, но я не могла бы сказать наверняка, потому что больше не чувствовала своего тела.

— Лика, — обратился ко мне он. — Я знаю, ты уже ничего не сможешь сказать, но, возможно, еще сможешь слушать меня. Это безопасный препарат, ты сейчас просто хорошо поспишь и проснешься утром бодрой и спокойной, пережитое не будет мучить тебя. Никто из приятелей Феликса больше не будет преследовать тебя, просто забудь о них и ничего не бойся, это раз. Два: Анне не придется ничего объяснять, об этом я тоже позаботился, не волнуйся слишком завтрашнем дне, но все же хорошо думай над каждым словом, когда будешь говорить с ней. И, наконец, мне бы хотелось, чтобы ты простила меня за этот стремительный отъезд, мне правда важно, чтобы ты смогла сделать это. Больше я ни о чем не прошу. Ты очень смелая, и решительная, и... И невероятная. С каждым часом, проведенным рядом с тобой, мне становилось все сложнее мыслить трезво, потом этот дом, разбудивший во мне бурю невыносимых воспоминаний, в каждом из которых была ты, ты и снова ты... Чувства, которые я сейчас к тебе испытываю, сродни шоку, и думаю, ты чувствуешь что-то похожее: мне достаточно вспомнить, как ты смотришь на меня и реагируешь на мои прикосновения... Но эта игра слишком похожа на другую игру, в которую я уже играл когда-то давно и которая закончилась двумя сотнями белых роз на Ольшанском кладбище в Праге. Это невыносимо вспоминать, не говоря уже о том, чтобы повторить. Отдать твою жизнь на растерзание нелогичным, иррациональным, неуправляемым чувствам, которые вы называете любовью, — это последнее, что я мог бы сделать с тобой. Нет, я предпочитаю убить этого демона в зародыше. Поэтому Salve et vale[1], Лика.

_________________________

[1] Здравствуй и прощай (лат.)