Иногда хочется просто закрыться от внешнего мира, чтобы никого не видеть и не слышать ничего. Иногда хочется просто затаиться где-то в своём маленьком мире и не высовываться. Тело ломит, потому что ты чувствуешь, что больше не можешь. Горло болит: все связки, как струны, растянуты и расстроены. Ты устала кричать и звать на помощь, но, едва приглушив свой нрав, ты понимаешь, что вот-вот тебя начитают слышать.
Я попробовала жить без Генри, наслаждаться каждым новым моментом без него, и мне стало легче. Я просто смогла отпустить, как мне казалось в первое время.
     Он не звонил и не писал. А вчерашний день был отмечен в календаре как конец недели без его существования. Я разбила каждую пустую бутылку под кроватью, уничтожила каждую фотографию с его уставшим, блеклым лицом, но никак не могу понять, почему на душе все также опустошенно.
  По привычке я также встаю каждое утро и быстро выключаю будильник, чтобы не разбудить слишком рано того, кого больше здесь нет.
  Мне хотелось забыть прошлое, но только сейчас я поняла, что это бесполезно. Им надо жить, вспоминать, улыбаться и хранить в сердце то, что всегда согревало мысли.
     Это наполняет меня и мою легкомысленность. Это заставляет научиться ценить то, что ты никогда не замечал. Это учит меня бороться с самой собой и оставаться на расстоянии с пропастью «больного» прошлого. Ричарду не лучше. Врачам приходится подсаживать его на болеутоляющие, и все благодаря тому, что он боится показать свою слабость и неустойчивость. Я верю его словам, потому что чувствую искренность каждой капельки слезы, скатившейся по щекам дурманенной опустошённости. То, как он страдает и исчерпывает себя, я вижу в каждом его жесте и вздохе.
     Повторяя имя маленького мальчика, он будто зовёт его к себе.
     — Джейкоб был честным ребёнком. Он всегда делился со мной всем и часто просил помощи. Я спал и видел во сне, как мой сын повзрослеет, впервые влюбится и однажды поймёт, чего хочет в жизни. Я безумно хотел этого, чувствовал в этом свой долг как отца. Я, как и любой другой, грезил стать примером для него, а сейчас я даже не могу увидеть хоть один разок, хоть на одну секунду его улыбки и оживлённого лица.
     — Мне очень жаль, — клубком сметённых слов я пыталась выразить свою поддержку.
     — Хватит! — грубо крикнул он в ожидании моей реакции. Сменив тон голоса, Ричард повторил: — Хватит...
    Я больше не хотела говорить ни слова, чувствуя, что так я делаю лишь хуже. Обрывистое дыхание выдавало моё волнение.
     — Оливия, можно тебя кое о чем попросить? — невинно спросил меня Мистер Фрессон.
     Поток наполненных мыслей заставил меня подумать об ответе. Жест согласия в одиночном кивке головы перед невидящим напомнил мне о требующейся реплике:
     — Конечно.
  Помолчав не больше трёх секунд, он попросил меня:
     — Возьми листок и ручку.
     Сперва я не могла понять, зачем это было нужно, но руки быстро подорвались искать в своей сумочке кусочек чистого листа. Страница блокнота была точно кстати.
     — Взяла.
     Мистер Фрессон ещё немного сохранял тишину, а позже улыбнулся.
     — Нарисуй красивое солнце. Пусть оно будет светить ярко.
     — Всего лишь ручкой? — хотелось знать мне, но я невольно подчинялась.
     — Это не имеет значения. Просто рисуй. Рисуй так, как тебе хочется.
     Я нарисовала круг, а потом окружила его множеством отрезков разной величины. Штрихами закрасила сердцевину, чтобы придать тени солнцу. Рисовать у меня не получалось, но такие простые детали, как эти, мне удавались. Я создавала нечто новое, неизведанное для себя самой. В мелких линиях и узорах я словно изображала нечто большее, чем любительский пейзаж канцелярским предметом. Меня это вовлекало с неимоверной силой, будто заставляя погружаться в что-то такое, что для тебя кажется странным, но увлекательным. Словно поглотившись зовами детства, я, как мне казалось, на мгновение начала улыбаться искренне и наслаждалась даже тем, что было перед моими глазами, ведь важно не то, что ты видишь, а как ты на это смотришь.
Помнится, я рисовала глаза. У меня часто появляется желание изобразить человеческий взгляд на картинке, будь то слезы или смех в глазах, а, может, упавшая ресничка, но это должно быть нечто таинственное, что будет передаваться даже через бумажные страницы. Каждый взгляд имеет своего рода энергию, и мне хотелось показать ту детскую невинную притягательность маленького мальчика по имени Джейкоб, о котором мне так много говорил Ричард Фрессон.
Он вспоминает своего дитя с улыбкой, нежностью, некой трепетностью. Он вспоминает, потому что любит и не может отпустить, не может простить небесам, что они забрали у него самое дорогое. Однако потом он понимает, что совершенно бессилен. Никто из не в праве овладевать судьбоносным решением, даже если готов на все ради положительного ответа... Даже если душа страдает от горя и мучений, даже если твоей боли никогда не услышат. Ты здесь, у тебя ещё есть шанс бороться за самого себя, но, почему-то, сил уже не осталось.
Ричард хорошо помнит его улыбку. Он местами говорит о том, что его улыбка была несвойственна маленькому ребёнку: за детским взглядом скрывалось настоящая взрослая душа. Таким Фрессон видел своего сына, таким он его и запомнил.
Картина неумелого художника закончилась попыткой изображения мальчика, наслаждающегося природой. Я знала значение каждого элемента на этом рисунке, потому что знала их историю. Перед моими глазами было нечто большее, чем просто сгусток предметов, захламляющих белый лист, — передо мной была словно целая судьба, беспричинно вовсе не успевшая осуществиться.
Я так и не забрала листок с собой. Ричард настоял, чтобы он стал его талисманом, самым важным напоминаем о сыне, которого больше никогда не увидит. Этот рисунок — напоминание о его собственном грехе, как считает Ричард. Он винит себя в том, в чем не виноват. В нем ещё есть надежда, что огонь не завладеет его телом.
Вечер наступил за окнами больничных палат. Я хотела узнать, что же люди, страдающие от самых страшных заболеваний, могут чувствовать, когда уже наступает ночь? Чем кажется для них это время суток? Какие мысли в голове, когда ещё один день подходит к концу и ты совсем не знаешь, последний ли он для тебя? Муки Ричарда заключаются не только в опухоли его мозга, которая всё больше и больше разрушает его, но и в его собственной потери как отца. Боль усиливается, и ты уже не понимаешь, от чего больше тебе становится хуже. Он сильно болен духовно, в этом нет сомнений. Но если он действительно не может принять происходящего, то сможет ли однажды выбраться даже из глубин сложной болезни? Он не психопат, не наркоман, не убийца, но все равно скитается от порывов утопающего отказа настоящего. Я боюсь за него, но это только больше вызывает во мне желание узнать правду. Так кто же он? Скрывает ли он что-то ещё? Я не хочу наивно предполагать, что этот человек по-настоящему считает отказ смерти сына своим спасением. Что, если его правда заключается в нечто другом, более важном?
Такой странный и таинственный персонаж, как Мистер Фрессон, нарочно появился в моей жизни, чтобы заставить меня раскрыть все самые грязные секреты скрытной личности. Что ж, похоже, он вовсе не знает, насколько любопытной я могу быть, чтобы рано или поздно узнать всё самое невероятное, что может привести к разгадке, пусть даже самой непредсказуемой.