Нет существа страшнее, чем наэйрианец, у которого пытаются украсть его Путь.

Феллшиор Двуязыкий

    Зрительный зал погрузился во тьму. Ирсон Тримм поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее. С высоты его «режиссёрской ложи» овал сцены казался старинным серебряным блюдом, застланным по центру салфеткой из тёмно-серого элиданского кружева. Строгий, лаконичный узор, сплетённый из дуг и тонких, похожих на лезвия, стрелок, навевал мысли о паутине в углах древних склепов. Декорации отменно создавали настроение. Они изображали часть Серебряной площади города Бриаэллара. Слева, изваянная из дымчатого стекла и тусклого металла, холодно поблескивала статуя Веиндора Милосердного в облике призрачного дракона. Справа уходили во тьму кулис ступени его же храма, по традиции сложенные из могильных плит. На них уже расположились актрисы: Талия Мурр ан Камиан – рыжая звезда чердаков и подвалов (проездом из Бездны) – в роли Воинствующей Справедливости и скромная дебютантка по имени Твана Анот, представляющая очередную жертву жестокосердия слуг Милосердного (на элиданской границе у неё конфисковали брошь с душой любимой маменьки). Вокруг них, как мышки-вафи, подбирающие крошки после поминальной трапезы, сновали зрители. Некоторые заговаривали с Талией, но она только отмахивалась. Ей было не до того – спектакль вот-вот должен был начаться.

    – А вот и наша прима-балерина, – завидев Инона, буркнул Ирсон.

    Этот жрец выводил его из себя. Поначалу Инмелион вёл себя на удивление прилично – видимо, маневр с перекраиванием тела налара произвёл на него должный эффект. Он был суховато вежлив, очень внимателен и даже не заикался о том, что намерен украсть у Талии и Ирсона их приключение. Казалось, что он раскаивается в своей ксенофобской вспышке и хочет загладить вину. Но потом... потом мудрый, благовоспитанный, добродетельный и отважный жрец Милосердного наглядно продемонстрировал, что помимо достоинств, присущих его расе, он обладает и всем букетом её недостатков.

    Идея спровоцировать веиндороненавистников нравилась Инону только до тех пор, пока он не понял, что одна из ролей в представлении отведена ему самому. Жрец поджал губы и заявил, что не намерен ломать комедию.

    – Почему же комедию? – пытаясь перевести всё в шутку, спросил Ирсон. – Мы же, вроде, трагедию решили ставить?

    Но жрец остался непрошибаемо серьёзен. Со спокойствием матёрого воспитателя детсада он принялся втолковывать танаю, что существа разных рас имеют разные представления о достойном и недостойном поведении и долг наш, как добрых наэйрианцев, уважать чужие ценности и не пытаться склонить ближнего к тому, что он считает неподходящим для себя любимого.

    В самой этой проповеди не было ничего крамольного. Ирсон был готов и «уважать», и «не пытаться», только вот... только вот готов ли был сам Инон? Как и любой танай, Ирсон обладал абсолютным слухом на чужие эмоции. И в голосе жреца ему всё отчётливее слышались презрение, высокомерие, нетерпимость. Особенно когда, приведя самого себя в качестве образца толерантности, Инон принялся в красках описывать «скверные манеры госпожи ан Камиан», которые он безмолвно сносит вот уже который год. «Однако всему есть предел. Одно дело – сходить в цирк, и совсем другое – самому рядиться в клоунский наряд. Это, простите, уже слишком!» – «пошутил» жрец.

    Ирсон скрипнул зубами, но на лице Талии не дрогнул и мускул.

    – Зачем же так грубить господину Тримму? – пропела она, безропотно проглотив свою половину оскорбления.

    – Увы, Талия, я не знаю, как иначе донести до нашего друга, что на мой элиданский вкус его предложение отдаёт...

    – Оно отдаёт горечью, которую чувствует каждое стоящее существо, когда, во имя высшей цели, ему приходится смирить свою гордость, – тихо и серьёзно сказала Талия.

    Разговаривая со жрецом, нахальная ан Камианка становилась предельно корректной и пронзительно кроткой. Она терпеливо сносила упрёки, всеми силами пытаясь вернуть разговор в конструктивное русло. Эта самоотверженная преданность делу трогала Ирсона до глубины души. Реакция же милосердника была прямо противоположной. Чем скромнее вела себя Талия, тем больше распалялся жрец. Он словно жаждал вывести её на чистую воду, продемонстрировать, что она отнюдь не такова, каковой хочет казаться. На языке у Ирсона вертелось столько ядовитых слов, что, вынужденный прикусить его, он почувствовал себя отравленным.

    Однако самоуничижительная тактика Талии снова принесла плоды. Жрец покорился судьбе и, так сказать, разрисовав лицо и приделав к туфлям помпоны, вышел на арену.

    Сейчас они с Талией показательно собачились, буравя друг друга взглядами под статуей Веиндора, на глазах у целой толпы бриаэлларцев. А Ирсон, сидя в гостях у ан Камианки и наблюдая за всем этим через зачарованную крышку стола, немного завидовал, что Талии представилась возможность выпустить пар таким безопасным способом.

    – Ин, я тебя не узнаю просто! – прокричала Талия (постановка приближалась к своей кульминации). – Сказал «м», говори и «яу». Милосердники должны прекратить издеваться над ни в чём не повинными существами! Сколько можно сидеть смирненько и только обсасывать, обсасывать и обсасывать всё это?! Надо сделать и посмотреть, что будет. Дадут нам по мозгам – значит, дадут, тогда я хвост подожму, а ты... что-нибудь ещё подожмёшь! Ух-х! Я уже готова поехать в Скалы и проорать самому Веиндору в уши: пора кое-что менять!

    Инон что-то неразборчиво ответил, пытаясь придержать её за локоть. Талия вырвала руку.

    – Нет! С меня хватит! Вот – Веиндор, – она ткнула пальцем в сторону статуи, – а вот – его немытые уши!

    Талия вспрыгнула на постамент, откуда, по задумке, должна была продолжить свой обличительный монолог (за что Инон отчитал бы её в своей неподражаемой манере, и Талия, повесив хвост, удалилась бы «плакать под кустом» в ожидании вербовщика веиндороненавистников, который вряд ли упустил бы такой удачный момент). Но тут всё пошло не по сценарию.

    От чешуи Милосердного в бок Талии ударила длинная бледная искра. Алайка икнула от неожиданности, неловко взмахнула руками и, сложившись пополам, рухнула вниз, где так и осталась лежать, высунув язык и неестественно вывернув ступню. Её тело окутал густой, как сливки, туман – тёмно-серый, отливающий старым серебром.

    Инон бросился к ней и быстрыми движениями разогнал марево – оно разлеталось какими-то комками, словно с груди, лица, ног Талии поднялись тысячи металлических слепней. Жрец живо подхватил алайку на руки и унёс в храм.

    Ирсон не знал, что и думать. То ли взбалмошная ан Камианка решила усилить драматизм момента, то ли...

    Наконец в соседней комнате раздался тихий вздох открывшегося портала, послышались шаги и приглушённая ругань. На пороге показалась Талия – бледная, встрёпанная, но определённо живая.

    – Ну вы даёте! Ничего себе импровизация! Я уж было решил... – Ирсон хлопнул её по плечу, и она со стоном упала к его ногам.

    – Сам ты импровизация, – прошипела алайка, судорожным движением задирая майку.

    Торс Талии, как ствол трухлявого дерева – лишайниками, покрылся лохматыми серыми корками. Кожа вокруг них стала бледной и дряблой.

    – Карг меня разорви! Что же это такое? Где Инон? – глухо рычала алайка.

    – Не знаю. Наверное, решил, что ты вне опасности, и пытается разобраться, что к чему, – Ирсон присел на корточки рядом с ней.

    – С чего бы ему это решить? Он даже не пытался меня вылечить. Сразу сунул сюда.

    – Он что-то делал с туманом...

    – Туман – побочный эффект.

    – Ты можешь сменить форму?

    – В том то и дело, что нет. Моё кошкотело словно где-то застревает. И другие тела – я их не чувствую! Неужели это и вправду... Веиндор? – пролепетала она и отключилась.

    – Дом! – повелительно крикнул Ирсон. – Дом! В тебе есть универсальный справочник?

    – Есть. Сейчас принесу, – откликнулось с потолка.

    Через пару минут в комнату вошёл иллюзорный лис – в строгом костюме и при галстуке. Шествуя на двух лапах, он, как тележку, толкал перед собой летающий том, опутанный гибкими трубками щупов.

    – Вот, – сказал лис. – Только я не Дом. Я квартирант Талии. Один из. Что с ней?

    – Не знаю. Ты, случаем, не врач?

    – Нет. И не маг, – вздохнул лис.

    – Тогда ты бы сходил проверил, что там с её телами, – предложил Ирсон.

    Лис кивнул и растаял в воздухе. Ирсон похлопал по толстой обложке, пробуждая устройство ото сна.

    Воткнув в вену Талии один из анализаторов справочника, он осторожно провёл другим, похожим на проволочную вешалку, по корке на её боку. Книга пискнула, сообщая, что необходимый материал получен, и тихо запиликала какой-то заунывный мотивчик. В ожидании диагноза Ирсон нетерпеливо тарабанил пальцами по полу. Наконец энциклопедия разродилась:

    – Совпадений не обнаружено. Прогноз неутешительный.

    – То есть как – не обнаружено? Ты же, сволочь, универсальный справочник! – вознегодовал Ирсон. – И почему неутешительный, раз не обнаружено?!

    – Совпадений не обнаружено. Прогноз неутешительный, – невозмутимо повторила энциклопедия.

    – Может, ты устарела? Какого ты года выпуска?

    – Это не она устарела. Это болезнь слишком древняя, – вдруг промурлыкал кто-то за спиной Ирсона. – Когда жизнь собирается плести для Талии очередной венок из неприятностей, она неизменно отыскивает редчайшие цветы и травы. Можно только позавидовать. Какой раритет!

    Ирсон оглянулся. На краю стола восседал Энаор ан Ал Эменаит собственной мерзопакостной персоной. Эал то выпускал, то втягивал когти. Глаза его возбуждённо блестели.

    – Ты от этого уже умирал? – осторожно спросил Ирсон.

    – Нет. И этот недочёт нужно срочно исправить. – Энаор спрыгнул на пол и, оттеснив Ирсона, принялся кружить вокруг Талии, бодая её лоснящимся чёрным лбом. – Талия, ну давай поменяемся телами, ну давай, а? А? Это ведь такой случай, может, другого и не будет! Давай быстрее, пока твой треклятый иммунитет не расчехвостил эту прелесть!

    С трудом разлепив веки, Талия сгребла эала за шкирку, притянула к себе.

    – Энаор, где твои уши? Я не могу сменить форму, не говоря уже о теле. Ты понял?! – встряхнула она его. – Это не игра. Мне очень плохо. Больно. И страшно. Я не уверена, что выкарабкаюсь.

    Талия посмотрела на Энаора долгим, тоскливым взглядом и снова потеряла сознание; затылок её глухо стукнулся о ковёр.

    Энаор мгновенно угомонился. Он походил на пьяного дебошира, которому стража вкатила дозу нейтрализатора – и вот сидит он в участке и, стремительно трезвея, начинает осознавать, что прыгать по столам в голом виде было как-то не комильфо.

    Обойдя его высоконагломордие, Ирсон отклеил от руки Талии пластырь и, как заправский вампир, присосался к тонкой вене. Пульсирование едва ощущалось. Втянув немного крови в особую пазуху через полый канал в клыке, танай закинул голову и закрыл глаза.

    – Что ты делаешь? – спросил Энаор.

    – Пытаюсь понять, что это за штука. Что конкретно она нарушила в работе организма Талии. Потом попробую замедлить процесс.

    – Ничего у тебя не выйдет. Это – как раны от алайских когтей залечивать.

    Ирсон не шелохнулся.

    – Это не просто болезнь. Такую заразу милосердники насылают, чтобы вразумить грешников – некромантов и компанию. Пусть полежат, запертые в страдающем теле, авось одумаются. И делают они это, используя свой дух, так что пилюльками и наложением рук её не вылечишь.

    – А чем же тогда? Что ты там пел про «треклятый иммунитет»?

    – Дух Кошки. По идее, против существ с сильным духом, тем более – с частицей духа одного из наэй, эта штука не должна срабатывать. Если только... – Энаор сменил облик, схватил Талию за плечи и принялся трясти.

    – Если только – что? – не сдержавшись, дёрнул его за ухо Ирсон.

    – Если только она сама не верит, что это наказание – заслуженное.

    Ресницы Талии дрогнули.

    – Талия. Талия, слушай меня. Это не Веиндор, – затараторил Энаор. – Ты сама слышала – это кто-то из его жриц, кому ты – как репей под хвостом.

    Ирсон недоуменно посмотрел на эала, но тому было не до объяснений.

    – Может, она права? И я просто чокнутая кошка, которая... мнит о себе непонятно что. И вредит... всем, сама того не желая? – пролепетала Талия. – Иначе почему Веиндор позволил ей?..

    – Талия Аэлла Мурр ан Камиан! Веиндор не следит за всеми своими жрецами, – строго оборвал её Энаор. – Но мы постараемся, чтобы он узнал. О да! Мы постараемся. Ещё не известно, чем этой суке в фольге отольётся её выходка.

    – Это не Веиндор позволил ей, а ты сама, – неожиданно для себя сказал Ирсон. – Сомнения разъели твой дух... – Танай потёр похолодевшие ладони, собираясь с мыслями. – А ну-ка, ответь мне, какого жала ты полезла в дела Веиндора?

    – А почему – нет? Я со скуки ещё и не такое вытворяла. Я же ан Камианка... чума с ушами... экспериментаторша... вся в мамашу... – без выражения проговорила Талия.

    – То есть для тебя всё это – блажь, забава, способ покрасоваться, эпатировать публику?

    – Ну-у... – протянула алайка, глядя куда-то в сторону.

    – Или тебе просто было любопытно поиграть в жрицу Милосердного? – не унимался Ирсон. – Запустить грязную лапку в их серебряную кастрюлю с супом, выудить оттуда сахарную косточку, полакомиться, и пёс с ним, что остальной суп стухнет?!

    – Что ты несёшь, подколодный? – угрожающе зашипел Энаор.

    – Свет осознания в тёмные закоулки разума, – огрызнулся Ирсон. – Так что, Талия? Я прав?

    Талия молчала, кусая потрескавшуюся губу.

    – Нет. Ладно. Хватит, – прошептала она наконец. – Это не блажь и не забава. Я полезла в этот суп, потому что – как это говорят скромные герои? – не могла поступить иначе... пройти мимо. По его запаху я поняла, что с ним что-то не так. И я захотела добавить кое-каких корешков и травок, чтобы вкус стал лучше. Но, может быть, я и вправду забыла помыть руки, и теперь Веиндор...

    – Это не Веиндор, – тут же встрял Энаор.

    Ирсон шикнул на него и снова повернулся к Талии.

    – Я не слышу! У змей маленькие уши. Говори громче!

    – Я. Не. Могла. Молчать. Так слышно? – сквозь зубы процедила ан Камианка. – Меня проняло, меня задело за живое. Я не могла смотреть на всех этих несчастных существ... и вот. Я полезла не в своё кошачье дело. И влюбилась в него по уши.

    Ирсон поколебался мгновение – принюхиваясь, выбирая, чего бы лучше подбросить в заваренную им кашу.

    – Несчастных... Ну, знаешь, Талия, убийцы и насильники, когда их запихивают в камеры, тоже выглядят бедненькими и несчастненькими. Давай и их пожалеем? Как тебе ребята из «Без решёток»[1]?

    – Сравнил тоже! Какая связь между убийцами и теми, кто хочет сменить тело из мяса на тело из камня?! – возмутилась Талия. – Мои подзащитные не нарушили ничьи права, не сделали ничего, что шло бы в разрез с фундаментальными законами Бесконечного. Они – нет, а вот милосердники – делали и делают! И это очень, очень скверно. Я... словно увидела в стене нашего расчудесного, разумного, гармоничного мироздания жуткую трещину.

    – И тебе стало страшно.

    – Да не то слово! А эти сволочи в фольге пытаются доказать, что это никакая не трещина. Нет! По их высокому мнению – это совершенно необходимое вентиляционное отверстие. Но я, слава Аласаис, не настолько плохо разбираюсь в архитектуре! – Талия погрозила пальцем полумраку комнаты. – У Бесконечного законов – мышь насикала, и когда один из них нарушают, это что же надо со своими глазами сделать, чтобы не заметить?!

    Ирсон молчал: он выбрал правильный катализатор – реакция была запущена, и теперь можно было передохнуть, наблюдая, как из котла валит пар и сыплются искры. Талия расходилась всё больше и больше, и с каждым словом в её тело возвращалась жизнь – медленно, по капле, но уже неостановимо.

    – И даже если бы я была полной дурой, у меня же есть алайское чутьё, понимаешь? Я чую беду. Чую, что достаточно малейшего толчка, и всё рухнет. Вот я и начинаю метаться, истошно орать и кусать дрыхнущих хозяев дома за пятки! Но они только раздражённо пинают меня!

    – Почему? По глупости? По злобности натуры? Им трудно поверить, что ты, безмозглая ан Камианка, можешь быть умнее Веиндора? – подбавил жару Ирсон.

    Талия молчала почти минуту, морща лоб, постукивая хвостом по ковру. Ирсон с удовольствием наблюдал за тем, как по её щекам разливается румянец.

    – Потому, что они не понимают, что работа Веиндора – сплошная штурмовщина. У него вон сколько миров неоприходованных стоят. Только подумай, Ирсон, сколько существ обречено на вечные страдания во всяких загробных мучилищах лишь потому, что их поступки не понравились тамошним богам! Кто-то показался слишком жестоким, кто-то – слишком милосердным, и - пожалуйста! А сколько прозябает на всяких благословенных лугах, сияющих небесах и в благодатных болотах!

    – Прозябает?

    – Ну да, – кивнула Талия.

    Она огляделась по сторонам, словно недоумевая, почему лежит на полу, и села, опершись на плечо Энаора.

    – Все эти байки про лучший мир чешут за ухом только до тех пор, пока ты не найдёшь толкового мага-пространственника, не заявишься в один такой и не полюбуешься на его насельников. Тоска смертная! Вылизывать и плакать. Я не спорю, некоторые из них счастливы – как дебилы-сладкоежки, которым дали вечный леденец.

    Ирсон поморщился.

    – Ладно, ладно, это из меня попёрла гадкая, циничная безднианка! – замахала руками алайка. – Они просто счастливы. Висят себе и висят в потоках света или в озере слизи, выделяемой их обожаемым божеством, и вкушают вечную благодать, воспевая ему славу. Не зная печали и страха. Но большинству существ мало просто потреблять нечто, пусть это нечто – верх наслаждения. Им хочется действовать: созидать, разрушать, изучать и так далее. Им нужно движение, изменение, многим – борьба и даже страдания, а не это бесконечное приторное... прозябание – да тут иначе не скажешь! Их судьба не многим лучше, чем у тех, кого насильно заточили в каком-нибудь драном бриллианте.

    Ирсон терпеливо слушал, хотя, проведя долгие годы в богоборческом Линдорге, он и сам мог бы читать лекции об ужасах посмертия.

    – Но я к чему всё это говорю? К тому, что у Веиндора дел по горло, – продолжала Талия. – И все эти дела – архиважные. Ему некогда разбираться в тонкостях, миндальничать со всякими там... противниками ношения тел. – Она указала подбородком на вернувшегося иллюзорного лиса.

    – И что же изменилось сейчас? Почему ты думаешь, что ему пора начинать миндальничать? – спросил Ирсон.

    – Потому что грядут те самые толчки. Раньше трещина была не опасна, а сейчас опасна и ещё как! Она вот-вот расползётся, и... и я очень не хочу быть раздавленной крышей! – воскликнула ан Камианка, хватив ладонью по полу.

    Вид у Талии был вполне бодрый, но Ирсон, окрылённый успехом, не захотел останавливаться на достигнутом.

    – Прекрасно. Мы пришли к тому, что ты считаешь ваше с Иноном дело важным и нужным. Тогда я не очень понимаю, почему в начале нашей милой беседы ты отводила глаза и бурчала что-то про скучающих ан Камианок? – вкрадчиво спросил он.

    Талия повесила нос.

    – Давай, Талия, я не собираюсь сидеть здесь до ночи и тянуть из тебя каждое слово клещами.

    – Одно дело – вопить об опасности и тормошить хозяев. И совсем другое – пытаться заделать трещину своими силами. Это слишком нагло, даже для меня, – выдавила она наконец. – Инон прав: у меня не может быть такого Пути. Я не заделаю эту трещину, а только расковыряю. Я не подхожу для этого. Мой образ жизни трудно назвать аскетичным. При всём желании. Я – нахалка, чудачка, я... любопытная до одури. Я не могу долго усидеть на месте, а мои идеи часто пугают меня саму. Я амбициозная вечная выскочка. И, самое ужасное, мне нравится быть такой! – Она в смятении подняла глаза на Ирсона. – Я всегда думала, что во всём этом есть положительные стороны. Но, может быть, я не права, и мой дивный характер, как ни крутись, нельзя сочетать со служением Веиндору? Может, я сыграла свою роль и должна... уйти?

    – Тебя пугает эта мысль?

    – Да, наверное, поэтому я и «бурчу про скучающих ан Камианок». Мне страшно, Ирсон. Страшно признать, насколько всё это важно для меня. Вот я признаю, прирасту к этому всем сердцем, а потом окажусь неподходящей... или... – она нахмурилась.

    – Или? – поторопил Ирсон.

    – Или меня попросту сочтут таковой! Этот страх, он... опутывает меня, сковывает – словно меня засунули в тесный мешок. Мне плохо. Душно. Тесно. Он... он мешает мне расти.

    – Мешает расти, – многозначительно повторил Ирсон. – Мешает дорасти до того, кем ты хочешь быть?

    – Я словно становлюсь каким-то перекорёженным уродцем с кривыми костями... и кривыми мыслями. Я не знаю, как мне выбраться из всего этого.

    – Мне кажется, ты уже сделала самый важный шаг к свободе.

    – Какой?

    – Поймала свой страх за хвост, выволокла его из зарослей хиханек и хаханек и взглянула в его мерзкую морду. Со мной самим недавно случилось то же самое, будешь смеяться, во время разговора с тем самым веиндороненавистником. Я будто нашатыря нюхнул: р-раз – и всё в голове перевернулось!.. Ну да ладно.

    – И... что мне делать дальше?

    – Разобраться, откуда в действительности берётся твой страх – из того, что ты сама чувствуешь, что не подходишь для этой работы, не дозрела до неё, или... откуда-то ещё. Извне.

    Талия серьёзно кивнула.

    – Откуда-то ещё... – одними губами сказал Ирсон, ему не нужно было гадать, чтобы понять – откуда.

    – Ирсон... раз уж мы развели всю эту бодягу... Скажи мне, я выгляжу нелепо, когда корчу из себя одну из них? Чума чумой, ушки крендельком – и туда же? – выпалила Талия – горячо, без тени кокетства.

    – Нет, вовсе нет. Я видел тебя за работой всего один раз. Но, мне кажется, в тот момент ты ничего из себя не корчила. Ты была самой собой. Даже, если можно так выразиться, в большей степени собой, чем сейчас. Ты... ты просто вся светилась – вспомни, даже у твоего надутого индюка Инона наступило временное прояснение рассудка! А я так и вообще залюбовался.

    Что-то внутри Ирсона настойчиво шипело – закругляйся. Хватит. Но Талия смотрела на него такими измученными, полными тревоги и благодарности глазами, что он не удержался и добавил:

    – А Инон твой... Я не знаю, каким моральным уродом нужно быть, чтобы утверждать обратное, чтобы пытаться отнять у тебя то, что, безусловно, твоё! Плохи дела у Веиндора, если лучшие его жрецы таковы. Прибить его мало... не знаю, как и зачем ты всё это терпишь.

    Талия только покачала головой.

    – Спасибо Ирсон. Правда спасибо. Я пойду прилягу пока...

____________________

[1] «Без решёток» – группа драконов Изменчивого, считающих, что ни одно преступление не достойно такой страшной кары, как лишение свободы. Следуя этому принципу, «безрешётники» периодически организуют массовые побеги из тюрем Энхиарга.