— Вот так, ещё шажочек, хорошо, — подбадривала я Ричарда, держа его за спину под мышкой. Ему сложно было идти, и я не давала ему упасть. — Аккуратно, не спеши. У тебя получится.

     — Бесполезно, у меня опять не выходит, — расстроенно ответил он, как только новая попытка сделать устойчивый шаг провалилась.

     Я все ещё не сдавалась и старалась его поддержать:

     — Потихоньку, всё придет со временем.

     — Ничего подобного. Я уже неделю пытаюсь встать на ноги! Сколько ещё можно?!

     Он начинал беспочвенно злиться на меня, и я повторяла себе то, что всё это лишь некий результат обесценивания его надежды и веры в себя. С каждым разом, с каждой неудачной попыткой он просто «ломается» на глазах, перестает с всё той же долей энтузиазма приниматься за дело, которое нужно осилить.

     Это не говорит о его сдержанной слабости. Это не указывает на его мнимую беспечность. Это не признак безнадёжности, рвущийся из его груди.

     Это лишь моральный барьер, прозрачная стена между ним и его целью, преодолеть которую становится всё сложнее.

     Это словно зримое напоминание заросшего тупика посреди какой-то забытой опустелой деревни: со стороны кажется, что это конец, подсознательно отказываясь от идеи того, что за ним может быть та самая дорога, которую ты искал в течение всего своего пути.

     Страшнее всего просто отказаться от сложностей, не сделав даже того единственного шага вперед, что разрушил бы границу между вами.

     Ричард никак не держался на ногах. Большое давление на плечи быстро истощало мои силы. Я резко выдохнула, ослабив напряжение в руках, а позже сказала:

     — Давай передохнём ненадолго, я пока что сделаю тебе чай.

     — Как скажешь, — ответил он, и я снова посадила его на удобное кресло.

     Я достала розмарин из дальней полки кухонного шкафа. Ричард крепко полюбил пить чай с чем-нибудь вдобавок. Он словно пытается достать пользу во всём. Даже в выпитой кружке травяного напитка.

     Ладони отчётливо выполняли привыкшие для себя действия: кружка с нижней полки, сахар за правой дверцей, две щепотки его листового чая с розмарином, кипящий на плите чайник... Каждый день потихоньку превращался в рутину.

     Нет, я не жалуюсь сейчас на то место, где я оказалась, скорее, наоборот, я наконец-то начала вставать раньше и больше практически не ленюсь заваривать себе кофе. Дорогая кофеварка, наполненная отборным натуральным кофе, по-настоящему вдохновляет. Это в какой-то мере превратилось в мою собственную утреннюю нутру, чтобы каждый день настраивать себя должным образом.

     Больше месяца я просыпаюсь в приятной белоснежной постели на севере Франции. Я безумно полюбила даже утреннюю городскую суету, когда сотни незнакомых людей спешат куда-то, ловят такси, читают газеты в метро и серьезно обсуждают что-то по телефону. Беглая французская речь всегда воспринимается для меня как будто впервые. Я учила в школе этот язык, но, приехав в другую страну, могу сказать, словно никогда и не говорила по-французски. Как впечатленный турист я лишь тихо сижу за столиком в уютной кофейне, наслаждаясь традиционным круассаном и приглушенным красочным джазом на пленке.

     Я уже не та, что была прежде. Ну или просто изо дня в день пытаюсь убедить себя в этом.

     В моём окружении изменилось всё, что когда-либо было раньше. Судьба словно показала мне другую, ещё одну жизнь, к которой я так стремилась. Да, я люблю, когда всё идёт своим чередом и мечты воплощаются в полной мере, но я не чувствую себя счастливой. Не чувствую, что здесь мой тот самый дом.

     — Прекрасный аромат, — тихо промолвил Ричард, сделав ещё один глоток горячего чая. — Иди ко мне.

     Я заняла место на диване рядом с ним. Солнечный свет пробивался в окна, и мы мечтательно вслушивались в тишину.

     Да, все изменилось.

     Когда-то я впервые допустила чему-то большему, чем просто общение, случиться, а сейчас это стало некого рода необходимостью, потребностью нас обоих. Ричард впервые признался в своих чувствах ко мне ещё спустя неделю нашего приезда во Францию. Тот момент прочно остался в моей памяти, ведь, когда он в первый раз произнес эти слова, у меня словно пропал дар речи. Сердце невыносимо сжималось, и я понимала, что не смогу сказать ему тех же слов в ответ.

     С тех пор он молчал о подобном. Я знаю, что сделала ему больно, не разделив его чувства, но для меня это казалось слишком.

     Я не могу сказать о том, что ничего не испытывала к нему. Это было бы ложью, но чувство любви мне представлялось иначе. Мне кажется, что, если бы я сказала ему те же слова в ответ, я бы ненавидела себя за это. А разве не так?

     Возможно, он меня понимает. Он всё ещё так неловко порой держит меня за руку и улыбается всей своей душой, что я не могу сдержать эмоций. Мне хорошо с ним. Хорошо, что он заботится и переживает за меня так же, как и я за него.

     Скорее всего, если бы мной играло только чувство вины, я бы не зашла так далеко, однако моими поступками и решениями явно управляло нечто иное.

     Я совершенно неравнодушна к нему. Я влюблена в его жесты и мимику, улыбку и тело. Невыносима влюблена. Он вдохновляет меня чувствовать себя красивой и желанной, заставляет всегда добиваться лучшего и понимать, насколько большего я заслуживаю.

     Однако влюбленность и вовсе не эквивалента зарождающимся чувствам.

     Это безумие. Мною руководит поток чувств и эмоций, что порождает новые мысли практически постоянно. В какие-то моменты я говорю себе то, что это всё и есть жизнь моей мечты, в какие-то — что это сплошной обман и доля моего заблуждения.

     Когда мы прилетели из Америки, Ричард заметно изменился. Эта идея поиска себя именно здесь вскружила ему голову настолько, что о большем он не мог и думать. Да, он смог вернуть часть своих денег, выкупить старое жилье и даже восстановить документы. Денег хватало, чтобы оплатить лечение и восстановление. Мы пристроились на время в его старом особняке, но моё пребывание на территории Франции уже затянулось на месяц.

     Первую неделю я ненавидела себя за своё решение. Лишь Ричард снова и снова даже своим присутствием напоминал о том, зачем я это сделала.

     Но сперва я так много думала о Генри, что сама начала воспринимать его как собственную зависимость.

     В тайне от Ричарда я покупала кружку горячего кофе и самые дорогие сигареты в магазинах, которые мне никогда не удавалось попробовать ранее, и отдавалась размышлениям в каком-нибудь практически безлюдном парке поздно вечером.

     Мне уже было всё равно. Я пыталась отпустить Генри внутри себя. Я будто чувствовала, насколько сильна была привязана к нему. Может быть, именно поэтому я не восприняла слов признания Ричарда как начало желанного благополучного бытия, но я будто маленькая влюбленная девочка пряталась от всех, зациклившись лишь на одном человеке.

     Мне не хотелось впадать в крайности и грешить словами о том, что жизнь перестала быть интересной. Я лишь пыталась посмотреть на себя глазами прохожего со стороны и оценить то, насколько самокритичной может оказаться создаваемая проблема.

     Возможно, я подсознательно выбрала не того, кто сможет сделать меня счастливой. Я необдуманно поддалась чувствам, которые способны лишь разрушать моё сознание. Всё однажды всё равно станет на свои места, а мы будем с нужными нам людьми, храня друг друга как теплое воспоминание из прошлого.

Более того, Луиза постоянно упоминает в Сети, что рядом с ней любимый человек. Это стало тоже некой одержимостью, но уже не моей. Скорее всего, причина тому страх потери близкого человека. Она знает, что эта беременность не удержит его как члена её будущей семьи. Он не сможет стать примерным отцом для ребенка от той, которую не любит, но все остальное сводится к мысли: «А любил ли он меня, если смог всё это допустить?» Боюсь, что ответ напрашивается сам за себя. Его отношение ко мне было, стоит отметить, переоценено. Странно, что я с каждым днем отношусь к нему равнодушнее, но всё ещё привычно наблюдаю за ним в Сети, словно должна знать каждый шаг, который он только совершает. Бесполезно ругаю себя, когда замечаю, что посещаю его страницу уже сотый раз за день. Я часто представляю, с кем он и как проводит своё время, что ест на завтрак и о чём думает перед сном. Я просто привыкла «кормить» себя мыслями о человеке, который уже стал приевшейся иллюзией.

— Оливия, вот опять ты затерялась в своих мыслях, — с улыбкой и нежностью в голосе говорил Ричард. — О чём думает самая красивая девушка на свете?

Я утомлённо смотрела в окно, левой рукой опираясь на подлокотник дивана. Мне не хотелось ни о чём говорить, и даже приятный голос любящего человека не тревожил моё бездействие.

Спустя какое-то время непрерывного молчания я всё-таки повернулась к нему, оценивающим взглядом посмотрев ему прямо в глаза. Что я ожидала увидеть в них? Ответы на вопросы о своей нерешимости? Что я должна была заметить в этом взгляде? Проникновенное чувство любви и принятия?

Я не понимала саму себя. Наверное, у меня было всё в тот момент, о чём я только могла грезить, но, даже имея всё, я не могла отыскать в себе это чувство полноценности, неуязвимости и насыщения.

Мы ловили взгляды друг друга протяжно и настойчиво, а позже он нарушил этот момент неловким внезапным поцелуем. Интересно, как бы поступила я на месте человека, которой не отвечал бы взаимностью в такой же мере. Хотя, кто знает, что на уме у этих мужчин. Может быть, так лишь интереснее и веселее. Может быть, эта пикантность некой погони за моим расположением к нему придаёт шарм его восприятию нашего общения.

Мне нравится, что Ричард так тактилен, ведь за этот месяц, за один проклятый месяц мы совсем сошли с ума. У каждого из нас сформировался свой отдельный мир сознания, где мы творим то, что раньше и вовсе бы не приняли.

Мне нравится, как целуются настоящие французы, хотя, на самом-то деле, я могла целоваться лишь с одним из них. Он гораздо старше меня, и его опытность лишь опьяняет меня. Мне хочется делать то, что делает он для меня, слушать каждое сказанное мной слово, прикасаться также особенно и властно, никогда не переступая заветную черту. Генри никогда не был и не будет таким, как Ричард. В нем никогда не появится настолько мужественного духа чести и господства, каким пользуется опытный мужчина.

До встречи с ним сложно было бы даже представить, как приевшиеся прикосновения могут стать особенной частью принятия друг друга, возвышенности, желания. Его поцелуи напоминают терпкий вкус дорогого вина, когда он едва касается моей шеи и заставляет лямку шелкового белья спадать с плеч.

За этот проведенный с французом месяц я полностью изменила своё представление об пресытившейся властной рутине между мужчиной и женщиной, которой был наполнен практически каждый мой вечер исчерпавших себя отношений. Меньше, чем за тридцать дней я смогла заметить в отражении очертание воплотившейся грешницы в порванных чулках, ищущей себя на дне бутылки дорогого алкоголя. За мной всегда должен находиться солидный мужчина постарше. Это убивает мой образ еще сильнее. Будучи, казалось бы, слабым и незащищенным, мужчина будто временно посвящает свой лик одержимости голода, ведь вскоре он снова попросит меня сесть рядом, поцелует мои растрепавшиеся волосы, и нахлынет скупой поцелуй завистной страстью.