Я всегда боюсь того, чтобы однажды эмоции не взяли надо мной верх, больше никогда не поддаваясь контролю. Я боюсь того, чтобы однажды не наступила та самая секунда, когда я необдуманно позволю себе уничтожить всё, что окружало меня долгое время. Я невыносимо боюсь неизбежности внутри себя.
     Это словно некая ловушка, из которой нельзя больше выбраться. И Ричард знает о её существовании.
     Он знает, что я не оставлю его одного. Ему так и хочется всё сильнее привязать меня к нему. Морально, физически. Без каких-либо касаний я всё равно чувствую этот неумолимый ком энергии, чуждой энергии, ломающей моё сознание.
     Ричард словно хранит в себе массу секретов, и мысли об этом не дают мне уснуть по ночам. Меня словно держит какой-то страх: мне кажется, будто я скована неизвестным обманом, созданным человеком рядом. Он лежит сейчас слева от меня, а я сильно сжимаю подушку под своей щекой. Я чувствую, как мои слезы наворачиваются, но я не могу разрешить себе плакать. Мне хочется доказать себе, что я сильнее его прихотей. Я мысленно даю себе обещание, что сама смогу во всём разобраться.
     За всё время во Франции я не чувствовала себя в полной безопасности. Это место для меня уже совсем не ново, но я будто продолжаю жить с мыслей о том, что скоро уеду отсюда. В последнее время мне стал часто снится Генри, но в последующем я постоянно быстро просыпаюсь и привычно для себя страдаю бессонницей.
     — Принеси мне воды, пожалуйста, — просил меня Ричард.
     Правой рукой он закрывал своё лицо, широко разлёгшись на кровати. Он будто не хотел смотреть мне прямо в глаза.
     — Да, хорошо.
     Я хотела, случись то рано или поздно, выслушать его правду. Он мог бы оказаться таким искренним и человечным передо мной, если бы смог открыть свою душу. Но мы оба продолжаем существовать в неизведанности, дальше шагаем, словно по минному полю, боясь наступить на одну из «горящих» точек и внезапно стереть себя с лица Земли. Мы остерегаемся правды, и об этом могут сказать лишь наши взгляды.
     Он привстал и сел поудобнее, я протянула ему стакан с водой. Ричард сделал несколько глотков и начал глубоко дышать. Я видела, что он с закрытыми глазами тихо сидел, прижавшись к холодной стене. Его лоб хмурился, с губ стекали капли прохладной воды.
     — Всё хорошо? — переживала я. — Ричард?
     Ему не хотелось говорить со мной. Всё тяжелее и тяжелее делая вдох, Ричард чувствовал, как ему становилось плохо. Он расслабил запястье и ладони, и стакан в руке, ещё содержавший в себе какое-то количество воды, просто разлился на нашей кровати.
     Я замечала, что он начинал задыхаться, и непременно начала искать телефон, чтобы позвонить в скорую. Неумелым французским и весомой долей английского я пыталась объяснить ситуацию. Меня едва понимали и неоднократно уточняли адрес. Ричарду с каждой минутой становилось все хуже, и он просто не мог остановиться задыхаться. Держась за горло, он изо всех сил старался снова начать дышать спокойно. Я не знала чем ему помочь. Мои руки тряслись, и я умоляла работника в трубке приехать бригаде как можно скорее.
     В тот момент я начала ощущать то, насколько же быстротечно время. Каждая секунда сжигалась невыносимо быстро. В голове играл тревожный ансамбль ударных, давая басам брать крещендо. Этюд подходил к финалу, грохотом уничтожая мои перепонки. Всё, что я могла, – это ждать. Ждать словно целую бесконечность, наблюдая за тем, как он едва глотает воздух. Я не понимала, почему всё так происходит, но и сама же не могла ничего исправить.
     Заранее открыв дверь на распашку, я дала возможность бригаде сохранить время, какую-то долю секунды. Я знала, что это ничтожно, но всё ещё считала нужным.
     Ричард мгновенно потерял сознание и упал на пол рядом с кроватью. Я бросилась к нему, чтобы попытаться сделать искусственное дыхание. Несколько сильных выдохов - и я быстро переходила к массажу сердца. Раньше мне никогда не приходилось прибегать к первой помощи, но здесь на кону стояла жизнь человека.
     Как только я услышала машину скорой помощи на улице, я схватилась за запястье Ричарда: мне нужно было знать, чувствовался ли до сих пор его пульс. Заметив какие-то едва «слышимые» удары я тут же выдохнула и постаралась себя успокоить: я понимала, что сейчас Ричарду обязательно помогут.
     Парни в белых халатах забавно кричали на французском. От одного из них противно пахло потом, будто он строил из себя какую-то измотанную рок-звезду после тяжело концерта. Словно едва натянув на себя халат, он помчался по указанному адресу вместе с остальными. Меня выворачивало от такого «аромата», но я пыталась, наряду с остальными, молчать об этом неприятном запахе. Ещё один из них, странное пугало, в незастегнутом халате, с взъерошенными волосами и круглыми очками, тянулся где-то в ногах Ричарда, когда его клали на носилки. На лице пациента установили кислородную маску, но тот всё равно не пришел в сознание.
     Мне сказали, что обязательно выяснят причину его состояния. Один из бригады задал мне ещё несколько вопросов, касаемо непосредственно больного. Я отвечала четко и быстро, постоянно спрашивая о том, когда же я смогу узнать результаты. Ничего конкретного мне ответить не смогли. Незнакомые люди покинули стены нашего дома, и я, всё ещё нервно дрожа, пыталась хоть как-то объяснить себе такую ситуацию. Шелковая сорочка помялась на моем теле, аккуратно собранные волосы заметно растрепались. Я думала о Ричарде, очень много думала о нём в тот роковой момент.
     Я несколько раз подряд набирала номер больницы, чтобы узнать последние новости, но на звонок долго никто не отвечал. Городской телефон больницы не позволял оставлять голосовые сообщения. Кто-то поднял трубку уже спустя десятка настойчивых наборов.
     — Да, алло. Кто это? — послышался на линии низкий мужской голос.
     — Простите, я хотела узнать о состоянии моего молодого человека. Он сейчас находится в реанимации. Что-то известно? — тревожно спрашивала я по-английски. Я надеялась, что меня поймут.
     — Мне жаль, но информация о больных конфиденциальна, — тут же ясно ответил понимающий меня француз. — Вас должны были предупредить об этом.
     — Да, я знаю, но сейчас чрезвычайная ситуация! Ему срочно нужна помощь! Я должна знать, что с ним происходит!
     — К сожалению, я не могу Вам помочь. До свидания.
     Я зажала кнопку блокировки и швырнула телефон на кровать. Он отскочил и упал задней крышкой на пол. Я села рядом с кроватью, оперевшись спиной на правую сторону кровати. Я согнула ноги у груди и наклонила вперед голову. Всю оставшуюся ночь я бодро провела на холодном полу в спальне.
     С самого утра, как только на часах появилось это долгожданное число 06:00, я прибыла в больницу. Сердце бешено колотилось, чувствуя, что исход произошедшего этой ночью может быть самым непредсказуемым. Я не могла себя успокоить и нервно перемещалась из одной части коридора в другую.
     В регистратуре мне повторяли одно и то же, снова и снова твердя о том, что я не имею права узнавать о его состоянии. С другой стороны, это давало мне понять то, что он жив и находится под присмотром врачей... Или я просто успокаиваю себя? В любом случае, я должна была увидеть его. Как можно скорее.
     На первом этаже больницы находилась карта помещения. С её помощью можно было узнать местоположение того или иного отделения и даже номера палат, которые принадлежат тому или иному «крылу» этажа. Я быстро взяла себя в руки и попыталась разобраться в действующей карте. Так мне удалось узнать, что подниматься нужно было на несколько этажей выше. Я повторила про себя информацию, которую хотела запомнить, и тут же направилась к лифтовой.
      Почему-то я чувствовала, что всё делаю правильно, будто я на нужном пути, однако я до сих пор не знала, нужно ли мне это по-настоящему. На этаже я встретила одного из тех, кто вчера был в бригаде на скорой помощи. Я подбежала к нему, не позволив ему идти дальше.
      — Что с Ричардом? — хотелось знать мне. Лицо того парня было недоумевающим, круглые очки слезли до кончика носа. Я повторила еще раз: — Ричард... Ричард Фрессон. Вы забрали его вчера на машине скорой помощи. Он задыхался, помните?
     — Кто он Вам? — привычно спрашивал тот парень в белом халате.
     — Мы живем вместе, вы там были, Вы же знаете... — убеждающим тоном говорила я.
     Он посмотрел в свои бумаги, больше не поднимая глаза. Я наблюдала за тем, как солнечный свет выходил из затянувшихся облаков и медленно засвечивал его лицо, отражая лучи в стеклянных очках.
     — Я не имею права говорить о пациентах. Простите.
     Мне надоело выслушивать одно и то же. Я понимала, что если не добьюсь ничего конкретного и от этого парня, то больше мне здесь никто не поможет.
     — Понимаете, — начала тихо говорить я, — у него больше никого нет. Он совсем один, понимаете? За ним не придет рано или поздно молодая жена с двумя детьми и не начнет трясти документами в регистратуре, доказывая свой статус. Он один. Еще недавно он даже не помнил, кто он. А теперь он вынужден находиться здесь, и я единственная, кто может помочь ему, — рассказывала я, дожидаясь того момента, когда он посмотрит в мои глаза, чтобы убедиться в правдивости. — Я нужна ему.
     Он посмотрел на меня и тяжело вздохнул. Мне хотелось услышать от него хоть что-нибудь успокаивающее. Он должен был сказать что-то такое, что дало бы надежду на отсутствие даже малейшего повода для беспокойства. Я замечала в нем человечность, я знала, что он сможет помочь мне.
     Но тот молчал и настойчиво тянул время, будто через несколько секунд сюда прибегут парни в жилетах и касках с ружьями в руках и повяжут меня с целью остановить эти выпрашивания справедливости.
     Мне пришла в голову далеко не лучшая идея, но в состоянии стресса это казалось единственной действенной возможностью. Я потянулась в свою сумку. Что ещё надо парню в его возрасте?
     На карточке на его груди было написано: «БЕН». Я запомнила это имя.
     — Бен, хотите, я заплачу. Вот, сколько Вам нужно. — Я тянула ему смятые в трубку купюры, тайком протягивала деньги в его ладонь.
     — Уберите это! — злостным взглядом смотрел на меня он. — Мне не нужны деньги. Я просто хочу наконец-то получить здесь работу, поэтому должен подчиняться правилам!
     — Я ни за что не расскажу о Вас, если Вы поможете мне. Обещаю.
     Полный парень в белом халате чуть старше меня поправил свои очки на носу. Его брови сдвинулись очень близко к друг другу, и это делало его лицо весьма нахмуренным. Он понимал, что я не оставлю его в покое, но его также злило то, что он вынужден идти на проступок.
     — Я помогу, — губами произнёс Бен. — Запишите его имя.
     Он дал мне свои бумаги и ручку, лежащую в кармане на уровне его груди. Дрожащей рукой мне удалось написать: «Ричард Фрессон» и я отдала ему бумаги. Бен сказал мне ждать на сиденьях в конце коридора, и мы тут же разошлись в разные стороны, чтобы не привлекать внимания. Я купила себе кофе с двойной дозой кофеина и присела там, где мы договаривались.
     Мне уже стало гораздо легче. В уголках глаз виднелись слезинки, и я смахнула их правой рукой, вглядываясь в отражение в черном экране телефона. Я включила его и проверила почту, дожидаясь получения электронного документа результатов моих анализов, которые обещала отослать мне гинеколог на случай утраты материальной справки. В сообщениях, к моему удивлению, было множество писем, оставленных Генри.
     Пролистывая их, я понимала, сколько сообщений я уже успела пропустить. Он писал чуть ли не ежедневно, рассказывая мне о своей рутине, будто так и знал, что я почти не открываю электронную почту. Более того, по каким-то причинам его аккаунт был добавлен в папку «СПАМ» в телефоне, однако я не замечала это ранее. Теперь мне стало ясно, почему оповещения не приходили даже при таком количестве получаемых электронных писем. В социальных сетях по-прежнему глухо. Похоже, он знал, куда стоит писать, чтобы только удовлетворять своё «эго». Я знала, что это нужно заканчивать, однако мне хотелось прочесть то, что он уже успел отправить.
     Это были короткие сообщения без особого смысла. Он просто, как и раньше, вкратце говорил о том, что у него всё в порядке и ставил точку. Словно хотел думать о том, что мне не безразлична его теперешняя жизнь. Здесь была и фотография той самой Луизы с ее огромным животом и той же подписью, как я видела в его профиле. Похоже, он оправлял мне её ещё до публикации.
     «Разве мне это важно?» — спрашивала себя я и дальше продолжала читать его сообщение.
     Там было написано о том, что он любит. Любит этого ребенка. Даже если он вовсе от другой женщины. Генри писал о том, что всё равно не сможет оставить малыша, даже если я смогу когда-либо простить его. Он практически в каждой строчке повторял те же самые слова:

    «Как же сильно я люблю тебя, Оливия.»

     У меня перехватило дыхание. Я перечитывала один и тот же текст десятки раз, но всё равно будто не улавливала его смысл. Внутри тела почувствовалось особое тепло, которое наполняло каждую клетку уставшего организма. Я прикрыла рот ладонью, понимая, что невольно позволяю себе пустить слезы. Мне удалось словить себя на мысли, что та наивность, которая всё ещё жила внутри моего сознания, не была столь беспочвенной. Мои опасения не оправдались, и я не могу оставаться апатичной, зная, что чувства взаимны.
     Я подобрала в своей голове подходящий короткий текст для сообщения и быстро набрала его на клавиатуре. Нажав кнопку отправки, я снова вернулась к его электронным письмам.
     Казалось, словно я просто отлучилась куда-то на какое-то время, а Генри с нетерпением ждал моего возвращения. Будто всё, что произошло в наших жизнях, так и не смогло сломать нас окончательно. Будто это некий период, который в обязательном порядке ждёт своего финала. Будто я... не уходила из его жизни, обещая не возвращаться.
     Тонкие слезы едва стекали по щекам, но это, скорее, был знак свободы, чем отчаяния. Я не позволяла давать себе слабину, и всё, что происходило внутри меня, было лишь долгожданным освобождением. Набирая в легкие кислород, я чувствовала чистый воздух, без какой-либо доли кислоты. Так я могла описать появившееся воодушевление.
     — Простите? — отвлёк меня от телефона Бен, не зная моего имени.
     — Да? — отозвалась я и вскочила с сидения. Допитый стаканчик с «доппио» скатился на пол.
     Он снова посмотрел в свои бумаги и расстроенным голосом смог произнести:
     — Мне жаль, но я вынужден сказать Вам правду. Мне очень жаль...