Абраксас и голос в ее голове – Колибри, а также Орфей и застывшее тело горничной Анны. В принципе, группа неплохая, но вряд ли адекватная, если так посмотреть со стороны. Особенно, если учитывать тот факт, что трупик в скором времени хорошенько спрячут.

"— ... чтобы не случилось как в ваш первый раз!" — негодовала Колибри, как бы уже и согласная с решением своей госпожи, но все ещё пытающаяся доказать что-то своим мнением.

— Да уж, — тупо почесал затылок Орфей – и совсем неэлегантно, — Vita brevis, vinum longa. Кстати о еде, — он повернулся к Абраксас. — Ты зачем, милая моя Душнилла, официанта убрала? Я понимаю, что ты тут главная, но позволь напомнить, что трупы никуда не исчезают.

"— И ты туда же..." — вздохнула Абраксас. — "Я буду просто игнорировать это..."

Она подозвала Орфея к себе – грубым таким приказом, чтобы затолкать бедную Анну, лицо которой напугало бы даже приведение, под кровать. Оно было таким недоумевающим, таким беспомощным, носящим один только вопрос, какой бывает у каждой жертвы серийного убийцы: "Почему именно я?". Хоть Абраксас и не испытывала муки совести, но баланс темного на ее душе явно смещался не в лучшую сторону. Ей и самой начинало казаться, что та жертва была напрасной. Даже богини могут сожалеть об ошибках.

Справившись с задачей, семья Хёртов решила все подойти к вопросу ответственно, когда на полу обнаружили помятый клочок пергамента, на котором было написано неразборчиво так: "Галерея". То было напоминание? Цель? В чем был вообще смысл писать одно только слово? Поэтому они решили сначала найти эту самую галерею, а затем обыскать ее хорошенько. Заодно можно было бы посмотреть пару произведений и сделать выводы. Правда, найти ее было непросто, в особняке не выделялись особо комнаты, поэтому для несведущих это была настоящая проблема, и без проводника найти что-либо было не самым лёгким занятием. Но лучше уж так, чем с собакой, которая тебя загрызет в конце.

Спустя долгие плутания по коридорам они вышли-таки к галерее, однако на входе ее их ждал небольшой сюрприз – Штраус. Абраксас даже нахмурились – неужели эта дама знает об их промыслах?

"— Отступать поздно, госпожа, вон как улыбается девка" — сказала Колибри, имея ввиду хозяйку, которая любезно встречала своих гостей. Она была так любезна, что создавалась впечатление, будто никакой ссоры за обедом и не произошло. — "Интересно, что она задумала?".

— Мистер Хёрт, — учтиво поклонилась Штраус слегка. — А где Анна? Разве она не должна была вас сопровождать?

Абраксас спрятала руки за спину.

— Она сказала, что ушла по кое-какие делам, — ответил Орфей, пожав плечами, как бы отрекаясь от того, что ещё недавно он держал в руках ее тонкую ручку.

— Прошу меня простить, — с облегчением ещё раз улыбнулась Штраус, как будто узнала нечто очень важное. — Я ругалась втайне на вас, но оказывается дело тут совсем не в вас. Я непременно разберусь с прислугой, которая не может выполнить одной простейшее поручение, — в ее голосе звучали нотки раздражения.

"— Никогда бы не подумала, что она обозлится на такую милашку" — растянулась в игривой улыбке Абраксас.

"— Меня, госпожа, больше беспокоит то, что эта художница решила показать, видимо, свои картины, поэтому и послала за нами. Это все очень подозрительно, будьте начеку".

Орфей поддался вперёд, как школьник, вытягивающий руку в ожидании ответа, и аккуратно так спросил:

— Получается, это вы нас пригласили сюда?

— Конечно, — кивнула она. — Я лишь хочу представить вам свои произведения – какая разница, когда это будет, верно? Причиной спешки являются некоторые неотложные дела завтра, которые будут выполнены только к вечеру. А я, все-таки, не та женщина, что задерживает статных мужчин по всяким... глупостям.

— Понятно, — оробел Орфей, про себя тяжело вздохнув, и прошептав. — Вот же комедия, а?

Штраус провела своих гостей внутрь, где открывались в самые различные миры... а некоторые казались окнами – словно через стекло смотришь на все эти бескрайние зелёные луга или переливающиеся светом прудики. Нестандартные формы, яркая палитра, текучесть и живость красок – все это было неотъемлемым элементом картин.

"— Да уж" — с тоской заключила Колибри. — "Как-то не очень интересно сначала смотреть на всю эту зелень снаружи, а потом ещё и внутри. Это же не натурализм! Я бы такое к себе в дворец не купила".

"— У тебя был дворец!" — удивилась Абраксас. — "Кем это ты была в прошлой жизни? Неужто императрица какая?".

"— Я..." — растерялась та и не знала что на такое ответить, однако на ее спасение прибежал вдруг кое-кто из слуг.

Абраксас тут же переключила свое внимание: какие же вести принес нам юный гонец? Уж не те ли, которые вызовут в округе страх? И стражников? Преступление, за которым идём наказание.

— Ваш лорнет, — сказал он. — Вы забыли его на столике, госпожа.

Орфей тихо выдохнул, Штраус благодарственно и аристократично поклонилась и потянулась своей рукой к прибору, который позволял ей не щурится, по крайней мере.

"— Было бы забавно, если бы Штраус хотя бы разочек назвала его служкой" — фыркнула Абраксас, хихикая про себя. Наверное, от радости, что не придется нести наказание.

Галерея казалась очень красивой и даже функциональной. Кресла стояли изогнутые с высокой спинкой и обшивкой на дорогущем красном дереве. На лекальных ножках можно было заметить тонкий слой пыли – вероятно, слуги уже не особо заморачивались с чисткой. И на это должна была быть веская причина, ведь если хозяйка такое замечает, но непременно спрашивает и даже наказывает.

Все прояснилось, когда Абраксас хотела было присесть. Художница быстро жестом попросила встать:

— Ну-ну, миссис Хёрт, это же антиквар, тут нельзя садиться.

— В каком смысле? — не понял Орфей. — А для чего тогда они тут? Для красоты?

— Вот вы и ответили на свой вопрос.

Орфей был слегка растерян этим фактом, ведь на ту же самую мебель, ещё при первой встрече Анна приглашала его без всяких проблем, хотя тот и отказался. Неужто кое-кто устраивает небольшую анархию в рядах "простых смертных"?

"— А вот наша милая Анна такого не говорила, помните?" — заметила Колибри. — "Видимо, не все тут согласны с некоторыми... заморочками, так скажем. Хотя какого-то недовольства от них я не видела. Штраус, видимо, всегда чувствовала это разногласие мнений. С человеком происходят страшные вещи, когда он видит неподчинение и имеет власть. Она даже чем-то походит на Орфея".

Спустя мгновение Штраус вывела гостей из широкого коридора в такой же широкий зал, где по обычаю вешали самые достойные экспонаты. Или такие, которые обязательно поместятся на всю стену ввиду своих размеров. Одна такая и висела сбоку, напротив окна. Это была картина, изображавшая молодую даму в шелковом платье, боди, элегантных перчатках и маленькой такой шляпке, едва защищавшей хотя бы от солнца. Сзади нее поодаль стоял юноша, одежду которого можно было бы охарактеризовать как сплошное бледное пятно на фоне, пары зелёных деревьев и небольшого пруда с маленькой лодочкой.

— Ага, — по-лисьи улыбнулась Штраус, когда внимание и Орфея захватило это не самое скромное произведение, — заинтересовались моей "Прогулкой", да? — Она вышла вперёд и принялась с гордостью рассказывать о всех достоинствах, не скрывая своего восхищения самой собой. — Эту картину я написала совершенно недавно, знаете, полгода тому назад. Она получилась в моем типичном стиле, но посмотрите на ее размеры! В этом и заключается суть, понимаете, мистер Хёрт? Я даже могу лорнет свой убрать и без него разглядывать всю эту красоту...

Пока эти двое были заняты рассматриванием сего замечательнейшего произведения, Абраксас незаметно ускользнула из-под внимания хозяйки, чтобы как следует осмотреться. Она как ребенок рассматривала с большими глазами картины и дивилась – в ее время на такое взглянуть можно было, наверное, только на аукционах. Прямо на оригинал, с мазками, в изящной рамке с орнаментом! Прикосновение к истории будоражило Абраксас. Она даже хотела было поправить одну кривовато висевшую картину, однако заметила кое-что интересное, огляделась осторожно и заприметила одну очень интересную деталь – трещину на стене.

"— Я все думаю, госпожа, кого мне напоминает барышня с той здоровенной картины?" — сказала Колибри, совершенно не обращая внимания на то, как ее "госпожа" тихонько снимает полотно, чтобы разглядеть, что же там за ним такого находится. — "И я вдруг поняла. А что, если это сама Штраус? Сами посудите, какие ещё образы могут быть в таком антураже? Мне кажется, мы проходили через это место, когда собирались в особняк. Даже если это сестра, мама или подруга, то сути это не меняет..."

"— Упс!"

Абраксас обнаружила, что трещина оказалась частью здоровенной вмятины, которая очень и очень бросалась в глаза на фоне всего этого великолепия.

"— Это объясняет то, почему картина висит набекрень" — заявила Абраксас и усмехнулась. — "Ха, она слишком яростно пытается скрыть шероховатости, тебе так не кажется?".

"— Мне кажется, что нам надо поскорее убрать тут все, пока нас не заметили".

Так и сделали. К Орфею они присоединились только тогда, когда он вместе со Штраус уже прошел через второй коридор и вышел уже ко второму залу. Последовала очередная лекция о том, почему море должно волновать, а не слепить своим реализмом. Восторг и восхищение, педантичность и одержимость как метель окружали снежную королеву, готовую в любой момент обрушить на своих гостей смертельную метель. Она этого не скрывала, пристально наблюдая за Орфеем, за каждым его вздохом, реакцией, ведь в любом, даже самом незначительном движении можно проглядеть разочарование, высмеивание или даже презрение – те качества, которые ни один творец не в силах игнорировать...

"— Сюрприз!" — во весь рот улыбнулась Абраксас, стоя у Орфея за спиной.

В тот самый момент, когда она увидела их двоих, обсуждающих картину, то сразу же подбежала к своему ненаглядному "братцу", чтобы дать ему понять, что уже и пора. Или не пора? Орфей чувствовал, как душу его как бы поглаживают, давая ему понять, что скоро будет кому-то несладко. Он, набравшись смелости, выдохнул. На сердце его томился какой-то стыд, ведь, по правде говоря, не будь всех этих обстоятельств, они с этой дамой могли бы хорошенько провести время за бокальчиком другим.

— Ваша сестра очень любит вас, погляжу, и даже не стесняется этого, — как-то даже ревностно проговорила Штраус, вздернув свой напудренный нос повыше. Если бы она могла, то покраснела бы, но ярко выраженные румяны, нанесенные с помощью дорогого туалета, не давали возможности просмотреть этот момент.

— С глухо-немыми тяжело, знаете. Но она все-таки моя, родная. Душнилла...

— Понимаю вас, — кивнула она, словно успокоившись. — Давайте же посмотрим ещё кое-что. Все эти картины чудны, но не имеют... выраженности, особенности какой-то. Я же хочу показать вам нечто уникальное.

Орфей с наигранным интересом поддался вперёд, вырываясь из объятий Абраксас. Это странно – не чувствовать женщины, но только ее присутствие, словно покойная жена скребет твою душу.

Они подошли к произведению, которое стояло неподалеку самым неприметным образом – прямо на мольберте, где, по-видимому, еще дорабатывались некоторые элементы. Орфей сразу же почуял этот еле уловимый запах с ещё свежей пастели, подобный послевкусию. Несмотря на то, что картина выглядела завершенной, на ней виднелись свежие мазки, которые некоторое недовольство автора своим детищем.

— Ну как вам? — спросила с интересом, сжав свои руки в замочек Штраус. Глаза ее оказались во мгновение как у щеночка.

Абраксас присмотрелась к творению. Это был пейзаж какого-то очень роскошного замка, архитектурные черты которого невозможно было определить – все происходило на закате, так ещё и с каким-то эффектом затемнения, что замок этот казался темным пятном. Маленькие фигуры людей едва можно было рассмотреть на всем этом фоне, который сливался в один единственный порыв ветра, лишь изредка переходящий в иной цвет. Золотое сечение? Нет, водоворот, в который слили пару литров краски – ну не разглядишь ничего! Будто бы время замедлилось, и этот и без того безумный мир набрал максимально возможные обороты, чтобы разбиться ко всем чертям.

— Знаю, — вдруг вздрогнула художница, — это уже больше походит на сюрреализм, но не всегда ведь нам нужно из-за этого останавливаться? Чтобы сказать что-то своему зрителю, живописцу, порой, необходимо нарисовать образы слишком выраженно, чтобы донести свою идею. Вы ведь согласны со мной, мистер Хёрт? Как считаете, хорошая мысль?

Мистер Хёрт был согласен. Наверняка бы был согласен, если бы не внутренний взрыв в его душе, если бы не тихая такая бомба, заложенная в его сердце. Она разрывает человеческое, чтобы обнажить все самое отвратительное.

Орфей отныне даже не зависел от руки, которая подобно ниточкам марионетки была в его спине. Он теперь мог быть независимым. И неуправляемым. Как зверь, который вырвал свой поводок, и теперь понадобится очень постараться, чтобы ухватиться за конец верёвочки.

"— Только не говорите, что я вас не предупреждала" — буркнула Колибри, и все вокруг на мгновение потемнело.

Итак, новый Орфей подошёл к мольберту и внимательно осмотрел его сзади.

— Вы что-то ищете? — спросила Штраус, с беспокойством пытаясь понять причину.

— Не переживайте, — оскалился он. — Просто решил убедиться, той ли стороной вы поставили свою картину.

Штраус смутилась, не до конца понимая смысла сказанных слов. Тяжело так смутилась, бессознательно понимая, что эта самая фраза вела к чему-то очень плохому, гадкому и обидному. Яростному.

— Что вы имеете ввиду, мистер Хёрт? — как на одной ноте произнесла она.

— Лишь то, что ваши так называемые картины импрессионизма не имеют самого главного – impression, впечатления, оказываемого на зрителя, — Он оглянул взглядом картины, словно рукой провел по застывшей краске. — Посредственное зрелище, согласитесь?

— Мистер Хёрт, — поджимая губы, процедила Штраус, все ещё стараясь быть любезной.

— Но-но! — выставил палец Орфей и как загорелся огнем. Его было не остановить. — Не перебивать мою мысль, которую вы так жаждали! Я говорю начистоту, знаете, очень даже искренне, вы должны иметь уважение. Я лишь хочу сообщить вам, что в ваших картинах пропадает совершенно смысл, вы пытаетесь писать по каким-то нелепым правилам, совершенно ничего не вкладывая в свои действия. Вы как пианист, механически нажимающий определенные клавиши, но не понимающий, что эти самые клавиши есть тональность, есть вектор настроения, есть само искусство. Своей новой картиной вы пытались впечатлить, но отнюдь не творчеством, а очередной идеей ремесленника.

— Ремесленника? — не на шутку опешила Штраус. С ее миловидного лица пропадала всякая вежливость, обнажилась кипящая злоба. — Ремесленника! Да как вы смеете мне такое говорить! Мои картины признаны, они продаются на выставках и вызывают восхищение!

— Восхищение каких-нибудь йоменов, прошу заметить.

— Ой, какая важная птица! Вы, наверное, считаете себя чрезвычайно важным! — скривилась Штраус и сжала свои кулачки. — Только скажу вам одно – вы нужны мне только для репутации, критика ваша ни к чему, так как дилетантам вроде вас только в радость марать честь людей, чьи таланты превосходят ваши! Нахал, грубиян, циник!

"Kυνικός!" — подумал он. — "Она и такое знает?".

Штраус стучала своими каблучками по полу, мечась из стороны в сторону. Ее пряди выбивались из прически и свисали на ее лице, аура злобы разрасталась как пчелиный рой вокруг ее взъерошенной как от тряски головы, напоминавшей теперь подобие улья. Она бормотала что-то про себя, шипела и рычала. Орфей был готов уже подойти к ней, чтобы нанести новый удар по самолюбию художницы, как та вдруг вскричала, отстранилась молниеносно и со всей силы своей вмазала по холсту, пробив его насквозь.

Все наблюдавшие замерли. Переводя дыхание, Штраус дрожащим голосом произнесла:

— Я убью... убью...

И затем мгновенно выбежала из комнаты, оставив после себя только одно лишь недоумение. Чему удивляться больше – силе женщины, способной пробить холст, или же ее не самому приятному обещанию кого-то убить? Отныне оставалось только надеяться на то, что хождение по тонкому льду будет чревато лишь обморожением – и это в лучшем случае.