Пусть говорят, что все дело во мне. Пусть шепчут за моей спиной, что я слишком выхожу из рамок обыденности. Пусть твердят то, что считают нужным. Я все равно не сдамся бороться за саму себя.
     Каждый день начинается будто с новой истории, новой жизни, новой строчки. Каждый день я просыпаюсь с мыслью, что все, что бы я ни делала, для чего-то нужно. Даже если я не замечаю, что вот-вот сделаю ошибку, я все равно делаю шаг вперёд к чему-то особенному, постоянно направляюсь дальше в своём собственном течении.
     Когда в какой-то момент ты понимаешь, что готова сломаться, сразу же начинаешь переосмысливать, где же ты допустил ошибку. На самом деле, все это бесполезно. Какой бы шаг вы ни сделали, знайте, что в какой-то момент это было именно то, чего хотело ваше сердце.
     Думая об этом, я воспоминаю о Генри. Только такие мысли хоть немного успокаивают меня. Практически никто не знал о нашем расставании, и я не хотела, чтобы в это вмешивались чужие люди.
     Из дома Ричарда я ушла рано утром. Тогда, когда Кристофер еще спал. Представить не могу, будет ли он думать о том, что я ушла так рано или даже не заметит моего отсутствия. Это было неважно в тот момент. Мне просто больше не хотелось больше оставаться в чужом доме, где я также не видела спасения.
     Я снова заходила к Ричарду Фрессону в палату. Его скоро выписывают, поддаваясь желанию пациента. Диагноз опухоли оставался актуальным, но надежду никто не терял. Желание его навестить часто заполняло мою голову и давало шанс от части развеяться. Тем более, за этого человека я не на шутку волновалась. Практически ежедневно я спрашивала Бога о том, почему Ричард появился именно в моей жизни, ведь я могу полагать, что связь между моими личными проблемами и судьбой этого мужчины, определенно, существует. Возможно, он послан мне небесами только потому, чтобы не дать нам друг другу чувствовать себя покинутыми, однако удовлетворение от столь важного тревожащего чувства так меня и не настигло.
     Даже осознавая, что покидать больничные стены ему не стоило, я ждала, чтобы Ричарда выписали. Я верила, что небольшая забота с моей стороны сможет стать для него поддержкой или даже необходимостью, а моя душа, в свою очередь, сможет перестать чувствовать заполняющую вину.
     У Фрессона было своё скептическое мнение насчёт современной медицины. «Пусть пишут то, что им будут диктовать искусственные приборы. Ни один из них не скажет о том, что говорит моё сердце», — часто повторял он.
    Время в больнице сводило его с ума. Он предавался ощущениям, пытаясь вспомнить хоть что-то из последних двух-трех месяцев. Но ничего не получалось. Я боялась, что Ричард рано или поздно снова сможет забыть меня. Никто не знал, когда это случится уже во второй раз. Никто не знал, как опухоль захочет о себе заявить.
     Однако ухудшение состояния все равно было на лицо — лишь сильнее обессиленному пациенту приходилось подчиняться воздействиям тяжелого заболевания. Ричард твердил об одном и том же, когда врачи интересовались его самочувствием: он помнит огонь и безумно боится его. Мне приходилось постоянно убеждать, что огня в палате нет и не будет и что он полностью может чувствовать себя в безопасности. Но он так настойчиво уверял меня, что пламя преследует его, что я сама была готова сомневаться в своих наставлениях.
     Я пришла к нему в пятницу после занятий. С Ричардом снова что-то происходило, и он взял позицию не разрешать медперсоналу даже на шаг приближаться к нему. Вместо помощи, которую предлагали эти люди, он требовал их исчезновения и отстранения от палаты больного как можно дальше. Все посчитали, что тот перегибает палку. Мне даже казалось, что он плачет, но под опущенными глазами и прищуренным взглядом невозможно было это разглядеть.
     Голос менялся, и он не мог защитить себя физически. Только руки сильно сжимали простынь на кушетке, прикрывающую его ноги. Это было безумие. Я уже могла предполагать, что врачи найдут в этом мою вину, ведь я была на стороне пациента. Я верила его страху. Я знала, что он не врет.
     Больше не было его самозащиты и уверенности в себе. Совершенно другой человек открывался мне. Я будто узнавала сотни разных личностей в одном лице пострадавшего.
     Спустя несколько минут истерики Фрессона в углу палаты, бесцеремонных разговоров и парочки сильных мужчин, женщина, которая была его лечащим врачом, насильно ввела препарат под кожу Ричарда, заранее предупредив о том, что доза там далеко не маленькая, но даже это не испугало пациента. У него была своя вера в нечто более мощное, и даже мои уговоры не играли ни единой роли.
     Двое санитаров подняли его и вернули на койку. Меня снова попросили уйти, но я отказалась. Если бы не единственная просьба Ричарда, произнесённая сразу же при прибытии в больницу, о том, чтобы я всегда сюда возвращалась, никто бы не дал мне такой возможности.
     Люди не понимают, почему чужой человек постоянно с ним рядом, но это необъяснимо. Я не могу сказать им, что просто перед ним виновата.
     Лежа под крепкими белыми ремнями, что напоминали смирительную рубашку, Мистер Фрессон ощущал на себе действие успокаивающего препарата. В тот день он рассказал мне часть своей истории. Он умело таит в своих монологах некие загадки, что заставляют мой внутренний интерес подогревать любопытство ещё сильнее. Жизнь со времён маленького мальчика в его истории очень экспрессивна и насыщенна. Его детство было единственным, что он четко помнил из своего прошлого. Он рассказывал, как ходил с ребятами в школу, мечтал жениться на возлюбленной детства и прожить с ней всю свою оставшуюся жизнь. Однако у каждой сказки есть свой конец. Даже у столь мудрого и влиятельного мужчины что-то пошло наперекосяк. Я часто смеялась, пока Фрессон не заговорил о своем сыне. Теперь я знала, кто такой Джейкоб и почему он зовет его. Ричард в тот раз доверился мне, так быстро раскрыв своё сердце и поблагодарив за присутствие рядом.
     Мне хотелось выслушать его рассказ до самого конца, чтобы ощутить все его страдания и отпустить появившуюся боль, но мне не удалось этого сделать. Ричард задал вопрос, который вызвал дрожь по моей спине одним тяжелым потоком:
     — Почему ты сейчас рядом со мной?
     Я не могла сказать, что дело не в моем отношении к нему, как к человеку. Будь я на его месте, было бы больно услышать, что меня просто душило горло в ожидании слов благодарности и прощения, а не обиды. Может быть, я и не должна была испытывать неловкость за то, что побежала за ним тогда, в лесу. Может быть, нет моей вины в том, что я оставила его в отеле как маленького ребенка. Я ничего не знаю. Мне надоело чувствовать смятение за поступки, которые не подразумевали под собой чего-нибудь плохого.
     Я не соврала в каких-то моментах, сказав, что хочу помочь ему. Мой голос жутко начал дрожать. Мне не хотелось, чтобы он заподозрил нечто странное. Я хотела быть чиста в том, что думала и говорила.
     Но тот день был особенным. Он впервые сказал, что, даже если опухоль заберет всю его память, он не сможет забыть меня и мой голос. Ричард снова напомнил мне, как сильно он ценит то, что я с ним рядом.
     Позже мне удалось заметить, что такой человек, как Мистер Фрессон, не любитель пустых слез и невинности. Ему хочется показать, что он сильнее своих чувств, но это не удаётся даже ему. Ричард такой же, как и все мы, — ему приходится носить за своей спиной этот груз обиды и опустошённости.
     Он поделился своим главным секретом, о котором не говорил никому. Он впервые дал мне понять, почему эти утверждения о пламени не просто глупые соображения. Фрессон снял передо мной завесу тайн и загадок. Теперь я знала, каким было самое слабое место в его голове. Он не такой, каким казался мне раньше. Еще одна сторона его индивидуальности сейчас предстала перед моими глазами.