◊

— Папочка, эта война из-за меня?

Малышка отчаянно цепляется за плащ отца.

Старшие братья молча наблюдают за сестрой. Ни один не решается подойти к ней, ни один не решается дать ложные надежды на своё возвращение. Оба боятся столкнуться с детским взглядом, от которого щемящее сердце раскололось бы на миллиард льдинок.

Вальтер опускается перед дочерью на одно колено.

— С чего ты это взяла, моя маленькая Льдинка?

— Потому что я – другая? Меня хотят забрать раньше срока?

Паскаль резко втягивает холодный воздух носом, получая от Брайтона молчаливый приказ успокоиться, хотя тот и сам находился в шаге от провала. Все понимали: в словах ребёнка есть доля истины. Как и понимали, что до её обучения – она не сможет постоять за себя, не сможет вечно сбегать и искать укрытия. Война – лишь один из предлогов захватить (а, может, и убить) будущую Верховную ведьму. Маржаны уверенны в этом.

Видар застывает на месте, опасаясь даже двинуться. Вокруг царит паника и суета. Осмотревшись, он с трудом узнаёт Замок Льда – родовое поместье Бэримортов.

Осознание, что маржаны готовились к войне и знали, что та постучится в их двери, врезается в лобную кость. Им было не важно, кто стал бы инициатором – Первая ли Тэрра или Узурпаторы. Они готовились биться. Не боялись. Защищали семью. Столицу. Пятую Тэрру. Семья старалась уберечь дочь и сестру, Страна – могущественную Верховную.

— Льдинка, нет-нет-нет! Не плачь, а то слёзки примёрзнут! Я клянусь тебе – всё будет хорошо. Тебя никто не заберёт ни у меня, ни у мамы, ни у ребят. Эффи-Лу, запомни, ты никогда не станешь причиной войны! Королевы не плачут, помнишь?

— Но я не королева! — шмыгает носом девчонка.

Братья переглядываются, а затем в безмолвной тишине опускаются на колено, склоняя головы.

— Ещё какая Королева, моя Льдинка! — довольно улыбается Вальтер, пока где-то вдалеке раздаётся очередной залп. — Ты – Наша Верховная!

Видар медленно вдыхает воздух. Кажется, ему предстояло увлекательнейшее путешествие по закоулкам ведьмовской памяти.

◊

Страшные взрывы, нечеловеческие крики, взвизги лошадей – всё говорило о том, что ещё одной точкой отсчёта боли Эсфирь служила Холодная война.

Видар щурится. Только спустя две минуты понимает –дышать практически невозможно. Что-то давит на грудную клетку. Наконец, видит перед собой маленький, захлебывающийся слезами комочек. Тихие мольбы о спасении режут слух. Повсюду удушающий запах шалфея. Не сандала.

Хмурится. Отец практически умолял дочь поверить ему, заставив думать, что вся семья останется с ней. Только не уточнил, что это будет лишь в её собственных мыслях.

Внезапно темнота исчезает, а сам король видит юного себя, свой ледяной страх при виде разноцветных глаз (неужели он так испуганно таращился?), смутно слышит, как даёт наказ маленькой сироте бежать. И маленькая Эсфирь срывается на бег, не теряя ни секунды. Так быстро, что икры тяжелеют, а сердце превращается в трепещущее нечто. Несётся подстреленной ланью, унося вслед за собой и Видара, двигающегося за ребёнком невидимой привязанной тенью. Очередные взрывы малютку мало пугают, будто она их источник. Девчушка позволяет передохнуть лишь у намертво застывшей воды. Идти дальше придётся прямиком через неё, обходного пути нет, вокруг – ледяные скалы.

Видар внимательно рассматривает ребёнка, остро чувствуя страх. Ощущает каждую эмоцию девчушки: боль потери прожигала сердце, жгучая обида на ложь терзала разум, она боялась, что единственная осталась в живых, что больше никогда не увидит семьи.

Эсфирь тихо выдыхает, делая первый шаг на лёд. Видару кажется, что нет ничего легче этой задачи, но ровно до того момента, пока очередной магический взрыв не разламывает лёд под крошечными ногами. Король инстинктивно хочет поймать юную маржанку, но его бестелесная сущность против такого исхода. А потому ему остаётся лишь погружаться, чувствуя, как лёгкие наполняются острыми иглами воды...

Так вот, что для неё значила вода...

Смерть.

◊

Когда внутри всё сжимается до предела, его будто окатывают огненной лавой. Пошатнувшись, Видар не сразу осознаёт, где находится.

— Маленькая ведьмовская сука, думала, что можешь сбегать в Тэрры, когда тебе вздумается?! — Дикий ор одного из Инквизиторов окончательно возвращает рассудок Видара. — Думала, что твой жалкий бес Кванталиан вступится за тебя?

Он находился в жерле Пандемониума, где когда-то и сам проходил службу. Сидел, привалившись к огненной скале и пытался свыкнуться с резким перепадом температур и свалившейся на него информацией. Побег в Тэрры, какой-то Кванталиан, хлыст, разрезающий жаркий воздух.

Видар резко поднимает взгляд.

Прямо перед ним болталась в цепях полуобнаженная Эсфирь. Теперь внешность ведьмы мало отличалась от ему известной. Он в первые видел, как из разноцветных глаз сочилась боль.

— Считаешь, что Война вступится за тебя?! Что ты дорога Всадникам? — ревел Инквизитор.

И, кажется, Видар даже знал его когда-то.

— Ты сам отправлял меня по заданиям!

Всё обессилевшее тело горит яростью.

— Угадай, кому поверят, маржанское отродье, — тихий булькающий смех служит катализатором очередного града плетей. — Здесь никому нельзя доверять...

Её крик слышит весь Пандемониум, а Видар лишь крючится на полу от невыносимой фантомной боли. Инквизитор поднимает лицо ведьмы, крепко держа за челюсть.

— Может, твоё красивое лицо тоже испортить? У меня есть знакомый альвийский целитель, он быстро вернёт былой вид! Если не побрезгует, сама знаешь, какие альвы «чистые»! Не беспокойся, твоему Кванталиану личико не нужно! Трахать можно и мордой в пол!

Видар хмурится, оглядывая лицо. Там только ярость, ненависть и боль в трещинках губ.

— Когда я окончу службу здесь... а ты услышишь шелест крыльев моих воронов... Тогда ты сгоришь заживо, ублюдок!

— До того времени ещё очень-очень много лет!...

Это действительно было так, но Видар точно знал, что Инквизитора найдут прибитого к скале с жуткими ранами от когтей и клювов птиц. Разбирательства по его смерти не будет.

◊

Жар Пандемониума сменяется прохладой малварского снега. Тонкое платье Эсфирь давно промокло от ледяной корки. Сколько ведьма так лежала – Видар не мог себе представить.

Эсфирь, словно поломанная игрушка, не имеющая возможности двигаться, лежала, обрамленная пушистым белым бархатом, пока последний безжалостно отмораживал правую щёку. Изо рта стекала струйка крови.

От этого зрелища сердце замедляет ритм. Видар оглядывается. Ядовитая темнота скрывает в себе пороки.

Подняв голову вверх, король быстро понимает, что находятся они у стен замка Льда, в окнах которого ещё горит свет. Дом Бэримортов. Опять.

Король хмурится, но сделать что-либо не успевает. Оглушенный болью, он врезается в ледяную стену, со всей дури ударяясь виском о камень, в тайне желая не умереть здесь.

— Как и обещал Вам! Отречённая малварская принцесса, свежеиспеченная Верховная! Только из Пандемониума, — оповещает голос из темноты.

— Что ты сделал с ней, щенок?

Факел освещает лица. Глаза Видара вспыхивают, он узнаёт одежды Узурпаторов. Различает маржана, никса и... сильфа.

— Всего лишь опоил амброзией с людским транквилизатором и сбросил с окна...

— Ты идиот? Генерал просил доставить её живой!

— Не нужна она нам живой!

За начавшейся перепалкой они не замечают того, чему явился свидетелем Видар. Грудь ведьмы начала вздыматься с новой силой, так, будто у неё не было ни единого перелома. И король готов дать на отсечение голову, но кровь с её лица тоже испарилась, а сама она приняла более эстетичную позу, открыв глаза и сверкнув адским пламенем в них.

— Я думала, что выпивка со старым другом – занятие достаточно приятное!

Мелодичный голос резанул по заостренным ушам. Внешне она напоминала айсберг, но внутри иссыхала от боли. И Видар иссыхал вместе с ней.

Он, с широко распахнутыми глазами, наблюдал за тем, как виртуозно она лишала жизни всех, кто находился в столь поздний час по её душу. А последнего – истерзала так, что его было трудно узнать, бросив напоследок, что превратит в то же его хозяина.

Запах шалфея удушающими парами стелился по льду. Кожу приятно покалывало энергией. Шалфей. Всё это время её магия пахла шалфеем. Древностью. Так же, как пахла его собственная магия.

Король снова моргает, просматривая её боль словно в перспективе: предательства, смерть, обман и ложь следовали за Эсфирь всю жизнь, и если со временем она научилась справляться с собственной болью, то Видар думал, что его вывернули наизнанку и отрезали по волокну.

Она – Эсфирь Лунарель Бэриморт – сжигала деревни неугодных дотла; безжалостно и крайне извращённо расправлялась со врагами; доверяла только себе; искала расслабление в вине и случайных связях так, что никто не мог её в этом уличить; вела себя высокомерно, наплевательски и уничижительно, но... никто и никогда не знал, сколько боли хранит это тело. Она была почти под стать ему. Только без сердца.

Наконец, он видит её застывшее равнодушное лицо. Разноцветные глаза блестят от слёзной пелены, а пальцы отчаянно сжимают ладони короля, будто она вместе с ним, добровольно, прожила никчёмную жизнь ещё раз.

«Разве могут быть слёзы там, где отсутствует сердце?» – про себя хмыкает Видар, но не успевает действительно крепко задуматься, как хватка маржанки ослабевает, а взгляд туманится.

Теперь очередь короля показывать боль. Но он не готов к этому.

Его будущая советница, слегка подаётся вперёд, будто минутами ранее не пыталась собрать дрожащими руками осколки предательств внутри себя. Эсфирь, словно изнежившаяся в лунном свете серена, медленно моргает, склоняя голову в бок.

— Надеюсь, было больно, — стервозно протягивает она.

Видар злостно ухмыляется, жалость, что начинала зарождаться в душе обратилась прахом.

Она крепче сжимает его руку, но ладонь жжёт.

— Демон! — шипит она.

Пытается отдёрнуть руку, чтобы не чувствовать пожар, но, кажется, пряди волос обугливаются.

◊

Эсфирь несколько раз хлопает глазами, осматривая явившуюся ей обитель Пандемониума. Самое жерло, круг в котором карали отъявленных существ за нарушение Нечистого Закона.

Юный Видар слишком отличался от теперешнего, но главное – на лице не было шрамов и жестокого оттенка Холодной войны. Мальчишка стоял напротив огромного существа, оглядывая его с неприкрытым отвращением. Оно парило в пространстве словно ненастоящее. Будто через него можно спокойно пройти или укутаться тенями, как одеялом. Только глаза горели кровавыми огнями, бросая отблеск на острые гнилые зубы.

— Переступи через себя, Видар!

Голос наставника витал в пространстве.

— Но... как?

Чистая душа альва рвалась на части.

— Нарушь главную заповедь кристальной души... Убей!

— Е...его?

Видар нервно сглатывает, продолжая таращиться на нечто огромных размеров.

— Он всего лишь исполнитель воли того, кто тебе ближе всех...

— Но я один...

— Ты есть сам у себя.

— Если я убью себя, то что от меня останется?

— Вернее спросить: кем ты станешь, если позволишь себе умереть без единого писка? Помни, чей ты наследник!

Юный принц хлопает глазами. Эсфирь повторяет движение.

— Моя светлая часть души... Она погибнет, если я решусь...

— Ты – альвийский принц, порождение ночи! Осознанно умертвив светлую часть себя, ты станешь полноправным существом Пандемониума, гордостью своей семьи, личной гордостью Хаоса!

Видар замирает, прислушиваясь к себе. Мама умоляла сохранить светлость, свой дар. Отец предоставлял выбор, в тайне мечтая, чтобы юный принц принял родство. Но если он оставит баланс, то не сможет защитить ни семью, ни королевство, ни себя, не сможет стать могущественнее. Будет в вечных сомнениях, будет знать, что такое жалость, будет терзать себя каждый раз, не освоит в полной силе магию исцеления.

Альв делает шаг вперёд, смотря во все глаза, как нечто скалится. Его выбор – правильное решение.

Секунда, и нутро Эсфирь содрогается, а сама она падает, больно ударяясь лопатками о землю, как и юный принц. Видар, с открытыми глазами, не издавая писка, не выдавая страха и адской боли, лежит, пока существо раздирает грудную клетку, а капли горячей крови летят в разные стороны...

Запах удушающего шалфея стелется по земле. Магия Видара. Эсфирь сильно щурится от боли и одновременного осознания: их магия имеет одно начало. Они, действительно, родственные души. И хочется умереть здесь, в его воспоминании.

◊

Далее она мельком видит родную Малварму и его истощенную исполосованную плетьми спину. Обойти и посмотреть в лицо не решается. Сил хватает лишь взглянуть на Карателя, что в который раз заносит плеть над альвийским принцем, пытаясь выбить из него правду. До последнего не веря, что альв здесь не шпион, а жертва судьбы.

Она видит, как в подземелье, с видом хищника, входит Паскаль, внимательно оглядывая узника. Он чему-то опасно усмехается. Эсфирь очень редко видела такую усмешку, но знала, что ни к чему хорошему она не ведёт. Шутливость брата слыла лишь одной из масок. На деле – он мог безжалостно лишить жизни пленника.

Паскаль кивком отправляет Карателя вон, а сам садится на бетон, скрещивая ноги и наклоняя голову к левому плечу.

— Какую сказку мне расскажешь? Говорят, ты поразил всех своими историями!

От Видара она слышит только хриплый смех.

Взгляд Паскаля сверкает осколками льда.

— Вот и я также хохотал...

◊

Эсфирь снова открывает глаза, теряясь от боли. Подземелье её дома сменилось брезентовой палаткой. Молодой юноша в военной форме Малвармы сидел за сборным столом, нервно читая послание.

Ведьма медленно подходит к нему, обращая внимание на метку письма – королевская печать Первой Тэрры. Она заглядывает в лицо, тут же отшатываясь. Перед ней был тот, кто спас её от смерти в Холодной войне, тот, кто наказал бежать, тот, кому она обязана собственной жизнью!

Его грудь прожигала нечеловеческая боль, та самая, что разгорается внутри при потере безумно дорогого сердцу существа. На военном мундире мерцала метка её брата. Метка малварского Карателя.

Чёрный шёл ему намного больше, нежели саднившие раны, разрастающиеся гематомы с правой стороны лица и полопавшиеся капилляры в левом глазу. Она искренне не понимала, почему будучи сильнейшим целителем – он не тратил сил на себя.

◊

Эсфирь хочет дотронуться до него, но рука проходит сквозь тело, а сама она оказывается в Первой Тэрре, лицезря его Королевское Величество в слепой ярости, что сносит на своём пути целые жизни и ревёт страшным гневом. Королевский меч останавливается прямо у её скулы, и ведьме кажется, что Видар-воспоминание почувствовал чужое присутствие, смотря безумными животными глазами прямиком на Эсфирь.

Она пытается найти хоть что-то живое на дне чёрных зрачков, но ответом служит лишь злостный рык, сотни погибших и голова Лжекороля, катившаяся по кафелю. Ей не хотелось бы воевать против него.

◊

Животные звуки медленно перетекают в рёв души, а сама ведьма слушает песню горя уже в другом месте. Там, куда путь закрыт для всех, в фамильном склепе его родителей.

Молодой король хоронил детство и юность, эмоции, наказы быть светлым и доблестным. Вместе с родителями он хоронил себя прежнего, нетронутого, свободного от темноты и Тьмы за ней грядущей.

Впереди его ждала ледяная пропасть. Теперь он её не боялся. Он её воплощал.

Больше ни что не волновало сердце. Он не имел в своём арсенале такого фокуса, как у ведьм, чтобы заставить организм жить без органа жизнедеятельности, но в его руках была другая сила: подчинить злосчастную мышцу. Сделав этот отчаянный шаг, он превратился в того, кого так боялась видеть на троне Беатриса Амалия Рихард, ныне покойная королева Первой Тэрры...

Эсфирь и Видар резко распахивают глаза, расцепляя руки. Они так и замирают в воздухе, пока оба прикидывают причинённый урон друг другу.

— Вот уж шутка... — первой отмирает Эсфирь.

Видар в ответ устало вскидывает бровь.

Ему хочется только одного – вымыть путешествия несколькими графинами амброзии.

— Получается, я обязана жизнью тебе... Тому, чью жизнь в других реалиях я бы отобрала.

— Знай я, что той бродягой окажешься ты, я бы оставил тебя подыхать.

— Ты бы сделал огромное одолжение, — быстро проговаривает Эсфирь, глядя чётко в глаза короля.

Тот на несколько секунд теряется, обнажая ведьме смятение.

— Какая разница: убивать или спасать, если ты всё равно мне должна в конечном итоге, — сбивчиво отвечает Видар.

На минуту оба замолкают, пытаясь разыскать подвох в лицах друг друга, да и вообще осознать, с чего вдруг ядовитые слова перепалки звучат как... извинения.

Туман вокруг растворяется, отрезвляя их и являя тронный зал, перепуганных подданных и скрипучий безумный смех старух. Испытание пройдено.

— Ваше Величество! — срывается с места Себастьян, только король в немом забвении всё ещё смотрит на Верховную...

Она же, подскочив с кресла и оглядев зал странным взглядом, поспешила удалиться.

С момента её побега прошло около часа. Эсфирь почти битый час гипнотизировала взглядом бокал вина. Перед глазами стояла жизнь короля, что не вымывалась из памяти никаким способом. Шутка, да и только.

Эсфирь помнила, какое усилие ей пришлось приложить, чтобы подняться с места и с королевским достоинством выплыть из залы, оставив самодовольного короля один на один с расспросами. Помнила покалывание в пальцах и застрявший в глотке запах шалфея.

Сейчас ей так не хватало объятий Брайтона, насмешек Паскаля и холодной Малвармы. Вместо этого – боль Видара с особым пристрастием мучала каждый участок тела.

И почему именно она? Чем заслужила всё это? Разве мало натерпелась? Почему сбежать в мир людей и провести там оставшуюся жизнь означает подвергнуть себя мучениям?

Меньше всего на свете Эсфирь хотела ворошить прошлое, разлагать на атомы эмоции и уж подавно делиться ими.

Ведьма устало берёт в руки бокал, залпом опустошая его. В кромешной темноте добредает до холодильника, дабы извлечь очередную бутылку от Каса.

Перед глазами сначала возникает образ рыжеволосого брата, а затем он медленно превращается в такого же рыжеволосого и обаятельного беса с лукавой улыбкой. Кванталиан. Было бы не плохо встретиться с ним. Отвлечься. Уж кому-кому, а ему всегда удавалось встряхнуть ведьму, да только связь их была паразитирующей, ограничивающейся лишь на одном общем увлечении. Эсфирь усмехается. Когда приблизится шабаш Безлунной ночи – ежегодный праздник ведьм – она обязательно выйдет с ним на связь.

Видар, тем временем, пошатываясь, направлялся к крепости тётушки До. Пережитки тяжёлого дня он, по собственному обещанию, вымывал с помощью амброзии и Кристайн. Последняя, к слову, исчезла за напитком с пол часа назад, оставив опьяневшего короля в сладком томлении. Правда, терпением расслабленный альв не отличался, равно как и собранный, а потому – почти на ощупь – брёл тёмными коридорами к неприкосновенным запасам.

Он тихо открывает входную дверь. Небольшую кухоньку освещает тонкий свет холодильника. Видар пьяно ухмыляется, замышляя свой несомненно удачный план в отношении Кристайн, которой так не посчастливилось стоять спиной к нему.

Он быстрым шагом сокращает расстояние, разворачивая хрупкую фигуру к себе лицом. Его обдаёт холодом хранителя продуктов и алкоголя, но всё становится неважным, когда губы находят то, что им так нужно.

Бутылка падает из рук ошарашенной Эсфирь, разбиваясь на тысячи осколков у ступней обоих. Кожа на губах воспламеняется. Она чувствует запах никотина, который опасно проникает в лёгкие.

Яркая вспышка затмевает сознания друг друга. Видар захлопывает дверцу холодильника, прижимая тело девушки к своему телу и прохладному металлу, наплевав на то, что осколки впиваются в подошву обуви.

Горячо. В области солнечного сплетения становится нестерпимо горячо. Видар, наконец, ловит себя на мысли, что Кристайн пробудила в нём какую-то неистовую, раннее неизведанную, эмоцию. А Эсфирь чувствует крах собственного плана «не сближения» с родственной душой: сердце и дух трепыхаются от счастья. Она впервые ощущает себя родной, такой нужной, такой преданной и влюблённой. Если через две минуты он прикажет ей вырвать сердце и раскрошить его на площади перед всеми – она сделает это незамедлительно.

Его губы неистово требуют ответа. Видар едва может совладать с мыслями. Кажется, что раньше он попросту не жил в этом мире, даже не существовал, что вместо него ходила безрадостная тень, которая механически отвечала требованиям королевства, запросам друга и уговорам Кристайн.

Видар сильнее вжимается в Эсфирь, грубо терзая нежную кожу острой щетиной. Он отчаянно не понимает, почему Кристайн по привычке не укладывает руки на его плечи, пока не чувствует слабый упор ладошек. Его пытались вытолкнуть из головокружительной схватки.

Подумать только, лишить чувства полного окрыления и сладострастной истомы! Он прикусывает зубами нижнюю губу, а затем осыпает ведьму градом из рваных поцелуев. Правая рука проскальзывает в волосы, путаясь пальцами в завитушках.

Пальцы замирают.

Осознание пробивает лобную кость.

Это не Кристайн.

И, уж тем более, далеко не она стала причиной сумасшедшего огня, дикой схватки. Оба размыкают губы, всё ещё не отстраняясь, чувствуя уничтожающее дыхание друг друга.

Горячая одинокая слеза скатывается по фарфоровой коже ведьмы. Процесс родства душ бесповоротно запущен. Теперь стрелки часов начинают гонку в обратном направлении.

Видар хочет сделать шаг назад, но душа изнывает от желания продолжить. Сердца стучат в оглушающем унисоне. Эсфирь, наконец, чувствует, как щиплет босые стопы – мелкие осколки впились в кожу и омылись душистым вином.

— Какого демона, альвийский король? — Эсфирь с силой отталкивает его. — Хочешь, чтобы я превратила тебя в топор и разрубила тобой твоих бесчисленных девок?

— Решила, что сможешь околдовать меня, маржанское отродье?

В глазах Эсфирь, на едва заметное мгновение, плещется боль, которая сразу же обращается ненавистью. Видар ошалело смотрит на ведьму, только спустя секунду осознавая, как назвал её. Признать собственную ошибку оказывается чем-то нереальным. Вариант с извинениями разрубается на корню. Не после наломанных дров на строительство нового замка.

— Я не ослышалась? — лёгкая ухмылка касается припухших губ.

Видар окончательно теряет связь с реальностью.

В кухне тётушки До в каждом углу лежит нож, у самого короля на перевязи висит клинок. Он мог решить эту проблему так же, как решал со всеми подданными – запугать, пригрозить, даже применить силу и сталь, но несмотря на кровавые методы, которыми виртуозно располагал, был уложен на лопатки одной лишь дьявольской ухмылкой той, что так бесстрашно стояла напротив. Той, что по какой-то неведомой ему причине вовсе не боялась. А стоило.

— Сотри это из своей памяти, ведьма. И, упаси Хаос, попасться мне на глаза в ближайшее время!

Король ненавистно кидает два предложения, а затем быстрым шагом покидает кухню. Эсфирь беспомощно опирается на кухонный остров руками.

— Долбанный ты альв! — в сердцах шепчет она.

Единственная мысль бьёт набатом в висках – разорвать связь родственных душ до того, как она сойдет с ума окончательно... ну, или пока в такой же сюрреалистичной ситуации их сердца не решат вознаградить друг друга «высшим проявлением» любви во Вселенных, а потом и вовсе завершить ритуал воссоединения. Спустя секунду мысль превращается в цель.