Замок Ненависти, Халльфэйр, Королевство Первой Тэрры

Неизвестность медленно гнила изнутри. Он искренне желал сорваться вслед за своей (а своей ли?) ведьмой, но... не знал куда. Такое с Видаром произошло впервые: он, вооруженный до зубов, не знал куда идти и где использовать это самое оружие.

Снова приходилось выжидать, пока его шпионы переворачивали все Тэрры с ног на голову. Он медленно выдыхает, не боясь быть пойманным на каких-то неправильных эмоциях. Только не здесь. Не в бывших покоях его родителей. Эта комната отличалась ото всех в замке только потому, что выглядела, как душа короля: блеклая, пыльная и... заброшенная. Тут сквозило одиночество, горечь и сигаретный дым.

Видар приходил сюда не часто, но именно здесь пытался скрыться от окружения и эмоций. Обычно тут он обдумывал важные решения – на полу, в полутьме, с бокалом амброзии и сигаретой меж пальцев.

Амброзия больше не являлась лекарством. Никотин не действовал должным образом. Мыслительный процесс лишь заколачивал последние гвозди в крышку гроба. Он стоял посреди комнаты, и ему казалось, что контуры мебели огромных размеров, а сам он – тот мальчишка из прошлого: маленький, самонадеянный, заносчивый, делящий мир только на чёрное и белое, ещё не зная, что в этих цветах мириады оттенков.

Рука Видара сама тянется к ткани, под которой скрывается что-то огромных размеров. Ткань с лёгкостью скользит вниз, опадая к ногам. Большое зеркало с витиеватой золотой рамой мгновенно вбирает в себя всю горечь взгляда короля.

Он медленно моргает, засовывает руки в карманы и надменно приподнимает подбородок. Только в этот раз в надменности трещит раскаяние. Глупая мысль пролетает в голове подстреленной телью. Ему нужно посмотреть на неё, прежде чем выполнить заклятие и вырвать собственное сердце. Нужно увидеть ту, которая смогла завладеть сердцем, попутно плетя сказки о бессердечии.

В последний раз он смотрел через зеркало на родителей. Воображал их живыми, из плоти и крови. В конечном итоге, зеркало было разбито. В правом верхнем углу до сих пор жила вмятина от кулака, а уродливые трещины расходились до рам. Видар запрещал себе его ремонтировать. Он делает шаг к зеркалу, а затем плотно стискивает зубы, внимательно вглядываясь в кривое, из-за сколов, отражение.

— Покажи мне ту, кто пустила в тебе корни. Сейчас же.

Глаза заволакивает пыль, отражение меркнет, превращаясь в ту, что занимала мысли, сердце, душу.

Эсфирь стоит перед ним, как тогда, на лестнице поздно ночью. Тёмно-синий камзол и такого же цвета брюки наверняка всё ещё пахнут альвийской таверной и объятиями выпивших братьев. Волосы красиво вьются, обрамляя бледное лицо невесомым облаком, несколько прядей заправлены за острое ушко. Она сдерживает улыбку, мерцая хитростью в уголках глаз, словно знает о самой страшной тайне короля, желая разболтать её всему миру по огромному секрету.

«Ты похожа на карманного камергера Пандемония», — выдал тогда Видар. И, Хаос свидетель, сердце чуть не утопилось в бокале амброзии. Она выглядела как демонова королева, как будто до него снизошла Лилит в сверкающем величии, решив растворить несносного короля в дьявольской красоте. Он изо всех сил старался нарисовать в воображении Пандемония и его камергера, понимая, что если он и был, то Видара бы захлестнула страшная волна зависти.

«А ты на долбанного альва!», — он искренне благодарил её за то, что поверила, за то, что сумела на небольшую долю секунду отрезвить, чтобы он разобрался, кто именно стоит перед ним.

А затем был взгляд. Её взгляд, застывающий то на руках, то на лице. С той эмоцией, от которой у Видара вдоль позвоночника поползли мурашки. Тогда он приказал себе уничтожить неугодную эмоцию во чтобы то ни стало, раздавить, раскрошить. Но сейчас – сейчас понимал, насколько смешна оказалась та попытка, насколько ничтожна.

Видар и сам не понял, как блестящая ненависть смогла превратиться в... в то, во что превратилась. В какой момент всё пошло под откос? Когда сердце решило, что теперь принимает решение оно? Когда он самолично преклонил колено перед чувствами?

Он опирается рукой на раму зеркала внимательнее рассматривая ведьму.

Предательница связи. Она всё знала с самого начала, и он не удивится, если не с самого первого взгляда. Ярость обжигает вены, удовлетворяя Метку.

Видар проводит большим пальцем по её скуле, чувствуя, как сколы зеркала впиваются в кожу.

— Как в твоей умной голове только появилась эта глупость? — голос охрипший, сорванный, будто глотка разорвалась от яростного крика. — Как ты могла утаить такое?

Частью разума он понимал её. Но другая часть... Он ведь мог обрушиться на неё градом из ненавистных поцелуев, если бы узнал о связи. Он бы поверил. Только потому, что в тайне ото всех всё-таки мечтал найти родственную душу. И плевать, кто она. Хоть человек.

А сейчас ненависть бурлила в лёгких, затопляла внутренности, поднималась к горлу раскалённым железом. Он ненавидел так сильно, что Метка Каина, наверное, светилась от счастья; что любой, кто находился рядом с ним – задыхался; что увидь её живую – не смог бы спрятать гнев в потрескавшихся радужках.

Ярость. Злость. Первородный гнев. Ледяная ненависть. Не на неё. На себя. За всё, что сделал. За боль, которую причинил. За каждое острое слово. Убивающий взгляд. За всё, благодаря чему она приняла решение скрыть, а следом – разорвать связь. Солнечное сплетение напоминало игольницу. Только вгоняли туда раскалённые мечи.

Он найдёт её (он ведь всегда находит её? Будь то замок, чертоги памяти, испытания Старух... он же находит?). Позволит сделать ей всё, что она хочет. Даже даст время, чтобы нарушить связь. Они с Румпельштильцхеном приготовили идеальное зелье для восстановления памяти после Ритуала: в нём отсутствовали все воспоминая, касающиеся проявления любых чувств в спектре от блестящей ненависти до любви. Видар будет знать, что она – Советница, что он доверяет ей, что она должна разорвать их брачную связь (про родственную забудет, будет думать, что их связывает только брак по расчёту). Он сотрёт в пыль каждую эмоцию, превратившись в ледяную глыбу. Он даст ей шанс на ту жизнь, которую так хочется ведьме – без чувств к нему. А себе – подарит искупление. В каком-то смысле. Затем Румпель поможет наполнить Тэрру энергией от связи, чтобы укрепить землю. Провернуть такое – чуть ли ни на грани с невозможным, но Видар поклялся сделать всё возможное, лишь бы искупить вину, лишь бы принести покой и комфорт в жизнь ведьмы.

— Видар, — тихий голос Себастьяна заставляет короля резко ударить по зеркалу.

Отражение улыбающейся Эсфирь исчезает. От кулака ползут трещины. Тонкая струйка крови течёт вниз, а Метка, разъярённая на хозяина, возгорается адским пеклом, снова высасывая жизненную силу из короля, не найдя виновника боли в его ладони.

Видар разворачивается на друга, как ни в чём не бывало. Он лениво поправляет камзол, стараясь вообще не подать виду, что только что разбил зеркало. Опять.

— Всё хорошо? — настороженно спрашивает Баш.

«Просто блеск. Убери этот жалостливый взгляд, Баш! Иначе я не сдержусь, клянусь, я заставлю тебя прекратить смотреть на меня так!»

— Просто блеск, — демон знает где, но Видар находит силы на безмятежную улыбку.

Внушительная часть зеркала за спиной с оглушающим грохотом осыпается. На секунду кажется, что он – зеркало.

Себастьян было открывает рот, но Видар оказывается первым:

— Хотел забрать к себе в покои. Оказалось, оно разбито.

— Ты любишь её.

Сердце Видара падает на пол, повторяя звук предательского стекла.

— Конечно, это же комната моих родителей, — король не узнаёт собственного голоса.

— Я не позволю тебе сделать то, что ты задумал, — Баш делает несколько шагов навстречу к королю.

— Ради Хаоса! Зачем мне разбитое зеркало? — Видар чувствует, как под каблуком трещит стекло. Или так звучит его сердце?

— Прекрати это долбанное выступление! — чуть ли не шипит друг.

— Баш, ты – спрашиваешь, я – отвечаю, только и всего, — небрежно пожимает плечами Видар.

— Видар, хватит! — Себастьян повышает голос, обжигая всё вокруг него злостью.

«Демонов идиот! Идиот! Он хочет разрушить себя до основания, забыв, что от него уже ничего не осталось! Он хочет разрушить их обоих!», — и Себастьян не может контролировать злость, не может позволить совершить ошибку тем, кто дорог ему.

— Я просто стою, — ухмыляется король. — А ты, кажется, повышаешь на меня голос.

— Ты не имеешь никакого права помогать ей в нарушении связи! Не тогда, когда любишь её! — Себастьян срывается на крик, в тайне надеясь, что попросту докричится до друга.

— Именно! Я люблю её!... — Видар теряет самообладание, тоже срываясь на крик. Что-то больно ударяет в грудь изнутри.

Себастьян удивлённо моргает. А Видар резко делает шаг назад, толкая спиной раму, что с грохотом падает назад, снося на своём пути несколько стульев.

— ...А ещё ненавижу себя, — голос, а с ним и сердце, надламываются. — Поэтому сделаю всё, чтобы было так, как хочет она. Поэтому я отпускаю её.

— Это неправильно, — так же тихо говорит Баш, с силой стискивая зубы. — Это неправильно. Ты не знаешь, чего она хочет! Ты... Вы – пара. Истинная пара.

— Истинные пары не причиняют друг другу боль. Не посылают в явную западню. Не стараются посильнее задеть. Принимают родственную связь, могут находить друг друга, чувствовать, слышать в головах!

— Видар, ты не знал. Ты не мог знать. Если тебе станет легче, то никто об этом не знал. Она одурачила всех...

— А что ещё ей оставалось делать, а? — раскалённый взгляд Видара проникает Себастьяну под кожу. — Скажи, что? Её приставили Советницей к тому, кто ненавидел её только за одну расу! Кто старался превратить её жизнь в сплошное пекло, постоянно напоминая о том, что она – вещь! А его подданные? Каждый второй ненавидел её с моей подачки! С моей! С подачки её родственной, хрен бы с этим миром, души!

— Я...

— Да-да, ты у нас молодец! — Видар грубо прерывает друга. — Ты возглавил команду её почитателей! Возомнили себя её друзьями? Да только вы всё равно мои подданные! Мои! И делали всё, что я вам приказывал. Хочешь сказать, что отличаетесь? Да хрен вам! Вы выполняли мои приказы, потому что не выполни их – были бы мертвы! И она знала об этом! Так что все, кто подчиняется мне – в её немилости.

— Ладно, хорошо, может, ты прав. Но, — Себастьян быстро облизывает губы, — всё можно исправить! Не тем путём, которым хочешь пойти ты.

— Да нет другого пути! Нет, понимаешь? Меня любит её душа, но разум желает смерти! Знаешь почему? Потому что я тоже желаю того же! Поэтому засунь свои геройские поползновения «пасть израненным в буре копий впереди всех» глубоко в задницу, и вспомни, что ты не герой! А я и подавно!

Видар тяжело дышит, смотря на разочарованное лицо друга. К демону его выражение! К демону весь этот мир! Нечего решать проблему, когда ты и есть проблема.

Себастьян нервно поправляет лацканы камзола, закусывая щёку, чтобы снова не начать вразумлять друга. Он изо всех сил старается удержать на языке имя «Эсфирь». Но после следующих слов Видара, оно растворяется само, будто и не было никогда:

— Я не знаю, что мне сделать, чтобы всё исправить Баш.

Видар выглядит так, будто из него выжали все соки. Кажется, он даже постарел. Только сейчас Себастьян понял, что друг действительно пытался найти другой путь. И все попытки лежали осколками у носков начищенных туфель.

Баш уже открывает рот, чтобы сказать, что они справятся, что выход обязательно найдётся, что они сделают всё, чтобы сохранить родство душ, как в покои залетает запыхавшийся Файялл, а следом – Изекиль.

— Проходной двор какой-то, а не замок, — бурчит Видар себе под нос, готовясь отражать и их удары.

— Мы нашли её, — наперебой выдают шпионы.

Видар не успевает увернуться от летящего в него ядра. Хорошо, что сердце уже разбилось.

— Фай, сколько осталось зелий для быстрого перемещения?

— Пузырёк, может, два, ­— отвечает капитан, опираясь затылком на косяк двери. Он хмуро переглядывается с сестрой, когда оба замечают разруху в комнате.

— Значит, придётся постараться, — хмыкает Видар, покидая покои.

⸶ ⸙ ⸷

Замок Тьмы, Междумирье

В глотке ведьмы застрял ком из бурлящего гнева, осколков страха, запаха крови и разорванных голосовых связок.

Её крепко держат под руки в огромном тёмном зале, и всё бы ничего, если бы около ног не выл от боли брат. Любимый старший брат, терпящий жестокие пытки над собой, лишь бы оттянуть время, лишь бы не подвергли пыткам его маленькую сестру.

Только смотреть на мучения близкого и не иметь ни малейшей возможности помочь – хуже любой из пыток. Разноцветные глаза широко распахиваются от очередного глухого рыка, а жесткие пальцы уродливых солдат чуть ли не оставляют на предплечьях ожоги, когда ведьма хочет вырвать руки.

Она не знает, сколько может продержаться. Она не знает, сможет ли переиграть их всех. Она уже ничего не знает.

Её безуспешно ломали на протяжении всей жизни, но сейчас... Сейчас казалось, что каждый удар отражается на собственном теле.

— Всё ещё хочешь, чтобы он так мучился? — голос Генерала Узурпаторов с притворной нежностью обволакивает сердце.

Он сидит в углу зала, откуда открывался безупречный обзор на происходящее. Теперь Эсфирь видит его во всей красе: скрюченного, опирающегося на трость, истощённого. Тень от капюшона падает на лицо так, что рассмотреть можно лишь острый подбородок и шрам, уходящий далеко в черноту. Медовый глаз иногда сверкает в кромешной тьме отблесками криков и жестокости, растекающейся удушающей рекой по полу замка.

Истинное обличие Генерала Узурпаторов приводило в ледяной ужас, но Эсфирь не могла по-настоящему оценить этого. Не когда лицо Брайтона пронзали трещины неистовой боли, а Тьма, в противоположном углу, удовлетворительно скалилась:

— Ты всегда можешь облегчить его страдания...

— А я могу облегчить твои, — булькает приторный голос над ухом Эсфирь.

Она чувствует, как пальцы неугодного медленно ползут к пуговицам на штанах. Недолго думая, ведьма дёргается, пытаясь ударить коленом в живот, но второй неугодный, судя по светло-голубому цвету кожи – никс, грубо дёргает её на себя.

Крик Брайтона снова застывает в ушах. Он находит взглядом её перепуганные глаза.

«Всё хорошо», — шепчет одними губами, но сам в это верит слабо.

Как и Эсфирь. Она чувствует, как сердце стучит аж в глотке, слышит, как хрустят кости брата, как каркающе смеётся Тьма, и как удовлетворённо фыркает Генерал.

Ведьма выпрямляется в руках солдат, а затем широко улыбается сначала Генералу, а потом Тьме, мол «крушите его, ломайте кости, убивайте, а я просто посмотрю».

— Всё ещё уверенны, что пытать его на глазах бессердечной сестры – хорошая идея? — Эсфирь говорит тихо, но её слышит весь зал.

А в ответ лишь тихий смех Тьмы. Мучения брата прекращаются. Генерал, опираясь на трость, вальяжно идёт в центр собственного спектакля.

— Согласен, здесь я не досмотрел, — останавливается перед раскрытой кистью Брайтона, что оголодавшим зверем вдыхает воздух, распластавшись на холодном полу.

Генерал располагает трость по центру ладони, переводя взгляд на Эсфирь:

— Судя по тому, как ты его излечила, ты поняла, что зелья альвийского отродья и твоего братца идентичны. Но обиднее всего, что ты смогла залечить лишь физические повреждения, — из-под капюшона не видно улыбается ли Генерал или нет. — Оба принимали настойку ненависти. Твой король, к слову, сидел на ней, как на наркоте. Ты бы знала, сколько он хлебал её до твоего появления, а потом, когда он начал проявлять к тебе интерес – дозы увеличились.

— Для чего? — напряжённо спрашивает Эсфирь.

— Мне нужно было, чтобы его внимание сконцентрировалось лишь на одной девушке. А всех, на кого бы он просто посмотрел с другим помыслом, он бы ненавидел. Его постоянно мучили видения о том, как любая, к кому он проявлял интерес – мучила его, убивала, гналась за короной. Это должно было связать его по рукам и ногам с Кристайн.

— Увы... видимо этой дряни мой муж всё равно предпочёл ненавистную ведьму, — улыбается Эсфирь. — Наверное, я недостаточно хорошо его убивала во снах? А, может, просто идеальнее меня на своём троне и коленях он никого не видел?

Смех Генерала сопровождается громкими свистами солдат.

— «Мой муж»! Муж! Слышали?

Эсфирь всё ещё улыбается, стараясь погасить в себе секундное превосходство. Да. Её муж. Тот, кто не поддавался зельям и отварам. В разноцветном взгляде сверкает маленький огонёк победы. То, что заливали в Видара определённо истощало Генерала, и он, судя по тому, что отвары каждый раз находили получателя, не знал этого. Истощённость Узурпатора не старость, это – подарок от носителя Метки Каина.

— В твоём брате, — Генерал с силой нажимает на раскрытую ладонь Брайтона, получая в ответ сдавленный стон. — Тоже течёт ненависть к тебе. Не абстрактная, а самая живая, приправленная твоим запахом, милая цветочница... Нарцисса Весенняя, да? — Генерал едва сдерживает смех, вспоминая, как с лёгкостью смог украсть запах ведьмы в таверне. — Смотри, как он пытается побороть ненависть с помощью морока, не так ли? Отвечай!

— Эффи-Лу... Не слушай его... Ты – моя сестра, всегда!

Брайтон извивается, хрипит, рычит, пока трость стремится продавить в ладони дыру. Ведьма замирает, глядя во все глаза на брата. В их разговоре он отводил взгляд, если была возможность старался спрятать его куда угодно. Он всё это время боролся с ненавистью к ней, и всё это время тратил колоссальное количество сил на морок, чтобы не убить её... Вот почему он выглядел истерзанным.

— Да-а-а, — протягивает Генерал Узурпаторов. — Никто из моих подданных и пальцем его не тронул. Он делал это над собой сам.

— Нот? — Эсфирь крепко сжимает зубы, чтобы не выпустить из глотки душераздирающий вой.

— Да! Демон! Да! — он воет от ощущения огня в ладони, Генерал надавливает сильнее под хруст сухожилий. — Ты не виновата... Ты... Я так люб...лю тебя...

— Врёт! — весело пожимает плечами Генерал. — Мальчишка врёт. А если я волью в него ещё, — он свободной рукой достаёт из внутреннего кармана мантии флакон. — И дам ему нож – он бросится на тебя. Припомнит, как его избивали, а ты смотрела и улыбалась. Слышишь, Брайтон? Она смотрела и улыбалась!

— Нет... Нет... — выплёвывает он.

— Господа, подержите ему голову, — Генерал убирает трость с ладони. — Он сделает всё, чтобы убить тебя.

Эсфирь глупо моргает. Её план катился к демону с такой скоростью, что она не успевала даже следить за ним. Она не сможет поменять сердца местами, пока в жилах брата течёт ненависть. Она не сможет спасти абсолютно никого.

— Хватит, — ведьма вскидывает две руки вверх, смотря на то, как солдаты фиксируют руками голову брата, а генерал откручивает крышку флакончика.

Генерал заинтересованно переводит взгляд с Брайтона на Эсфирь.

— Не думаю, — ухмыляется в ответ Генерал. — Ведь сейчас начнётся самая захватывающая часть! Отойдите от неё, — он командует солдатам, что покорно возвращаются к своим.

Брайтон рычит, пытается плотно сжать губы, но пальцы одного из солдат зажимают нос, минута, и король поддаётся, глотая воздух, а вместе с тем и весь флакон зелья.

В глазах снова появляется нездоровый блеск, который видела Эсфирь, списав на агонию боли.

Брайтон прикусывает язык так сильно, что искры полыхают из глаз. Лишь бы не видеть её, не чувствовать родной запах, что в миг стал ненавистным. На шее вздуваются вены, когда его отпускают.

«Беги, Эффи-Лу, беги же!»

Но она стоит, как вкопанная, огромными разноцветными глазами смотря на него.

— Кажется, ты обронил, — Генерал протягивает ему кинжал, который Брайтон буквально выдирает из рук приспешника Тьмы. — А пока он гоняется за тобой, подумай хорошенько, где находится твоё сердечко. Следующим пунктом будет оно.

Брайтон ошалело оборачивается на Генерала, чтобы рассказать, где сердце той, кого он так ненавидит, но её голос перебивает:

— Здесь. Я здесь, — тихо говорит Эсфирь. — Слышишь, Нот, я здесь. Безоружная. В десяти шагах от тебя. Я важнее.

— Давай, накинься на сладкую! — кто-то кричит из толпы, а затем раздаётся общий хохот и улюлюканье.

— Всё в порядке, я потерплю, — она улыбается краешком губы, наблюдая, как старший брат, против своей воли, делает первый шаг.

Эсфирь сильно прикусывает щёку изнутри, чувствуя во рту привкус крови. Беснующиеся звуки вокруг превратились в белый шум, в котором она различает его медленные шаги. Он подойдёт очень близко, и тогда Эсфирь сделает это. Она попробует сотворить заклятие. Она не сможет умирать с мыслью, что не смогла спасти брата и того, кто поселился под кожей.

— Льдинка... — срывается с его губ, и это единственное, что Брайтон успевает сказать перед полным затмением рассудка. — Я убью тебя.

Солдаты взрываются восторженным рёвом под хохот Генерала.

— Всё хорошо, Нот, всё хорошо.

С каждым шагом, её сердце стучит в горле, висках, венах, старается прорваться сквозь грудину. Становится страшно. До одури страшно.

«Так вот зачем Верховным избавляться от сердца...», — Эсфирь позволяет маленькую усмешку.

«Принцесса Эсфирь, так и знал, что Вы тут!»

Ещё несколько шагов и взгляд... взгляд, что разделывал её, как кусок мяса.

«Я не хочу снова терять тебя...»

Эсфирь растягивает губы в улыбке, не произнося ни слова. Слушая приятный баритон внутри головы.

«Останься дома...»

— Хаос, я хочу этого больше всего на свете, Нот, — Эсфирь шепчет так тихо, что никто вообще не замечает, что она говорит.

Брайтон замирает, когда до неё остаётся буквально шаг и вытянутая рука.

— Умереть? — его насмехающийся голос гулко разлетается по залу.

— Остаться дома.

— У тебя нет дома, — его оскал заставляет нутро содрогнуться.

«Помни, что ты – законная принцесса Малвармы, Эффи-Лу!»

Он подходит вплотную, пока остриё впивается прямо в одежду.

«Ну, же, сучка, борись с ним!», «Не разочаровывай нас!», «Раскатай его, как щенка», «Кишка тонка пойти против него?», «Он же убьёт тебя и глазом не моргнёт!» — очередной шквал звуков обрушивается на плечи.

Брайтон резко хватает за предплечье, разворачивая лицом к залу. Кинжал перемещается остриём ко лбу.

— Так хотите? — она слышит ледяной голос. — Или может, так? — кончик лезвия скользит по коже, оставляя тонкую алеющую полосу, а затем базируется на шее.

Толпа беснуется от удовольствия, а Тьма смотрит прямиком в глаза Эсфирь, растягивая губы в безумной улыбке.

Эсфирь вдыхает воздух, из последних сил стараясь не показать боли: ни душевной, ни физической. Ещё немного, она дождётся, пока брат искупается в последних овациях и вырвет его сердце. Затем своё. Главное, быстрота и реакция, чтобы никто не успел к ним подойти. Главное, помнить, знать, чувствовать, как она любит его.

Брайтон проводит остриём ниже, прямиком к сердцу сестры, что бьётся как оголтелое. Свободной рукой он хватает её руку, укладывая на рукоять кинжала по верх своей.

— Ну-ну, не дёргайся, — гадко улыбается он. — Сейчас мы всем покажем, какая ты бессердечная.

Сейчас.

Брайтон замахивается вместе с её рукой.

Глаза Эсфирь вспыхивают безумным пламенем.

Входные двери зала разлетаются в стороны.

Васильковые радужки впиваются в её лицо.

Темнота заползает внутрь.

Правую руку простреливает адская боль, а саму её толкают за голову корпусом вниз.

Внутри что-то разрывается, натягивается так сильно, а потом оглушительно трещит.

Боль разъедает грудную клетку. И она не может понять, кому именно эта боль принадлежит.

Скованный выдох за её спиной служит призывом к тишине, от которой режет барабанные перепонки.

— Нет! — надломанный крик ударяется в потрескавшиеся окна.

Но к чему именно относится надлом: к тому, что пришёл тот, кого здесь быть не должно? А, может, потому что Тьма что-то поняла, иначе бы её выражение лица не стало таким кровожадно-голодным? Или чей-то крик относится к тому, что Эсфирь не успела среагировать, потому что её отвлекли? Или потому, что увидела кинжал в собственной руке? Или потому, что всё солнечное сплетение будто порвали на мириады лоскутов, нещадно разорвав каждую нить? Много позже осознание того, что это её крик, накроет лавиной, собьёт с ног, выпотрошит внутренности, осядет пеплом на лёгких, но сейчас...

Сейчас она смотрит, как Брайтон улыбается кровавой улыбкой, а затем, опускается на одно колено, как в далёком детстве, и склоняет голову перед своей королевой. Кинжал, выпадающий из её рук, служит призывом к настоящей бойне.

Поднимается пыль, она слышит капли крови, чувствует боль, знает, что Видар ощущает тоже самое, но... но смотрит на то, как старший брат заваливается на бок, задыхаясь в хриплом кашле.

— Нот... Нет-нет-нет...

Кромешная тьма окончательно заволакивает зал, заползает во внутренности, душу, но Эсфирь почти срывает глотку в безмолвном вое. Её внутренности разодрали, сердце изорвали в лоскуты, а кожу срезали заживо. Дикая боль переломала каждое ребро.

— Эф...фи-Лу, я...

— Нет-нет, молчи! Слышишь! Молчи! Я не хочу терять тебя, слышишь? Я не хочу терять тебя!

— Ты не... не... по...е...ря...шь..., — он слабо улыбается, закрывая глаза. — Сохра...ни... се...це...

Рука, что до этого момента сжимала её ладонь, расслабляется. Последний выдох застывает в дрожащих ресницах.

Кто-то слишком сильный оттягивает ведьму за волосы, а Эсфирь, чудом сориентировавшись, успевает с разворота вцепиться пальцами в глаза старухи.

— Они у меня всё равно не видят, — хрипит в ответ голос, принимая облик Тьмы. — Тем более, в такой кромешной черноте, стараниями твоего альвийского короля, видеть мне не нужно! Мне нужна только твоя кровь!

Эсфирь вспоминает цвет его глаз. Васильки после дождя. Она оглядывается, пытаясь найти что-то похожее в кромешной темноте. Но вокруг только крики, лязг мечей, запах крови.

Кровь. Она вспоминает, что на её руках кровь брата. Это сводит с ума. Она хочет сбежать в свою память, где ещё живёт Брайтон, где он не поступил так безрассудно. Где он не надорвал родственную связь. Где он, демон его дери, жив. Жив.

Тьма изворачивается, обвивая костлявой рукой шею ведьмы.

— Как интересно вышло. Братец, что сам разорвал вашу связь. Ты с сердцем у меня под носом... И мальчишка, что владеет магией душ и пытается убить моего братца. Кинжал, чьё лезвие в крови твоего родственника. Я думала, что со стечением веков вы умнеете, но нет...

— Эсфирь!

Голос Видара топит образовавшуюся корку льда. Ведьма моргает, а затем вскидывает руки вверх.

— Хочешь мою кровь? Тогда справься сначала с её магией! — шипит она, направляя в Тьму опасный поток энергии.

Тьма с диким воплем растворяется в черноте, а Эффи пытается свыкнуться со мраком, но кажется, что ей просто выкололи глаза.

— Эффи! — снова его голос, ближе, чем в первый раз.

— Видар! — хочется сорвать глотку в крике, но выходит лишь слабый шёпот.

Её хватают за руку, Эффи изворачивается, уже заводит свободную руку для удара, как запах ежевики, ментола, никотина, крови и пота ударяет в нос.

— Тише-тише, это я, инсанис. Где она?

— Н-не знаю...

Страшная боль ломает его рёбра, но это совершенно ничего не значит. Не когда Эсфирь, задыхаясь, падает в его объятия, не когда он чувствует дрожащее сердце, что несмотря на разорванную связь, стремится к нему в грудную клетку. И ему следует сорваться за Тьмой, следует выбрать спасение остальных, следует так много, но он делает шаг навстречу ведьме, сгребая её в объятия. Он не может оставить её ни сейчас, ни когда либо ещё.

Видар судорожно выдыхает, сдерживая в грудной клетке адскую боль. Нашёл.

В первые за всё существование, он выбрал не страну. Выбрал её. Сорвался за ней в ту же секунду и промедли он хотя бы какое-то время, выверяя план и собирая более внушительную армию, то попросту бы не успел. В короткий срок, воспользовавшись собственным зельем, он смог перенести лишь небольшую группу лучших солдат. Это уже отняло львиную долю сил, так как в обычных условиях – одно зелье могло успешно перенести одного человека, речи о тридцати восьми солдатах и быть не могло. Но Кровавый Король оказался упорным.

Видар усиливает действие душ, подпитывая каждого бойца. И хотя это даётся намного сложнее, чем по началу, он знает, что ему есть ради кого держаться. Ради кого сражаться. Он больше не один.

Оба тяжело дышат, словно не веря, что происходящее – правда.

— Найти их! — рёв Генерала разбивает все сомнения ведьмы.

Она протягивает ладони к его лицу, пытаясь прикосновениями нарисовать портрет в темноте.

— Спокойно... — Видар замирает, заставляя замереть и ведьму.

Поток энергии вихрем пролетает в опасной близости с виском Видара, он дёргает Эсфирь в другую сторону, без труда ориентируясь в темноте. Единственная цель – привести её в чувства. Видар находит более-менее укромное место за колонной, усаживая ведьму на пол.

Ощупывает её лицо, чувствуя, под шершавыми пальцами длинный порез на виске. Там, где он касается – кожу щиплет, и та затягивается с небывалой скоростью.

Эсфирь снова прикладывает пальцы к его лицу, чувствуя подушечками напряжение мышц и... кровь. Всхлип застывает где-то в глотке. Он ранен. И возможно из-за неё. Не возможно. Из-за неё. Всё это из-за неё.

— Ты пришёл, — тихо шепчет она, когда понимает, что он снова начал дышать нормально.

— Ты позвала, — также отзывается он, а Эсфирь чувствует уверенную усмешку.

Только Видар едва держится на ногах. Еле дышит. Еле говорит. Он не понимает, какое количество времени назад ощутил треск по всему солнечному сплетению, только сейчас, вместо бесчисленного количества нитей внутри, ощущает одну, хлипкую, державшуюся благодаря их общей связи с Тэррой, благодаря их любви.

Он, как ребёнок, думал, что как только связь нарушится, то сразу, в один щелчок, мысли о ней исчезнут. Но этого не произошло. Казалось, наоборот, придало сил назвать её по имени. Найти её. Убивать за неё. И полюбить сильнее, чем было при демоновой связи.

— Тебя не должно быть здесь, — исступлённо шепчет Эсфирь, словно осознав, что Видар – не выдумка, а его боль – самая настоящая реальность. — Нет-нет-нет! Я просила, чтобы ты не приходил. Я умоляла оставаться тебя во дворце, демонов ты придурок!

— Как я мог оставить свою жену? — только сейчас Эсфирь понимает – ему сложно говорить.

Голос тих не из-за боязни, что их обнаружат, а потому что он глотал собственную боль, боясь за неё.

Эсфирь судорожно втягивает воздух. Видар всё ещё держал темноту, сражался с помощью душ, параллельно подпитывал бойцов на защиту, залечивал их раны и... искал её. И вдруг яркое ощущение тел повсюду, оружия, океанов перемешавшейся крови облизывает затылок. Она жмурится до белых пятен, когда под веками застывает мёртвое выражение лица старшего брата.

Собраться. Нужно собраться. Нужно всё прекратить. Её сердце не достанется Тьме или Генералу. Она сделает это с Видаром. Отдаст ему. Спасёт его землю... его. А он... обязательно поймёт (не сможет не понять), обязательно вернёт всё на круги своя. Вернёт и её только для того, чтобы наорать, срывая связки. Он воскресит её, если сегодня что-то пойдёт не так. Найдёт способ. Ведь последнее слово всегда за ним... Всегда же?

Она – Эсфирь Лунарель Рихард, Верховная Ведьма Тринадцати Воронов, Принцесса Первой и Пятой Тэрр... жена Кровавого Короля. Она сама принимает решения. Она не теряет головы. Она не подвержена сумасшествию и не боится той страшной силы, какую её сердце качает по венам.

Сердце... Эсфирь укладывает ладошку на грудь Видара, чувствуя, как собственную плоть обжигает. Все его эмоции: боль, ярость, непринятие, любовь, страх – всё затекает в неё, не боясь быть обнаруженным. Она добавляет вторую ладонь, якобы слегка поглаживая по плечу. В этот раз успеет. В этот раз сработает. Она не позволит Тьме убить его, не позволит срезать Метку, она не позволит.

— Инсанис, послушай внимательно, — Видар укладывает ладони под её щёки. — На перевязи есть флакон с зельем. Ты поймёшь, когда...

Но Видар не успевает договорить, чувствуя в груди дикую боль. А он-то, наивный мальчишка, думал, что сильнее чувствовать уже просто невозможно.

Взгляд мутнеет. Душащая всех темнота начинает лениво заползать обратно в короля. Метка воспламеняется на коже. Он медленно заваливается на бок, чувствуя, как Эсфирь помогает ему опереться на колонну.

— Что ты... — она видит яркие глаза, поглощённые ужасом и... непониманием.

— Спасаю твою любимую страну, — она лишь дёргает уголками губ.

Ей кажется это таким смешным. «На доске приоритетов я всегда выбираю себя»... а не пошла бы эта доска? Вместе со всеми приоритетами? Не пошло бы всё куда подальше, когда единственным приоритетом вдруг стал он – тот, кто смотрел сквозь потрескавшиеся радужки с таким разочарованием, что в пору захлебнуться им.

Видар видит, как его собственное сердце крошится в ладони ведьмы. Глаза напротив вспыхивают Смертью: а ведь она ясна, как небо голубое; зелена, как трава после дождя.

Он чувствует резкий удар другой руки, три мощных толчка ведьмовского сердца внутри и... несколько натянувшихся неосязаемых нитей меж ними, тех самых, которые должны быть при родственных душах. Но Видар точно знал, что это далеко не они. Это Любовь ведьмы. Это его Любовь. Это их Любовь тянулась прямиком к ней в грудную клетку, создавая настоящую магию замещения сердца – полностью функционирующего, способного любить обоих так сильно, что разбить чувства невозможно.

Видар не понимал, как, но ведьме удавалось разделять их эмоции на «его» и «её», не смешивать их, не посягать на святые закоулки сердечных лабиринтов. Он резко распахивает глаза, когда вся темнота заползает в новое сердце, когда открывается вид на всё произошедшее, когда уцелевшие стоят в немом замешательстве, а Генерал Узурпаторов отхаркивает кровь, когда осознание ударяет зелёно-голубыми красками.

Кадык дёргается.

Теперь она действительно без сердца. Теперь оно больше не принадлежит ей. Теперь созвездие Большой Медведицы из родинок – хранит их любовь.

Видар смаргивает влюблённое наваждение. Реальность бьёт наотмашь. Его могут лишить её. Быстрее, чем он моргнёт. Но, если решат убить его... Эсфирь не выживет. Вот оно – идиотское, людское, до одури тупое: «И умерли они в один день».

— Я запечатываю тебя навечно, — сбивчиво шепчет Эсфирь, прижимая обе ладони к груди. — Теперь ты его. Бейся так, как не билось для меня. Люби так, как не любило во мне. Будь его опорой в разы лучшей, чем было для меня, — её начинает бить лихорадка.

Видар перехватывает тонкие запястья, разряд тока прошибает подушечки пальцев.

— Эсфирь...

— Нет! — дикий крик Тьмы заходится трещинами по залу, она пытается сорваться на бег, но истощённое, изломанное тело не позволяет. — Ты не посмеешь сделать этого! — исступленный вой врезается в стены, осыпая крошки бетона.

— Уже посмела! — безумный смех срывается с губ Эсфирь.

Тьма, воспользовавшись всеобщим вниманием, резко поднимает кинжал с пола.

Замах.

Кинжал летит точно в цель. Сердце Верховной Ведьмы в груди Кровавого Короля.

Эсфирь, словно почувствовав угрозу, дёргает Видара в другую сторону.

Бойня разворачивается с новой силой, только теперь – армия Кровавого Короля пыталась сдержать наступление в сторону правителя и его Верховной.

— Пусть тот, кто позарится на тебя – обречёт всю нежить на муки страшные, такие же, что уготованы их Верховной! Проклинаю твоё сердце Видар Гидеон Тейт Рихард. Трижды проклинаю! Во имя Хаоса, Пандемония и Пандемониума! — безумный шёпот заползает в каждое волокно сердца.

Громкий, почти ультразвуковой хлопок. Её ладони больно обжигают грудь. Темнота растворяется окончательно. Последнее, что она видит – яркие глаза... Глаза, что заставляют все внутренности сжаться и почувствовать ужас, страх и дикую боль в шее.

На лице Видара застывает отпечаток мертвенного ужаса, когда он видит побледневшее лицо ведьмы и тени залёгшие под глазами.

— Я тебя...

— Тише-тише, скажешь потом, когда я вытащу тебя отсюда, ладно? — он тараторит, и Эффи кажется, что она впервые слышит его взволнованный, до ужаса перепуганный голос.

— Не... нет... Я... — Эсфирь с трудом сглатывает, ощущая, как кровь начинает заливать подбородок.

Видар только сейчас опускает взгляд на шею.

— Проклятье...

Он дёргается, тут же зажимая правой рукой рану, сверху прижимает левую.

— Инсанис, всё хорошо, слышишь? Сейчас всё будет хорошо...

Видар лихорадочно скользит взглядом по собственным рукам, окрашивающимся в красный, по её лицу и глазам... сердце больно ударяется о грудную клетку. Из глаз исчезала осознанность, исчезал он, исчезала жизнь.

Кожу жжёт от того, с какой силой он пытался залечить рану. Но это всё равно, что пинать мяч об стену. Ему нужна ещё пара рук.

— Я... умираю? — отстранённый голос служит альвийским мечом.

Видар запускает когти глубоко в душу, стараясь подобраться к умирающему мозгу оттуда. Слишком пусто. Холодно. Безразлично.

Дьявол, если он отпустит руку, она умрёт сразу же, он не успеет её исцелить. Нужен ещё один, хоть кто-то. Он крутит головой из стороны в сторону, но рядом только те, кто отражают удары.

— Только посмей! — рычит он.

Над его головой раздаётся громкий удар меча о меч.

— Давай же! — орёт Себастьян.

— Баш, ты нужен мне! — срывается в ответ Видар.

— Держитесь!

— Вы... спасаете... м...н...я?

Эсфирь поднимает взгляд на мужчину, с силой зажимающего ей шею. Он кажется безумно красивым, словно ангел спустившийся в мир нежити за грешной душой. В ярко-сапфировых глазах сверкает вселенская боль, и она корит себя за такой глупый вопрос. Она умирает на его руках, а он спасает. Конечно, спасает, иначе держал бы так крепко шею? Иначе смотрел бы таким взглядом?

Только... она не понимает, что случилось? Почему вокруг раздаются крики, стремящиеся проломить черепную коробку? Почему так пахнет кровью?

Глаза Видара застывают, всматриваясь в её. Глазные яблоки щиплет.

— Да. Я Вас спасаю.

Ложь, наглая ложь. И за это он ненавидит себя сильнее прежнего.

— У Вас... оч-чень... краси... — она не может договорить, ощущая, как тонет в них.

— Красивые глаза. Да, Вы мне это говорили, — быстро шепчет он, так сильно прижимая ладони к области яремной вены, что она скорее умрёт от удушения, чем от потери крови.

Себастьян с лёту падает перед ними на колени, отшвыривая меч в сторону. Он без лишних вопросов укладывает ладонь поверх руки Видара, они резко меняют положение, словно делали так миллионы раз. По такому же принципу генерал подкладывает вторую.

Эсфирь последний раз мажет невидящим, чужим, взглядом по одному мужчине, второму и закрывает глаза.

Баш резко переводит взгляд на Видара, сдавленный выдох прокалывает грудную клетку насквозь. Он не успел. Впервые, он не успел.

Видар уставился невидящим взглядом на умиротворённое лицо своей жены. Он не чувствовал, как дёрнулся кадык, как задрожал подбородок, как он с силой стиснул скулы, резко прикрыл глаза, словно испугавшись. Он медленно открывает глаза, не чувствуя, как губы сжались до онемения, не понимая, что кожа сгорает целыми участками от бесполезных попыток запустить заклинание исцеления.

Мир вокруг погас.

— Видар, хватит...

Но голос Себастьяна, как и общая какофония звуков – это лишь осколки, мириады осколков от того, что он слышал отчётливо внутри себя: мощные удары её сердца и холодное «Вы»...

— Видар, прекрати. Она... мертва.

— Она не мертва! — его холодный голос заставляет Себастьяна дёрнутся.

— Видар, всё. Это всё. Мы либо сейчас выигрываем войну, либо все ложимся в могилу. Она не для этого отдала тебе сердце.

Себастьяна словно ударяют наотмашь, когда он воочию видит хрустальную слезу, падающую с подбородка Видара на лицо Эсфирь. Король укладывает ладони под её скулы, склоняясь, чтобы поцеловать жену. В последний раз. А потом прижимается лбом ко лбу.

— Я вытащу тебя. Клянусь. Я найду способ. Ты же – моя выгода, помнишь?

Мокрая дорожка на его лице высыхает. Он аккуратно укладывает ведьму на бетон, поднимает кинжал, засовывая его нагрудный карман брони, а затем поднимается на ноги.

Солнечное сплетение заходится от трещин. Его земля потеряла Королеву и стремилась кануть в небытие следом, принося катастрофичные разрушения Первой Тэрре и его внутренностям...

— Сложить оружие! — ледяной голос пронзает иглами насквозь. — Я преклоняю колено!