За час до воцарения полуночи, кицунэ начали подготовку к ритуалу моэцукири. Поскольку снаружи была зима, обряд вознамерились проводить внутри самого большого и прогретого домика. Его удручающая пустота и отсутствие должного убранства, безусловно, вводили в лёгкое подобие уныния, но в то же время качество самой постройки вынуждало прямо противоположно выказать дань уважения если не голове его архитектора, то как минимум рукам талантливого плотника. Толстый слой пыли был наскоро сметён в углы, дополняя старую сухую паутину, уже давно пустующую без владельца. Мало чей интерес воспламенила новость о наречении: на ритуале присутствовали всего примерно десять кицунэ, три других ёкая и парочка самураев. Да и опираясь на их шёпот, они просто возжелали посмотреть воочию, что за безумец решил присягнуть на верность Накамуре Цуяко. Пускай... Сердце каждого дурака лежит в его бескостном языке, а вот язык образованного непременно находит покой в сердце.

     Однако же, не я один решил переступить запретную черту, официально отказавшись от людей и веры, чтобы пополнить ряды еретиков... Помимо нас с госпожой, моэцукири захотела провести другая парочка. И лишь завидев их, мы сразу поняли что эти двое стоят друг друга... Человек был ещё совсем юношей, восторгавшимся почти от всего. Худой, высокий, с девичьим лицом и волосами, заплетёнными в пучок на затылке. Из него, может, получился бы хороший поэт, но в его воинских качествах я сомневаюсь. Кицунэ в свою очередь тоже была довольно молода, о чём свидетельствовали её два рыжих хвостика, игриво пляшущих за подолом её поношенного, уже порядком поблекшего и двадцать раз заплатанного кимоно каждый раз, как та подпрыгивала в приступе эмоций, явно взращенных на плодородной почве сердечной эйфории. Большеглазая, старательно и педантично расчёсанная, отчего каждый её рыжеватый волосок отправлялся в импровизированный танец с воздухом, лишь стоило ей резко дёрнуть любопытной головой. Длинноволосая с прямой чёлкой, напротив довольно низкая, часто хихикала и кокетничала со своим самураем. Впрочем, мы с госпожой тоже чем-то схожи, не находите? Например, мы оба бываем непомерно серьёзны, даже когда следует смягчиться.

— Простите, вы тоже решили поклясться своей госпоже в нетленной любви и верности? — спросил он меня, уже смотря как на близкого друга.

— Угу. — решил я просто промычать, стремясь проигнорировать эту чрезмерную легкомысленность.

— Вот здорово! Сказать по правде, я слегка меньжуюсь данной авантюры и оттого безмерно рад, что не придётся проходить ритуал одному. Будем знакомы, я Асаё Тэнки.

— Сэнши Харуки.

     Наверняка, он тоже незнаком с остальными самураями, у которых уже есть опыт в служении ёкаям, а потому я могу рассчитывать на его компанию. Одни его глаза, преисполненные честностью и совестью вселенского масштаба уже кричали всем, кто в них смотрел, что перед ними обретался превосходный образец потенциальной жертвы, на которую в нашем привычном обществе быстро сыщутся десятки кровожадных хищников, преследующих одну общую цель — схватить в свои мерзкие когти ещё одну невинную душу, извратить её, пустить ей алые слёзы и утянуть за собой в густые пучины мировой тьмы. И к сожалению, подобным милостивцам на войне не место... Не удивлюсь, если он и оружие в руках никогда не держал, а значит кому-то придётся его обучать. Остаётся только возлагать надежды, что эта нелёгкая доля выпадет не на меня... Моё внимание должно виться вокруг госпожи Накамуры, а не кого-либо ещё.

     Двадцать протяжённых минут мы прождали, прежде чем жрицы нанесли последние штрихи и завершили подготовку к церемонии. Всё произошло именно так, как мне описывала Цуяко, правда кровь у нас брали довольно болезненно — ножом по венам. Теперь шествовать с перевязью... Надо полагать, наша с госпожой выдержка порядком превзошла ту, которой обладали Тэнки и его лисица, имя которой было Эча Мидзуки. Эча... Презабавная фамилия ей досталась. "Залив из чая", а я бы там из интереса побывал. Хотя бы мысли о подобной гили помогли отвлечь внимание от острой боли близ запястья. К тому же само лицезрение этой парочки вызывало во мне умиление: полунаигранно плача, Мидзуки просила Тэнки безостановочно целовать её маленькую и хрупкую ручку. И опираясь на явственный взгляд госпожи Накамуры, которым она тепло созерцала влюблённых, я мог смело заявить — она разделяла данное мнение, пожалуй, даже сильнее меня.

     Кажется, это зрелище сказалось на Цуяко интенсивнее, чем я предполагал, ведь неожиданно моя рука оказалась в её бархатном плену, посылая мне по жилам теплоту, что, проложив дорогу в молодое и неопытное сердце, провоцировала его чуть ли не до кипячения. В таком положении мы и дожидались лисиц-жриц, старательно смешивающих нашу кровь в небольших чашах. Благо, данная процессия не отняла много времени.

— Идём дальше. — положила конкретно наша жрица чашу на столик и подошла к нам с ножницами, взятыми с него.

— Зачем вам это? — насторожился я при угрожающем блеске двух небольших лезвий.

— Ой, а вот об этом я не сообщила. — сказала Цуяко. — Нет причины трепетать, у нас просто отсекут по клочку волос.

— Для чего?

— В качестве кисточек. — пояснила жрица. — Лукавить не стану, оно никак не влияет на сам ритуал, но таковы уж вековые традиции. Но уж с прядью попрощаться ведь не столь досадно, верно же?

     Что ж, ничего не поделать. К тому же волосы это взаправду ерунда. Предоставив мою отродясь непокорную гриву во власть лисицы, я лишился небольшого лохма и настала уже очередь моей хозяйки. Хотя я, честно говоря, воображал в уме, что ей придётся жертвовать клочком волос со своей умной головушки, как мне... А вовсе не с пушистого хвоста. Интересно получается, однако...

     Итак, нас поставили лицом к лицу и принудили оголить грудь. И вы, я думаю, прекрасно понимаете, что в случае с госпожой это складывалось в весьма оконфуживающее зрелище. Как бы Цуяко ни старалась загримироваться маской равнодушия, её щёки выдали хвостатую с поличным, но отчего-то она всё равно не сводила с меня пронзающего взгляда, шлющего мурашки прямо в мой затылок. Смутившись не меньше её самой, я поспешил отвести взгляд уже свой, пока она не разнесла мне сердце в пух и прах, однако же лисица-жрица в долю секунды перехватила мою неудачно дезертировавшую голову и принудительно вернула ту к сгоравшей от неловкости Цуяко и её запретным прелестям, манящим к себе столь сильно, как если бы они с моими глазами имели прямо противоположные магнитные полюса.

— Нет-нет-нет, смотри только на свою хозяйку. — практически что приказала та. — Иначе оскорбишь её.

     Вот так обстоятельства, однако. А я наоборот не оскорбляю Цуяко, вот так глазея на неё в полуголом состоянии? Очень странная тради... А-а-а... Я понял. Смысл не в том, чтобы пожирать Цуяко взглядом, а в том, чтобы не заглядываться ни на кого другого. Должно быть, здесь это что-то сродни измене. Что ж, мне остаётся только подчиниться причудливой, но и частично понятной лисьей традиции. Как человеку моральному, она вызывает во мне антипатию, а вот просто с мужской точки зрения, я, разумеется, в восторге. Как бы только слишком не искусился... Наброшусь ведь на госпожу с лобзаниями, даже без опьянения кицунэцуки.

     Теперь настал черёд письма кровью поверх кожи. Ух, нервы мои как на струнах кото бренчат... Нет, страх мой порождался вовсе не из самой крови, а из испытания, в котором ей суждено сыграть главную роль... Из испытания, которое прольёт луч белой правды на меня, мою искренность и сердце, в ритме которого, говоря предельно честно, я не слышал веры в госпожу, какой бы я хотел располагать. В моём доверии столь много прорех, что им вполне было возможно заменить сито. Что ждёт меня, не стерпи я пламя?.. Очевиднейшим из вариантов была кровавая оргия... Просто отдадут другим на растерзание, как мышь в лапы игривого, но по природе своей хищного котёнка. Ладно, трепет в сторону, не буду хоронить себя заранее. Вот если это случится, тогда и буду баламутить голову вопросом как выкручиваться.

     Жрица обмакнула в кровь прядь волос Цуяко, придавая её рыжему оттенку ещё более резкий огненный цвет и поднесла её к моей левой груди. Щекотливо изобразив на ней фамилию госпожи, жрица плавно оглянулась к ней и поинтересовалась:

— "Цуя" как пишется?

— Как в слове "сиять", уважаемая.

     Уточнившись, жрица написала и её имя тоже. Разминувшись с мягкой шёрсткой госпожи, жрица окропила наполовину человеческой и наполовину демонической кровью уже мою прядь, яро уступающей Цуяко как в степени шелковистости, так и в степени контраста. Настал черёд клеймить мою хозяйку.

— "Сэнши" — это "тысяча воинов"? — снова уточнила лисица, но теперь у меня.

— Да. — бросил я ей утвердительный кивок.

     Ну вот, теперь гармонию на наших с госпожой телах взаимно нарушали подтекающие алые письмена, отдающие металлическим запахом... Со стороны это, наверняка, взаправду смотрится как продажа души демону, хотя на деле это лишь проверка вшивости. И если кому-то здесь суждено страдать за свою ветреность, то это мне... На госпожу ведь её магия не должна оказать взаимного воздействия? С Тэнки и Мидзуки сейчас, наверное, проворачивают ту же самую процессию. Наверное... Нам ведь нельзя взирать на них вплоть до самого окончания этой нервозной церемонии. 

— Что ж, Накамура, я закончила, настала твоя очередь. — сказала ей жрица и отошла в сторону, почти к самой стене. — Давай, испытывай своего самурая.

     Вот и наступил решающий этап, которого я так остерегался... Я хотел верить, что пройду его, но сейчас я понял, что это была даже не вера, а просто-напросто слабо тлеющая, как жалкий уголёк надежда. Проклятие... Ныне сердце бы моё не колебалось в подозрениях, не повстречай я в тот злосчастный день Онато! Не назови тогда он госпожу обманщицей, не посей он семена сомнения в моём рассудке, за столько лет привыкшему ко вкусу здравомыслия. Чем больше я усердствовал, чтоб выкинуть эту тематику из раскалывающейся под волнениями головы, тем против собственной воли лишь сильнее концентрировал на том внимание. Чувствую, что даже вспотел от собственных нервов... Ещё немного и, может, пойдёт лихорадочная дрожь.

     Не знаю, было ли это частью обряда, но госпожа Накамура с неожиданной нежностью взяла мою руку в свою. В этот момент её взгляд бы таким... Таким согревающим. Цуяко взаправду считает, что мне не о чем переживать? Она так верит в меня... Так почему я не могу поверить ей? И что более важно... Почему я не верю в самого себя? О каком, чёрт возьми, доверии в чужой адрес можно даже просто помышлять, сомневаясь в собственном сердце? Хватит, долой сомнения! Уйми дрожь, втяни пот обратно в поры... Если ты не доверял Цуяко, так не семенил бы за ней столько времени! Может, ты слышал порядочно, чтобы усомниться в ней, но и видел достаточно, чтоб выстроить в душе нерушимый алтарь с фактами заместо кирпичей.

     Заприметив изменения в моём взгляде, Цуяко плавно подняла свободную руку и потихоньку начала сжимать её в кулак, тем самым постепенно повышая температуру крови. Взбудораженные нервы снова заявили о себе, беспорядочно сбивая ритм сердца и хаотично поднимая мою грудь, которой категорически не хватало кислорода. "Верь, верь, верь..." — подсознательно кричал я самому себе в тщетных попытках утихомирить организм. Хотя, признаться, в первые секунды страх действительно ничем не обосновывался, ибо кровь всего лишь нагревалась, а оно было даже приятным. Лишь на середине сжатия я начал ощущать полноценное жжение. Даже в воздухе повеяло палёным и я уверен, что ещё не начал бредить с ошалевших нервов. И в подтверждение моих слов, как только Цуяко окончательно сжала кулак, кровь на нашей коже загорелась! Моей первой и, пожалуй, самой адекватной реакцией было ужаснуться за свою жизнь, но госпожа вовремя усилила хватку, метя то ль в конечность, то ли саму душу, ибо прикосновение этих тёплых шелковистых пальчиков, как будто сдобренных целительным бальзамом, вразумило меня сродни нескольким часам в плену её объятий и нашёптывания клятв верности. Она выглядела такой спокойной, умиротворённой... Значило ли это, что угрозы в этом огне нет? Во всяком случае мне больно, однако в пределах терпимого. Я уверен, для сгорающего заживо моя агония недостаточно ярка. Она противна, да, но вовсе не мучительна.

     Спустя минуту, Цуяко резко разомкнула кулак и наше пламя столь же резко потухло, хотя болезненным ощущениям ещё нужно было время, чтобы кануть в небытие. Имена прожглись на нашей с госпожою коже, однако та по-прежнему осталась гладкой и целёхонькой. Складывалось впечатление, что нас расписали обычными чернилами, но родная грудь, до сих пор отдающая жгучими покалываниями кричала яснее чайки над отмелью, что я взаправду полыхал всего какой-то там минутою ранее. И в напоминание об этом, жрица на секунду вышла наружу и вернулась с чашей, полной снега, которую она любезно предложила мне. Я не нуждался в объяснении о назначении сего подарка, а потому немедля принялся втирать макушку бывшего сугроба в свою обугленную кожу, при контакте с которой он таял заметно активнее, отпуская капли вниз, как своих нерадивых детей — наперегонки вдоль импровизированных холмов, привлекавших к себе уже глаза моей хозяйки.

— Самурай. — столь серьёзно посмотрела жрица на меня, точно инструктор на стрельбище. — Ответь, кто на всём белом свете твой единственный друг?

— А? — растерялся я от не до конца ясного вопроса. — Что?

— Говори. — напрягла та брови ближе к переносице. — Кто твой единственный друг?

     Не зная что отвечать, я перевёл глаза на Цуяко, в это время возвращающую свою одежду себе на плечи. Уверенная, выраженная улыбка растопила мою робость как кислотный дождь, попутно разъедая каменный налёт на том ответе, что маячил пред глазами с той самой поры, как я встретил эту женщину, но так упорно отрицал простую истину.

— Госпожа Накамура. — дал я свой ответ.

— Кто твоя единственная хозяйка? — повторила она вопрос, лишь немного расслабив сосредоточенные мышцы лица.

— Госпожа Накамура...

— Кто твоя единственная Богиня?

— Госпожа Накамура. — я б даже добавил "и никто другой", но воздержался из переживания нарушить всю официальность данного момента.

— Кто твоя единственная любовь?

— Госпожа Накамура. — пожалуй, этот ответ я выдал наиболее уверенно.

— За кого ты готов хоть с жизнью расстаться?

— За госпожу Накамуру. — хотя, скрывать не стану, эту ступеньку я миновал на дрожащих ногах.

— Кому ты всецело эту самую жизнь посвящаешь?

— Госпоже Накамуре. — даже если позабыть о моей службе, меня всё равно удержит любовь, ибо холодные руки моральных принципов, которых я строго придерживаюсь, сами сомкнутся вокруг моей шее если я её брошу.

— А что ты сделаешь в том случае, если подведёшь её? — вознесла вдруг жрица одну бровь над карим глазом, неукоснительно испепеляя меня взглядом в ожидании ответа, явно самого преважного.

     И вот сейчас я словно в западню попал, без каких-либо путей отступления... Изначально я намеревался предложить самый стандартный вариант для самурая — вскрытие живота через обряд сэппуку, однако за секунду до того, чтобы раскрыть рот и выпалить непоправимое, решил ответить всё же по-другому:

— Ничего, ибо этому не бывать.

     Кривая ухмылка тонким серпом разошлась от одной щеки жрицы до другой, нагоняя на её господствующее лицо поистине пугающий оттенок. Я уже было подумал, что допустил роковую ошибку, однако...

— Самоуверенные слова... — ответила она, резко смягчив тон. — Но, осмелюсь признать, хорошие. Добро пожаловать на службу, лисий самурай Сэнши.

— Всё? — спросил я, возлагая надежды на долгожданное окончание этой психологической нервотрёпки.

— Всё. — подтвердила Цуяко, пока я, уподобившись ей, возвращал кимоно на тело. — Можем ступать восвояси. Уверена, госпожа Эча и господин Асаё тоже скоро закончат.

— Хорошо. А... — в нерешительности убежал я взглядом на пару мгновений. — Можем ли мы подождать их снаружи?

— Желаешь перекинуться парой слов тет-а-тет? Нет проблем.

     Порою у меня невольно складывалось впечатление, что для Цуяко не существовало самого понятия лица, его черт и методов маскировки эмоций, напрямую связанных с душевными тревогами. Как будто для неё не существует лиц — заместо них на черепах висели хрустальные блюдца, неспособные на скрытие секретов и намерений. А впрочем неважно, как будто она и раньше не была столь проницательной. Миновав порог, мы вышли на свежий морозный воздух. Если бы ещё зимняя луна не прятала от нас за плотными слоями мрачных туч своё заиндевевшее серебро, ночь бы приняла действительно очаровательные очертания.

— Что же, наконец-то мы с тобою заключили официальный договор, скреплённый как душою, так и телом. — облегчительно выдохнув, сказала Цуяко и прогулялась пальцами вдоль своих блекло-рыжих волос. — И ты благополучно пересёк проверку. Говорила же, страшиться было нечего.

— Это под каким углом взглянуть... — нервничая, я невольно отвернулся от неё.

— О чём это ты? — сделала она коротенький шажок навстречу, хотя мы и без того были весьма близко.

— Простите... — на почве своего стыда мои кулаки непроизвольно сжались. — Мне всё же было больно, госпожа.

— И что с того? — ощутил я приземление её лёгкой как перо ладони на своё плечо. — Ты ведь не вопил от боли и не падал на пол, а значит та была терпимой. Как у нас говорится, "самурай не кричит — на него не кричи".

— Но ведь оно значит, что сомнения роятся в глубине моей души, если не гнездятся!

     Для пущего эффекта я развернулся к ней, однако в тот же миг она поймала мою голову, положив обе ладони на мои щёки. Слова высыхали в голове даже прежде, чем я успевал отослать их на язык. Только она может одним жестом дезориентировать меня... Оставить меня полностью беззащитным против этих искрящихся верой глаз, пленяющих меня настолько, что мне остаётся лишь внимать её речам. Глазам, для многих олицетворяющих адское пламя... И только для меня медовый омут, в котором так хотелось раствориться. Речам, для многих двоедушных и обманчивых... И только для меня правдивых, и отрадных.

— Зёрна подозрения пускают свои корни и пронзают каждую живую душу, Харуки. — практически шептала она мне, пока её дыхание выступало облаками на морозе, по каким-то совершенно необъяснимым причинам так дурманящим меня, словно бы её воздушные поцелуи приняли такую форму, чтобы окончательно споить моё едва не околевшее сердце. — Не будь к себе столь беспощаден. В противном случае я буду вынуждена приказать тебе похоронить эти пустые треволнения.

— Да... Ваша правда. — стеснённо улыбнулся я, кладя одну свою ладонь поверх её. — Уж против ваших слов я, без сомнений, безоружен.

— Вот и славно. — нежно отстранилась та. — Что же, мой скромный защитник, с завтрашнего дня ты начнёшь учиться магии. На безделицу нам точно не придётся сетовать.

— А покер разве не был делом? — шутливо приподнял я уголок губы.

— Мой самурай. — хихикнув, провела она рукою по моей груди.

     На заре не так давно минувших дней я постоянно жаловался, насколько моя жизнь всё-таки была скучна и однотипна, а теперь что? Я самурай на службе божественно осуждённой кицунэ, а помимо прочего её возлюбленный, вознамерился учиться скрытому искусству магии, защищать её до самой смерти и, наконец, помогать в восстановлении издавна угасшей репутации. А против нас собралась с силами, сомкнув свои могучие ряды, в каком-то смысле вся страна. В какую авантюру я ввязался, чёрт меня дери... Но нет, я не жалуюсь. Эта лихая жизнь стократ получше и свежее предыдущей, по крайней мере для меня.

     Болтая с госпожой о пустяках и флиртуя насчёт грядущего, мы с ней, сами того не заметив, дождались Тэнки и Мидзуки.

— Ну что, обзавелись отметинами? — спросил я первого.

— Ага. Столько волновался, а на деле даже ничего не ощутил.

     Ничего не ощутил? Что, прямо совсем ничего?.. Ну надо же, теперь я завидую степени его преданности. Но опять же, его госпожа не настолько сомнительна, как моя, так что это объяснимо. Кажется, совместный ритуал объединил и свёл нас вместе, точно две миниатюрные семьи, хоть осознание того пришло не сразу, но оно стало превосходным поводом отужинать в компании друг друга. В качестве местных поваров было отобрано несколько людей, лисиц и прочих демонов, располагающих ну хоть какими-то кулинарными навыками, принудив их круглосуточно дежурить у котлов. Как бы я оценил их либо пересоленные, либо же напротив слишком пресные шедевры? Очень схоже с военной кухней — иными словами оставляет желать лучшего. Но учитывая, сколько сюда привалило незваных гостей, им некогда беспокоиться за вкус — главное просто наготовить побольше, чтобы всем хватило. Госпожа определённо разделяла моё мнение и была бы несказанно счастлива сама похозяйничать на кухне, однако же её туда не захотели пускать — нервы бьют в набат, что она, чего доброго, подсыплет отравы в еду. Не стану отрицать, моя вера тоже колыхается как дощечка на ветру, однако меры подобного жанра это уже, прямо сказать, паранойя... Но нет правил без исключений, ведь Мидзуки с Тэнки, судя по всему, безо всяких шуток дружелюбно расположены к моей хозяйке. Неужели её слава или хотя бы её отголоски обошли их уши по периметру? Если нет, то это явно признак скудомыслия, однако же я всё равно признателен этим двоим. Я не хочу ни на кого менять Ясухиро или Ямано, но разве у меня есть выбор? В конце концов, я самурай, принёсший посмертные клятвы верности и церемонно отказавшийся от привычной человеку жизни... Таков был мой трезвый выбор, о котором я надеюсь не жалеть.