Сменяются дни, а госпожа-загадка всё никак не удосуживается покинуть мои мысли, словно бы по-хозяйски усевшись в них на трон, вальяжно уложив одну ногу на другую и растянув свои тонкие губы в лукавой ухмылке. Одна её странность покоится на очередной, ну точно каменная кладка, появляясь как бы невзначай, неприметно и эфемерно, но тем самым лишний раз подтрунивая надо мной. Эта женщина как наглая мошка, что дразнит паука, перелетая сквозь дыры в его замысловатой сети. Настолько она его раздражает, что он уже готов собственноручно кинуться за нею, обломать эти хрупкие крылышки, обернуть тремя слоями шёлка и побежать всем бахвалиться своим трофеем, пока та в свою очередь и пискнуть не имела бы возможности. Вот так же бы и я провёл её по деревенским улицам, сорвав эту мнимую маску добродетели. Знавать бы только, как мне это провернуть...

     Порою мне казалось, что жрица нарочито попадается мне в поле зрения, и каждый раз в чьей-то компании, возводя тем самым между нами ментальную ограду. Но позже остудил свой пыл и пришёл к заключению, что слишком много о себе воображаю. Деревенька у нас небольшая, постоянно натыкаться на кого-то одного — это в порядке естественного. С тем же успехом я мог бы подозревать, например, Каэдэхару, пухловатую жену одного здешнего земледельца. Которая, к слову, направилась ко мне широкой поступью, словно бы почувствовав мой взгляд на своём затылке.

— Харуки, ты очень вовремя! — высказала она, поравнявшись и упирая руки в бока испачканной рабочей одежды. — Нам бы сейчас весьма пригодилась помощь сильного мужчины.

— С чем точно, если не секрет? — спокойно спросил я.

— Уточнения прежде слепого согласия, значит? Хах, вот уж кто точно дурачком не вымахал! — простодушная улыбка перекосила её доброе лицо. — Да рис нам надобно на склад перетащить. Зимние морозы уж не за горами, понимаешь сам. А мешки того, тяжёлые.

— Я сейчас несу караул... — неуверенно возразил я.

— Ой, да от кого вы столь усердно сторожите нас? — скептично отмахнулась она, глядя на меня с укором за примеченную лень. — Отродясь не поминаю ни единого нападения, ни зверей, ни бандитов. А если что стрясётся, так хоть с противоположного конца Токофу подоспеешь.

     Справедливо, как бы мне не хотелось это опровергнуть. Стражники здесь скорее просто для вида, седативная фикция и не более того. Возможно, сейчас я принесу порядком больше пользы, чем в очередной раз шествуя по вытоптанным тропкам, волоча с собою девственное оружие. Обречённо выдохнув, я поплёлся за Каэдэхарой. Хотя пригревающее солнце ещё не покинуло нас и лучи его по-прежнему отплясывали на пёстрых кленовых листьях, некоторые из которых неспешно дрейфовали по речной глади, всё равно какая-то подсознательная грусть склонилась над душою, как голая ветка над ещё не дремлющим кустарником. Бесспорно, спячка природы рано или поздно кончится, а вслед за тем для колыбели жизни последует её ежегодная заря. Даже сакурой в снегу смогу полюбоваться вдоволь. Поверьте, прекраснее всего она именно в первые месяцы весны, когда её нежные лепестки мягко обволакивает корка ледяного хрусталя. Иногда её ветви даже визуально напоминают россыпь розовых бриллиантов, поблёскивающих на свету...

— Вот жрица выдаёт, конечно. — вырвала меня Каэдэхара из раздумий всего лишь вторым словом. — Уверяла, что сама всё перетащит, да у неё ручки хрупкие совсем. Говорю ей, мол, сейчас вот позову кого-нибудь помочь. Так нет же, продолжает упираться. И опять награды никакой принципиально не возьмёт, я вот нисколько не сомневаюсь.

— Она, значится, и вас стороной не обошла? — тут же похмурел я, но и вместе с тем заинтриговался.

— Она, по-моему, вообще никого не обошла.

— Со сбором риса что ли руку протянула? Стоя по щиколотку в воде?

— Ну а как иначе? — два недоумевающих глаза вылупились на меня.

— И как прошла сея коллаборация? — пристальнее всмотрелся я в лицо крестьянки.

— Да вроде как обычно. Только вот она с чего-то вознамерилась работать поодаль от остальных, категорически отказываясь от любой пары. А ещё не выказала желания надеть что-то ещё помимо своего мико. Впрочем, разговаривать нам то не помешало.

     А, ну понятно всё с ней. Я-то уж было решил, что всё-таки ей нечего таить, но она как и прежде скрывает ото всех своё отражение. И весьма сноровисто, стоит отдать ей должное... До сих пор ведь не попалась, а подозрения возбудила разве что во мне одном. Ведьма натуральная, вот не иначе...

     Долго нам брести до рисового поля не пришлось — на то ушла всего пара минут, если не меньше. А этот кораллово-алый подол я б узнал за километр, ибо пестрил он как маяк для корабля, вошедшего в объятую туманом бухту, даже невзирая на то, сколь много грязи на нём было налеплено после затяжной процессии земледелия. И сколько бы стараний та ни прилагала при отчаянных попытках хоть немного оттереть её, чище он не становился явно.

— Говорила же вам, переоденьтесь во что-то попроще! — вздыхая, упрекнула её Каэдэхара. — Сколь бы великодушны вы ни были, но упёртость ваша многократно перевешивает добродетель.

— Ничего страшного. — оторвавшись от недавнего занятия, ответила она. — Одежду отстирать несложно, чего не скажешь о душе.

— А вам есть от чего её отстирывать? — с интересом покосился я на эту сомнительную жрицу.

     Улыбка её и без того была достаточно шатка, а моё замечание, судя по всему, выступило в качестве удара кувалды по основанию. Рассыпалась она как по песчинкам, которые бы явно подхватил тот ветер, что сейчас холодным призраком пронёсся между нами.

— Харуки! — насупившись, протянула Каэдэхара, будто я внезапно превратился в её непослушного отпрыска, которому лишь бы только взрослым хамить.

— Всё в порядке. — ответ Цуяко опередил мой. — Думается мне, всем нам есть за что вымаливать прощения у неба.

     Каэдэхара по натуре своей была абстрагирована от сакральных тем. Даже более того, она редко упускала шанс привить — ну или просто попытаться привить — кому-нибудь свои атеистические взгляды на окружающее мироздание. Набожных людей она считала за наивных дураков, неспособных ни на что, кроме как просить подачек у высших сил, склоняясь ко мнению, что в первую очередь ты сам должен строить свою жизнь. Из её позиции немудрено было первые дни нелестно отзываться о Цуяко, но со временем она умерила свой пыл, прознав, что эта жрица тратит дни напролёт не на "бестолковые молитвы", а на ручной труд. И всё же это не препятствовало ей, вот как сейчас, организовывать миниатюрные споры, основная тема которых заключалась в том, что если Боги и существуют, то им нет до нас и капли дела. Нет, в целом-то она женщина приличная, но в вопросах религии совсем не понимает чужих чувств.

     А пока они там дискуссируют — кто сдержанно, кто с жаром — я решил не пренебрегать возможностью ну хоть сейчас-то разглядеть Цуяко в отражении, ибо от залитого водою поля она буквально в одном шаге. Двигался я осторожно, неторопливо, прилагая максимум усилий, чтобы не привлечь к себе внимания, прямо как цапля, увидавшая в воде извивания аппетитного ужа. Вот так, уже корпус вижу... Плечи... Ещё чуть-чуть нагнуться, угол здесь весьма удачный... До лица уже рукой подать...

— Сэнши, чего в воде высматриваешь? — прогремел за спиною резкий и грубый баритон. — Детство что ли в голову ударило, лягушек искать?

     Даже оборачиваться не решил, ибо прекрасно помнил голос Шобуру, муженька Каэдэхары. Гораздо любопытнее мне было приподнять глаза на жрицу, отскочившую прочь на несколько шагов, от лица которой будто половина крови отлила. Факт потери бдительности, наверняка, навис над нею смоляно-чёрной тучей, сотней крошечных кулачков отбивая поучительный ритм по голове, подобно каплям по глиняной черепице, да и глаза её сейчас по схожей аналогии напоминали лужи, дрожащие под напором ливня. Вот ж везучая какая... Какие же чувства сейчас испытываю я, спросите вы? Я не гневаюсь на постороннее вмешательство, просто раздосадован.

— Можешь даже не пытаться. — продолжал Шобуру, грохнув по земле своей задрипанной тележкой. — Были б они здесь, эти б разбежались в визгах. — небрежно кивнул он в сторону дотоле молчащих женщин.

— Ну знаешь. — испепеляя мужа грозным взглядом, напомнила ему Каэдэхара о своей гордости.

— Ну да, примись ещё отрицать. Вона, Накамура, лицо белее снега.

— В-Вынуждена согласиться. — наконец, оклемавшись от испытанного шока и выбравшись из трясины паники, несвязно пролепетала Цуяко, постепенно возвращаясь к своему привычному самообладанию. — Что уж скрывать, мой страх пропел громче цикады, верно?

     Верно, только обоснован он опасностью раскрытия, а не безобидными земноводными. И судорожно улыбаешься ты сейчас не оттого, что засмущалась своей слабости, а из-за подвернувшегося оправдания. Вижу ведь всё, как луну в безоблачной ночи, а явственных доказательств до сих пор никаких... Ну ничего, однажды всё-таки напорешься на сучок, который подцепит твою маску. Не сорвёт, так хоть подковырнёт и вот тогда полюбуемся, как ты оправдаешься пред всеми.

— Грязи не боитесь, а лягушек, значит, да? — выразила удивление Каэдэхара.

— А что здесь кроется невероятного? Есть на свете множество женщин-флористов, с удовольствием работающих в земле, грязи и удобрениях, но тем не менее на дух не переносящих жаб с лягушками. — затрепала она своим лживым языком.

— В таком случае мы вас от них любезно избавим. — приговаривал Шобуру, попутно кряхтя и загружая тележку мешками, под завязку начинёнными рисом, далеко не самым первосортным. — Сэнши, ну не стой столбом, помоги-ка старику.

     Я бы подсобил ему без промедления, если бы не столкнулся с неожиданной дилеммой: а нагинату-то мне где оставить? Разбрасываться обоюдоострым оружием, знаете ли, не самая здравая мысль. А она ещё какая острая, за это я готов ручаться. Точу её день ото дня, а тупиться ей отродясь было не о что, кроме как о соломенных манекенов.

— Ох, да вонзи ты уже в землю свою тяпку! — послышался совет Каэдэхары, которая по-прежнему не утруждала свою голову запомнить хоть одно название оружия.

     Что стало истинной причиной сдержанных смешков Шобуру и Цуяко — интерпретации Каэдэхары или моё сморщенное от недовольства лицо — оставалось мне только гадать. Полусекундный взмах длинным древком на сто восемьдесят градусов, рассёкший воздух с характерным глухим свистом, последовавший за ним решительный удар в подвявшую траву, и нагината моя уже надёжно укоренилась в увлажнённой почве. Шобуру к тому времени уже погрузил на свою двухколёсную помощницу три мешка, а с моей помощью их число в пару мгновений возросло уже до пяти.

— Осилите? — взглянул Шобуру на Цуяко с какой-то испытывающей и безобидной насмешкой. Насмешкой работящей деревенщины над изнеженной провинциалкой.

     Цуяко сконфуженно обхватила ручки телеги, не без усилия приподняла её, вырывая из земли опорный кол и совершила пару проверочных шажков.

— Нормально. — уловили наши уши вердикт достопочтенной жрицы.

— Ничего не нормально. — опровергла Каэдэхара, очевидно, как и я заприметившая, как секундой позже напряжён был её лик. — Харуки, ну-ка вычти оттуда один.

     Таким образом я облегчил её текущую задачу. Каэдэхара с Шобуру, удовлетворённые тем, что смогли грамотно распределить физическую нагрузку для главной помощницы всея Токофу, благополучно отпустили нас до общего продовольственного склада, предварительно всучив мне соответствующий ключ. Собственной тележки на мою долю не выпало, а потому пришлось тащить по мешку прямо так, в каждой руке. Небось, чтоб всё перенести понадобится семь-десять заходов. И это без учёта, что немолодым супругам предстоит дособирать остатки, что ещё торчали в поле. 

     Шли мы молча по вполне ясным причинам. Мы стоим по разные концы одного моста, возведённого над чёрными бушующими водами путём взаимной информированности и не спускаем обоюдно-пристального взора... Что-то нездоровое таится, клубится и хаотично извивается в этой женщине. Благая паранойя позволила мне своевременно отвернуть голову от этого ухоженного лика и как следствие не ослепнуть, подобно остальным. Может, я себе льщу, но мне очень даже любопытно было бы узнать, что она взаправду обо мне думает. Посылает ли проклятия за стойкость? За то, что сколько бы она ни хлопала своими длинными ресницами, а мёд в её глазах по-прежнему не может склеить мои докучливые пальцы? Страшится ли меня, как мышка зоркого кота? Или, быть может, она вообще не воспринимает меня, как источник потенциальной угрозы? Последний вариант прямо нокаутирует моё самолюбие... Но какой бы из них ни отражал действительность, проникнуть в её голову я не имел возможности...

     Изначально мне чудилось, что моя компания воспринимается ею, как компания удава, обвившего её по рукам, ногам, а также по шее, сдавив гортань и тем самым лишив её возможности хоть слово обронить. Что аж настолько ту нервирует моё общество, побуждая готовиться к какому-нибудь внезапному выпаду с моей стороны... Но преодолев полпути до склада, неукоснительно изучая её напряжённое лицо, по которому уж пробежала пара капель пота, а также её подрагивающие руки, которыми она вцеплялась с новой силой, стоило тележке вновь осесть на землю, постепенно разгадал причину. Потом мне просто стало любопытно, как долго она продержится, прежде чем запросить у меня помощи, но единственными звуками, срывающимися с её губ, каждый раз оказывались разве что утомлённые вздохи, и то чаще они выходили через ноздри. Но мы всё переминали ноги и переминали, не проронив ни слова. А эта упрямица молчала, как и прежде. Поражают, конечно, некоторые женщины... Словно попросить мужчину о помощи подразумевало бы публично объявить себя слабой и несамостоятельной. Отдельные особи излишне остро реагируют на физиологические различия двух полов...

     Не в силах более терпеть, я демонстративно вздохнул, перенёс левый мешок в правую руку, груз в которой резко увеличился в два раза и освободившейся рукою выхватил из её тележки ещё один балласт. Наконец, перестанет скоблить ею землю, как лошадь с привязанным плугом. И пусть я специально перестал поглядывать на Цуяко, всё равно могу додумать с помощью воображения, какое у неё сейчас лицо.

— Спасибо. — неловко пролепетала она вполголоса.

— В следующий раз просто попросите, нечего комедию ломать. — отстранённо бросил я, будто читая ей нравоучения, хотя на деле это был просто совет на будущее.

— Не возникает у меня желания вас перенапрягать. Осторожнее, мышцы ведь не железные.

— Не в первый раз так испытываю руки, так что поумерьте опасения. В прошлом году Шобуру так вообще с горячкой слёг и работы навалилось ещё пуще обычного.

     Уж теперь-то я лишился поводов скрывать свой взгляд, а потому вернул его на жрицу. Она же в свою очередь решила обделить меня вниманием, сыскав больше интереса в созерцании невзрачных сельских хижин, половина труб которых в этот час неторопливо скуривали хворост, а от стен спонтанно рикошетили детские выкрики, отголоски неразборчивых разговоров, а также звуки выполняемой работы вроде рубки дров, сливаясь воедино меж собой и образуя приглушённую какофонию, с которой я уже давно успел сродниться.

— Хорошая у вас деревенька. — без тени смазливой лести отозвалась она. — Тихая, мирная. Народ здесь добродушный и трудолюбивый. Доро-та-бо вам, определённо, не грозит.

— Коике однажды в голову ударила идея разыграть нас. — вспомнилась мне вдруг одна забавная история, связанная с вышеупомянутым ёкаем. — Вылез как-то из футона в час ночи, прошмыгнул на улицу, спрятался где-то и начал завывать на всю округу "верни мне моё поле! верни мне моё рисовое поле!"

— И как, объял вас страх костлявыми руками? — усмехнулась она, явно представив это у себя в голове.

— Нет, мы скорее просто в ступор впали. Больно голосок был детским, да и мы не лодырничаем, чтобы доро-та-бо досаждал нам.

— Надо полагать, мальчик сухим из воды не вышел?

— Не-а. — единожды качнул я головой, ударяя хвостом волос по пояснице. — Кажется, сперва он рассказал друзьям о розыгрыше, а со временем их разговоры достигли взрослых ушей. Ну и отвесили хулигану поучительных нагоняев, чтоб неповадно было.

— Откровенно говоря, подобной шалости я бы ждала скорее от Такеру, но уж точно не от Коике. — балансировала её улыбка между состояниями лукавого озорства и семейной теплоты.

— А деревенька, может, и приятная... — возвратился я к недавней теме, машинально смахивая прочь свою минутную праздность. — Но длительное время тут не поживёшь. От мушесонья тут немудрено корнями врасти в землю. Для недельной передышки от городской суеты это место ещё подойдёт, но уж точно не для проживания на постоянной основе.

— Могу понять. — кивнула она так, словно череп её вдруг отяжелел и стал свинцовым. — Душа вообще такой тонкий инструмент... Пустеет не по дням, а по часам. Что при свете дня, что во тьме ночи чего-то требует, а бедной голове только и остаётся, что потакать её безостановочным прихотям. Заполоняешь её наслаждениями — позже она изнывает, мол, растрачивает вверенное ей время попусту. Ныряешь с головою во что-либо полезное и практичное — она ревёт, дескать, не хватает ей сладкого чувства жизни и вседозволенности.

— Это вы сейчас сетуете на собственную участь?

— Нет, я ещё не разучилась комбинировать полезное с приятным и успешно держу равновесие. — хитро взглянула она на меня. — Просто вздумала подискуссировать, ибо уважаемая Каэдэхара не удостоила меня удовольствием порассуждать духовно. Надеюсь, вы мне не откажете? Знакомо ли вам гложущее чувство пустоты, господин Сэнши? Боль и изнывания сердечные, исток которых остаётся неразгаданною тайной даже вам самим? Ощущение, что всё вокруг, до самого горизонта, блеклое и лишённое смысла?

— Не сказал бы, что они беспочвенны. — осторожно отвечал я, опасаясь сболтнуть лишнего, ибо кто её знает, может она в момент текущий применяет неведомый мне психологический манёвр, призванный незаметно выудить из человека личную информацию? — Но мысль вашу в полной мере уловил. Положим, знакомо, но что с того?

— И как вы изничтожаете эту скверну?

— Никак. — скептицизм ясно сверкнул в моём смешке, ибо сама идея борьбы с внутренней печалью показалась мне такой нелепой, будто бы мне предложили вылепить из песка рабочий наконечник кабураи. — Факт того, что это состояние будет идти со мной по жизни рука об руку уже накрепко укоренился в моём сердце, так что я давно достиг точки смирения. Хорошо это иль плохо, но я с ним породнился, впустил внутрь, как уличного кота, который пусть и ободрал всё изнутри, но чьи выходки я чту, как нечто само собою разумеющееся.

— Хм... Действительно, вопрос вы предо мной поставили неоднозначный. Хорошо, что вы не страдаете, возомнив своё состояние, как абсолютную норму. Однако ж, оценив другую сторону медали, проникнитесь им ещё немного и сердце ваше окончательно заледенеет. Не стыдитесь временами разбавлять его. Можете считать мои изречения псевдоэкспертыми бреднями, но я знаю о чём толкую.

     К сему моменту мы наконец-то достигли деревенского склада, представляющего из себя старое, изношенное, на четверть процентов разрушенное временем деревянное здание без окон. И несмотря на то, что я недавно кичился мужской силой, я с небывалым облегчением положил возле стены свою долю мешков. Пусть мне уже доводилось так напрягаться, сейчас я прекрасно понимал, как себя ощущает гора после схода лавины. Наскоро размяв правое плечо, настрадавшееся более всего, я вынул доверенный мне ключ, всунул его в замочную скважину и двумя оборотами уговорил ржавого сторожа, что висел на ручке.

— Зачем вы его запираете, если вокруг не бродит ни одного бандита? — ни с того, ни с сего поинтересовалась Цуяко. — Сомневаюсь я, что у вас актуально воровать друг у друга.

— Это больше чтобы не скрипела, да не хлопала от ветра. — отвечал я, фиксируя дверь небольшим камнем. — Ну и чтоб мышам было проблематичнее прошмыгнуть за лакомым кусочком.

— Ясно. — совершенно спокойно отозвалась она.

— Не боитесь ведь подобной живности. — стрельнул я в её глаза своим насквозь прожигающим взглядом, выдвигая перед нею неоспоримое замечание, как долговую расписку.

     Как и стоило ожидать, объяснений от неё никаких не посыпалось. Не посыпалось ничего, помимо хитрой и кривой усмешки, скрепившей мои подозрения, как металлической скобой. А сама идея засыпать её вопросами была настолько же глупа, как попытка зачерпнуть луну с поверхности пруда, чтоб унести её домой при помощи ведра, я это превосходно сознавал. Такие как она раскалываются лишь будучи пригвождёнными к стенке и лишёнными путей отступления.

     Так как больше мне ничего не оставалось, я просто принялся затаскивать рис вовнутрь, выстраивая их плотной шеренгой на специально выделенной для него доске вдоль внутренней стены. Цуяко, к слову, тоже не намеревалась тунеядствовать: кряхтя и сгорбившись, предприняла она потешную попытку занести внутрь ну хоть один мешок, на что мне было поистине больно смотреть. А Каэдэхара ещё говорила, что она намеревалась действовать одна... Нет, со временем у неё бы всё получилось, я в этом уверен, просто она так обречённо сутулилась в процессе. Как приговорённая, ей Богу... Изнеженное она создание. Всё-таки молиться днями напролёт ей подошло бы больше, чем таскать мешки с зерном. Хотела она того или нет, но оставил я её не при делах: будучи вынужденной стоять в сторонке и беречь свой скудный запас сил, ей оставалось лишь наблюдать за тем, как я осуществлял разгрузку соло. Много времени на то не потребовалось, но нам придётся возвратиться сюда ещё не один раз.

— А это что у вас такое? — поинтересовалась она у меня за спиной, пока я клал последний мешок.

— Что? — спросил я на выдохе, оборачиваясь и вытирая пот со лба.

     Легонечко она дотронулась ступнёй до камня, выступающего в роли главной затычки для одной из стен, у основания которой зияла законопаченная подручными средствами дыра.

— А, это. — внял я, выпрямляясь и отмахиваясь, как от глупости. — Опять-таки, вина мышей. Прогрызли как-то себе лазейку, а мы её забили. Потом назойливые грызуны ещё подъели стену и расширили себе проход, а мы в свою очередь его опять закрыли. И, сами понимаете, наша конфронтация продолжается по сей день.

— Наверное, уже сподручнее хранить рис у себя дома?

— Тогда они пробираются уже под наши крыши. Деревенские хлопоты, что сказать.

     И наметили мы курс обратно, всё к тому же рисовому полю, словно перелётные птицы, что из одного года в другой неустанно навещают тёплый юг, но непременно возвращаются в родные края. Я сейчас не жалуюсь, однако нечего было и помышлять, что путь наш будет пролегать в молчании. Любит она эти тонкие темы, граничащие с философией. Если они вообще по праву не являлись ею... Выходя на чистую воду, я вынужден признаться, что не сильно жалую эту нетипичную науку, а всему виной подсознательные ассоциации. Полно у нас, простите за надменность, безмозглых мыслителей, которых хлебом не корми, дай только возможность высказать что-нибудь "глубокомысленное". До такой степени глубокомысленное, что хоть до скончания жизни анализируй услышанное, а скрытый смысл всё равно не уловишь... Ибо его в помине не было. Цуяко, впрочем, рассуждает вполне здраво. Я бы даже психологией это назвал, просто обличённой в художественную манеру, где научные термины обёрнуты романтизмом. В чём-то вынужден согласиться с ней, дурой её точно сможет назвать лишь истинный дурак.

     Сколь бы настороженно я к ней не относился, но в её компании время протекает быстрее горного потока. Число мешков уменьшалось в геометрической прогрессии с каждым нашим возвращением, а она всё умудрялась поддерживать разговор. Знаете, бродит среди закалённых мужчин распространённое мнение, что если женщина способна на занимательный диалог, продолжительностью более хоть десяти минут, то это уже великое достижение. Что просто не могло меня не забавлять... Ибо не в нашей ли стране гейшам платят просто за то, чтобы они сидели рядышком и развлекали тебя беседами? Какие-то уже двойные стандарты. Ни разу, конечно, очи мои не видали их загадочных танцев, слух не таял под струями голоска загримированной спутницы, а горло не промачивалось утешительным саке, предложенным мне после поражения в какой-нибудь игре, но банальные слухи касательно них я всё же застал.

— Думается мне, не должно жрице видеть жизнь в таких тонах. — комментировал я засвидетельствованные мысли, что она озвучила без тени колебания.

     То был заключительный заход. На сей раз ей даже досталось всего два мешка вместо трёх, а я тащил пару по-прежнему.

— А в каких же, позвольте полюбопытствовать, я должна её видеть? — глянула она на меня с укрощаемым любопытством, хотя живой блеск в её глазах прямо кричал о том, что беснуется оно в ней, как дикий жеребец, которого посмели запереть в стойле. — По вашему личному мнению.

— Не знаю... — вдруг замялся я. — Как угодно, но не так же. Думается мне, что вера должна идти с человеком рука об руку до скончания его дней.

— Вера, господин Сэнши, это вещь совсем неоднозначная. И как правило, в неё углубляются никакие не невинные агнцы, выражаясь по-христиански. Пока не ведаешь ты бед, Бог для тебя не существует, ибо в твоей самонадеянной концепции мира просто-напросто нет места для второго хозяина своей жизни, кроме тебя самого. Или ж ты элементарно не чувствуешь потребность в утешении и его заботливой ладони на своём плече. Но стоит твоей некогда светлой жизни пойти под откос... Стоит свинцовым тучам затмить небосвод над головою, лишить твою макушку тёплых солнечных лучей, оставив тебя наедине с могильным холодом... — мрачные тени так и рисовались на её лице, отчего я чуть не вздрогнул. — Стоит тебе пасть на колени, вырыдать столь много слёз, что те засолят почву под ногами, превратив привычные блаженному глазу свежие зелёные луга в бесплодную мёртвую пустошь... Провести под разразившемся ливнем недели, месяцы или, быть может, даже лета, как проклюнутся, наконец, из воскресшей земли новые ростки молодых деревцев, горький сок которых отразит вкус твоих отгремевших согрешений. Со временем наступит кульминационная пора, когда совесть облепит тебя и примется обгладывать, как гусеницы шелкопрядов ветви вышеупомянутых деревьев. И лишь когда черви насытятся всласть, окуклятся и заснут в ожидании следующей жизни, её завожделеешь и ты. Размотаешь эти коконы и заполученными нитями сплетёшь себе робу, в которой-то и ступишь ты на пусть святой, ибо кроме неба, никому ты не будешь нужен. Но что сжимает сердце более всего, большинство сих бедолаг, снова поднявшись на окрепшие ноги... Возвращаются на изначальный путь. Куданы и те чаще рождаются, чем грешники решают образумиться и добросовестно перевоспитываются, отмывая плесень со своей души, преодолевая прошлые пороки и начиная ощущать чужую боль. Наказанию редко удаётся исправить человека, оно лишь на какое-то время отбивает у него желание возвращаться на кривую дорожку. Личное желание — вот неотъемлемый катализатор, без которого любой эксперимент с чужой совестью заранее обречён на провал.

— Вот так проповедь... — её критичность вызвала во мне неподдельное диво. — Особенно если принять во внимание, что льётся она из уст женщины, расхаживающей день за днём в храмовом одеянии, которая стремится помочь каждому, с кем пересечётся её путь в силу обстоятельств или по воле судьбы.

— И вовсе не каждому, здесь вы спешите с выводами. — безо всяких колебаний поправила она. — Просто конкретно среди вас нет негодяев, которых следовало бы избегать. Пусть это прозвучит напыщенно и самоуверенно, однако я людей читаю как энциклопедии и опознаю безнадёжный сброд во мгновение ока. Уж не возомнили ль вы меня наивной, господин Сэнши?

— Образ священнослужителя всегда отчасти наивен, согласитесь. — на секунду я остановился, чтобы положить один сползший мешок на землю и взяться за него поудобнее, вслед за чем быстро нагнал Цуяко. — От самой идеи посвятить своё тело и дух пожизненному служению чему-то неведанному, прямо сказать, разит наивностью.

— М-м-м... — задумчиво растянула она своё мычание примерно на пять секунд. — Да, вынуждена признать. Во всяком случае, вы человек не глупый, так что думается мне, что вам по силам процедить сквозь ум всё вышесказанное.

— Да-да, я уловил посыл. — опустошённый голой правдой, вздел я глаза к небу.

— О Боги, вы расстроены? — не ускользнуло от этой всевидящей женщины моё состояние. — Право, не печальтесь. Конечно, сахарными эти откровения нельзя назвать, но и среди них можно сыскать утешения.

— Это какие, например? — скептично посмотрел я на неё. — Десятью минутами ранее вы сами заверили меня, что из человеческой души всё со временем выветривается. "То, что некогда выступало причиной безудержного счастья, рано или поздно поблекнет в оттенок обыденности. Самая пылкая любовь со временем охладеет до состояния элементарной дружбы." А теперь вы добили меня утверждением, что даже человеческая вера обессмыслится с обретением самодостаточности. Мне вот кажется, что проще сыскать милости у óни, чем хоть что-либо хорошее в стоге ваших размышлений.

— Очи мироздания на всё взирают одинаково, даже вот на этот камушек и на алмаз, размером с яблоко. Это людям свойственно делить всё на чёрное и белое. Безусловно, жаль терять былое счастье, но с другой стороны тем же самым законам подчиняются и вещи печальные. Разлюбленное сердце не будет кровоточить пожизненно: рано или поздно время залатает его и наполнит вновь. Счастливое прошлое, проведённое рука об руку с верными, но ныне утерянными друзьями, может, никогда не возвратится, однако же будучи открытым и добрым, однажды ты пересечёшься с кем-нибудь ещё. Ведь радость не обязана быть скованна минувшим: она заключалась в удачном столкновении двух взаимно импонирующих нравов, которое возможно и в грядущем. Разве вы со мною не согласны?

— Возможно... — в моей голове уже начал копиться тяжёлый осадок, вызванный переосмыслением слишком многих вещей. — Правда, вас послушать, придёшь к вердикту, что люди страдают на ровном месте.

— Потому что так и есть! — на сей раз она не выдержала и даже разразилась лёгким смехом. — Большинство людей и не мучаются вовсе, просто ощущают пустоту в душе. Смакуют каждую пылинку, что в ней обнаруживают, однако даже не подозревают как легко её заполнить. Новое увлечение, знакомство, тема рассуждений... Вокруг столько вещей, которыми можно заполнить душу до самых краёв! И пусть это насыщение временно, это не повод киснуть. Никто же в здравом уме не сетует на судьбу за то, что им приходится день ото дня чем-то насыщать желудок? Совсем напротив, многих эта возможность искренне счастливит. Отчего же тогда люди не впадают в восторг от дарованной им возможности до конца своих дней впитывать занимающие их знания и расширять свой круг общения и связей, пополняя арсенал возможностей? Я не понимаю, честное слово! Ну ладно, нутром чую, мне уже стоит умолкнуть... Сдаётся мне, что мой язык вас утомил.

— Будучи предельно честным, есть немного. — сдержанно усмехнулся я. — Но я всё равно благодарен вам за предоставленный клубок рассуждений, который мне ещё предстоит распутать. Спасибо вам за то, что... Так сказать... Нашли чем начинить мою пустующую душу.

— Всегда пожалуйста. — озорно подмигнула она, раскрепощённая этой болтовнёй. — Хоть чем-то вам услужила. А ведь журавль ещё не успел воспарить к поднебесью, господин Сэнши. Не решились-таки облачиться в самурайские доспехи?

— Нет. — сухо ответил я в прежней манере.

— Что ж... Ну ладно... — малость опешила жрица, натолкнувшись о внезапно материализовавшуюся перед нею стену льда. — Раз уж воля ваша такова.

     Не хочу в сотый раз повторяться, но судя по всему придётся: не испытываю я доверия к этой возникшей из неоткуда плутовке. Да, сейчас мы пообщались как приятели, но я склонен вглядываться в каждое её деяние на наличие каких-либо подводных камней. Склонение, манипуляции, демагогия... Не сомневаюсь я в её владении всем вышеуказанным, а может и большим. Вступая с этой жрицей в любую форму контакта, необходимо ежесекундно задавать себе вопрос, а не идёшь ли ты уже у неё на поводу? Перестань хоть на мгновение — и точно выпустишь из рук канат. Полетишь в неизвестность. А уж сколько проживёшь ты после собственной ошибки будет напрямую зависеть от высоты, с которой тебе не посчастливилось сорваться ввиду оплошности.

     По крайней мере именно такая картина вырисовывалась у меня в мозгу, пока мысли саранчой перескакивали с одной извилины на другую, на мгновение вспыхивая в воздухе кислотно-пёстрыми крыльями. Может, я воображаю лишнее, но всё равно чую нутром — этой прохвостке нельзя верить. Слишком уж таинственный саван окутывает эту персону. И помимо прочего, во всей деревне не осталось человека, которому эта женщина тем или иным образом не помогла. Кроме меня, разумеется... Ибо отказы мои штамповались, как на газетном станке. Одна моя догадка строится на том, что доведи она отметку помощи до ста процентов — и произойдёт что-то ужасное. Если не адское, причём в прямом смысле. И оно давало мне дополнительный стимул пренебрегать её предложениями. Опять-таки, возможно я просто глупец, зациклившийся на разыгравшимся воображении, но чем чёрт не шутит? А она та ещё чертовка.

     Наконец-то мы в последний раз доковыляли до этого изношенного сарая. Показывать усталость мне принципиально не хотелось, даже невзирая на то, что руки мои уже начинали неметь от изнурения. Преодолев половину маршрута, я, между тем, поймал по меньшей мере четыре красноречивых взгляда Цуяко. Мол, да закинь ты мешок в тележку, я уж довезу. Признаться вам, я уже взаправду был готов воспользоваться её негласным предложением, но по какой-то самому неведомой причине просто стиснул зубы покрепче и продолжил идти дальше. Благо, теперь мы шли молча и я не был вынужден отвечать, лишний раз открывая рот и сбивая дыхание. Мужская упёртость во всей её красе.

— Фу-у-ух! — благодатно выдохнул, потрясывая измождёнными руками, стоило лишь занести на склад последний мешок.

— В следующий раз просто попросите. — подвернувшаяся возможность передразнить меня исказила её довольное лицо лукавой ухмылкой. — Нечего комедию ломать.

     Я решил промолчать. Не изъявляю я желания вступать с ней в спор, уже заранее предполагая, что выйду сокрушённым. Жрица терпеливо дожидалась в дверном проёме, когда её временный напарник соблаговолит проследовать на выход. И я уже намеревался запирать дверь на замок, как внезапно крайний мешок накренился и свалился набок, как трудоголик, что не спал неделями. Будучи туго завязанным, ни зёрнышка из него не высыпалось, но оно не означало, что его позволительно оставлять в подобном положении.

— Не убивайтесь уже. — съязвила жрица, преграждая мне дорогу и направляясь поправлять мешок самостоятельно.

     Всё равно весьма любезно с её стороны. Прислонился я к косяку, скрестив на груди отдыхающие руки и не спускал глаз со своего объекта подозрений, досконально стараясь выцепить хоть что-то из ряда вон выходящее, но под каким ракурсом на неё не гляди, а отовсюду видишь просто человека. Подобный труд ей явно не приносит радости, так почему она растрачивает время на этот самобытный альтруизм? Нет, всё же я не могу позволить себе такую роскошь, как бездействие. Но что конкретно мне предпринять? И прежде, чем решать это, необходимо ещё определить с чем именно мы имеем дело. Но пока что мне известна только одна нить, за которую я мог бы ухватиться — за её отражение. Однако ж как мне уличить его? Добровольно она к воде и шагу не совершит, по крайней мере с кем-то посторонним. А склонить насильственно... Деревенские не позволят — сразу ведь заступятся, а меня сочтут рехнувшимся. А впрочем-то...

     Наскоро оглядевшись по сторонам, я понял — рядом никого. Идеальная возможность, чтобы стать напористее. Нельзя упускать этот шанс, севший мне на руки как редкая бабочка. И пусть это отчасти подло, но я ведь не намереваюсь её избивать. Всего-то вынужу взглянуть на водяную гладь, тоже мне преступление. Значит, действуем.

     Набравшись решимости, я в пару секунд захлопнул дверцу и лихорадочно, с подрагивающими пальцами, запер висячий замок на три оборота. Пленница моя немедля встрепенулась, подскочив к двери, своими жалкими усилиями отворив её всего на пару сантиметров — ровно настолько, насколько позволял замок.

— Эм... — послышался изнутри обескураженный голос. — Господин Сэнши? — шлёпнула одна её ладонь по старой древесине. — Признаться, даже не знаю, как реагировать. Неужели я имела наглость обидеть вас, что невольно ускользнула даже от меня самой?

— Реагируйте, как принуждённая к ответу. — пояснил я ей, скрещивая на груди руки, в одной из которой неторопливо согревался старенький латунный ключ, попутно игнорируя её предположение. — Что вы так упорно скрываете от нас?

— Господин Сэнши... — даже усмехнулась она, будто не воспринимая ситуацию должным образом. — Я оценила ваш юмор, но во всём необходима мера. Будьте же любезны выпустить мою не страдающую клаустрофобией, но всё-таки свободолюбивую душу.

— Не юмор вам сейчас должно оценивать, а всю серьёзность своего положения. Повторяю недавний вопрос: что вы, госпожа жрица, утаиваете от нас, простых мирян? Что столь ужасающего заключает в себе ваше отражение? Отчего вы дичитесь стоять у кромки воды? — сменил я интонацию на более грозную, чтоб уж наверняка. — И попробуйте только ответить, что не понимаете, о чём я говорю.

— Это... — недолго продлилось её молчание, вслед за которым, как музыка для моих ушей, прозвучал растерянный лепет. — То, что ввиду определённых обстоятельств я не могу разгласить.

— А вы соизвольте. Ибо если я сейчас не получу от вас адекватного ответа, я просто пойду и вернусь сюда с бадьёй воды. Отказываетесь признаваться добровольно, значится придётся действовать собственноручно.

     Ти-ши-на. Вот теперь уж, надо полагать, мне удалось поколебать её самообладание. В кои-то веки она загнана в угол! Ну и кто теперь ликует? Небось, привыкла ощущать себя вершиной пищевой (или хитросплетенческой) цепи, но внезапно со спины подкрался хищник поумнее. И в голове у хищника сего уже взрывались праздничные петарды, пусть и преждевременные. 

     Выждал я, наверное, минуты полторы. Более чем достаточно, чтобы сформировать в голове подходящие слова, а в случае с ней до кучи ещё и обернуть бархатом, чтоб лишний раз приласкать окружающим слух, но она всё молчит и молчит... Сбежать не имела возможности — банально неоткуда. А учитывая, насколько я сейчас навострил свои уши, малейший шорох не остался бы для меня незамеченным. Она по-прежнему заточена в сих четырёх стенах, просто сказать ей нечего... И стоило мне окончательно смириться, что больше я от неё ничего не услышу, как наконец-то за дверью тихо прозвучал её знакомый, но уж слишком отстранённый, будто загипнотизированный голос:

— Расстались мы на заре, и лунный лик ныне холодным мерещится, а для меня с поры текущей рассвета нет печальнее вещей.

     Внутри словно струна лопнула, заливая внутреннее пространство монотонным воем, вынуждающим поморщиться, но больше от неловкости, от абсурдности происходящего, чем от услышанного. Я ожидал чего угодно, но уж точно не поэзии. И вообще, чем она обоснована? Дурочку откровенную из себя строит? Или и вовсе невменяемую... Ладно, к чёрту, не расколется, тут истина бронирована не хуже грецкого ореха. Не хочет по-хорошему, придётся действовать по-плохому.

— Как знаете. — устало вздыхая, сказал я напоследок. — У вас был шанс, теперь пеняйте на себя.

     Будучи абсолютно серьёзным по части намерений явиться к ней с ведром воды, я оставил её запертой и направился искать ближайшую бадью, примерно представляя, где мог позаимствовать её. Сердце билось в исступлении, предвкушая скорую победу: вот-вот пробьёт грудную клетку, подпрыгнет в объятия перины облаков и закричит на всю округу что-то совершенно несвязное, но восторженное! Это чувство можно испытать только в преддверье финала того или иного состязания, когда эмоции переходят в кульминационную фазу. Вот оно, ещё совсем немного... И все признают мою правоту!

     Изначально я собирался позаимствовать ведро у семейства Сугимото, до чьего жилища мне было идти ближе всего, при виде их двадцатичетырёхлетней дочурки по имени Котори, устроившейся на крыльце и разглядывающей своё лицо в отражении зеркала, планы мои претерпели изменения. Пусть Цуяко заперта, но надолго оставлять ту без надзора я элементарно не желал, а в ведро ещё придётся воду наливать. Очевидно, что вариант с зеркалом гораздо удобнее. Согласно законам физики, вода и зеркало взаимно заменимы когда речь заходит об отражении. Хотя следуя схожей логике, стальное лезвие нагинаты тоже подошло бы... Припозднился с осознанием, стоило над этим поразмыслить раньше.

— Котори! — воскликнул я столь резко и надрывисто, что та аж подскочила на месте, только сейчас заметив моё присутствие. — Будь добра, одолжи зеркало!

— Тебе-то оно зачем? — негромко поинтересовалась она, только сильнее вцепившись в него. — Разобьёшь ещё... Сам ли не знаешь, оно мне от покойной бабушки досталось.

— Нужно позарез! — даже врач, чей пациент находится на развилке между жизнью и смертью, не смог бы посоперничать с моим волнением. — Верну его в целости и сохранности, можешь быть покойна. Много ль я вещей за жизнь разбил? — невзирая на попытки сохранить самообладание, губы её невольно дрогнули в какой-то злой усмешке. Нет, было, конечно, дело, когда она мне призналась в любви, а я её холодно отверг, но мне было двенадцать, а ей девять, неужели она по сей день поминает об этом? — Ну или пойдём со мной, сама всё увидишь.

— Боги... — вздыхая, закатила она глаза к небу. — Что ж ты там сыскал такого, чтоб энергия рвалась наружу сродни гейзеру?

     И двинулись мы с нею к складу. Правда, торопиться она не собиралась от слова совсем, так что в один момент мне просто пришлось забрать памятное зеркальце из её рук и перейти на уже более подходящий темп, подталкиваемый в спину пререканиями Котори, забавно семенившей по моим следам. Плевать мне, кем она меня возомнит. Сейчас всё, что меня заботит — это добраться до истины.

     Приближаясь к складу, я ощутил как кровь отлила от моих пальцев, а взор как будто обратился в рыбий: лишь эта ветхая мышеловка различалась чётко, а всё постороннее плыло, размывалось или пылало сполохами нервов. Сейчас, сейчас, сейчас... Какая-то жалкая цепочка элементарных действий отделяет меня от вожделенного триумфа! Глаза мои, наверное, сейчас как у умалишённого, ибо стоило мне бросить взгляд на Котори, как та явно испугалась. Умолкла, скуксилась и присмирела окончательно, словно боясь перечить безумцу перед нею.

     Со второй попытки всунув ключик в замочную скважину дрожащими руками, я наконец-то отворил дверь, за которой всё ещё царила тишина. Сама идея утихомирить беспокойное сердце казалась мне бессмысленной, а потому я даже не стал медлить в собственных решениях — просто распахнул дверь, плюнув в лицо любой опасности, которая могла таиться в этих четырёх стенах.

     Однако же... Здесь не то, что не было опасности... Здесь вообще ничего не было. А вернее сказать, никого... Бесхозный хлам, инструменты, те же мешки риса, прописавшиеся здесь благодаря нам с этой чертовкой... Но не она сама! Сдаётся мне, впервые в жизни я на собственной шкуре ощутил значение слова "прострация"... Не понимаю... Ничегошеньки не понимаю...

— Ну и? — донёсся со спины скептичный голос Котори. — Что ты алкал вверить взору моему?

     Но ответить мне было нечем... Застыл на месте, будто вкопанный... Будто бронзовая статуя, равнодушная к любому шторму... Власть над телом возвратилась лишь спустя какие-то десять немых мгновений. В отчаянных попытках осознать хоть что-то, я просто начал лихорадочно носиться из одного угла в другой, тщетно стараясь нащупать что-либо в воздухе. Не могла... Ну не могла же она просто взять и раствориться! Выход здесь всего один, и тот был перекрыт!

— Н-Но... Но где?.. — окончательно утратив связь с происходящим, выдавил я из себя эти жалкие, почти несвязные слова, уже от безысходности водив руками вдоль хлипких полок, которые бы ни за что не выдержали веса человека.

— Дай сюда! — не выдержав, Котори выхватила зеркало из моих одеревеневших пальцев и поспешила удалиться, напоследок бросив пару едких слов. — Сперва работа, затем попойка! Думала, уж тебе-то это правило известно!

     Оставшись наедине с кладбищенской тишиной, я просто выпал из реальности... Мозг отказывал в анализе произошедшего. Фокусировался он лишь на одном хорошем вопросе... Как? Как, я вас спрашиваю!? Ответьте мне, как эта ведьма исхитрилась выбраться из запертого помещения!? Так, ладно... Перво-наперво необходимо успокоиться, а потом уже решать, что делать.

     Хорошо, здесь её нет. Значится, она либо исчезла вовсе, а вместе с ней потенциальная угроза для Токофу и её обитателей, что тоже можно засчитать победой... Либо она просто шествует где-то по улицам и мне ничего не стоит просто разыскать её для разговора. Вопрос того, где жрица может ошиваться, разрешён. Теперь ещё бы разгадать, как именно она сбежала...

     В очередной раз я обошёл склад вдоль и поперёк, проверяя его целостность чуть ли не с дотошностью приезжего ревизора. Но пусть его состояние оставляло желать лучшего, я действительно не обнаружил ничего путёвого. Да нету здесь лазейки, хоть убейте! Единственная вещь, что привлекла моё внимание — это тот камень, которым мы закрыли ту проклятую мышиную дыру. Почва под ним, если приглядеться, малость исцарапана, что как бы намекает — недавно его двигали. Кроме того, щепки и камешки поменьше, которыми были забиты побочные щели, теперь просто валяются рядом. И хорошо, я допускаю вероятность того, что Цуяко правда сдвигала эту заслонку, чтобы посмотреть, а не удастся ли ей проползти здесь. Но она бы всё равно не смогла! Диаметр здесь не такой широкий! Я даже интереса ради всунул туда ногу, но прошла она лишь немногим дальше колена. Как не изловчайся, не крутись, да не пытайся — всё равно сбежать здесь было невозможно. Какой бы худенькой та ни была, но человеку не под силу здесь пролезть. Только кошке какой-нибудь, но уж точно не человеку.

     Разочарованный, я в несколько пинков забил камень обратно. Нечего мне больше делать в этом сарае, пойду-ка я отсюда восвояси. Поброжу вдоль родных улиц, да подтвержу иль опровергну, взаправду ли она исчезла без следа, будто подхваченная вихрем осени. Растворилась в подпространстве, чёрт побери... Коли так, то скатертью дорога. А в противном случае у нас с ней наметится ну очень откровенный разговор, от которого её не спасут никакие увиливания.

     Наскоро заперев дверь, я живо зашагал в центр деревни, будучи настолько злым и нервным, что игнорировал любую форму обращения в свой адрес. И как вы полагаете, оставила нас эта роковая дама? Ну разумеется нет! Уже за вторым поворотом этот красный подол возымел на меня характерный эффект, как на разъярённого быка. Устроилась там на поваленном бочонке, как ни в чём не бывало, в компании шести деревенских детей. Из мальчишек: любитель мифов и страшилок Коике, откровенный до бестактности Ичиро, признанный хулиган Такеру и ещё более-менее прилежный Шибутора, а из девочек бойкая Айко и её прямо-противоположно робкая сестра Оми. Без лишних раздумий, двинулся я к этому столпотворению такой грозной походкой, что будь я Божеством, точно бы земля под ногами дрожала.

— Ну-у-у! Так нечестно, ты же обещала! — обиженно дула Айко свои губки.

— Обещала. — подтвердила жрица, по-сестрински нажимая девочке на носик. — И я сдержу своё слово, просто не сим днём.

— Точно? — поинтересовался Шибутора. — Ты же не начнёшь так увиливать ежедневно, тётя Цуяко?

— Гарантированно не начну, Инари мне свидетель. — торжественно заявила та с рукой у сердца.

— О-о-о, Инари... — восторженно протянул Коике, будучи падком на всё мистическое и потустороннее. — Ну раз уж Бога приплела, то нет у нас иного выбора, кроме как поверить на слово!

— Хех. — потрепала Цуяко его макушку. — Вы уж извините меня, милые мои, просто дел внезапно привалилось, всё-таки зима на носу. Было б времени побольше, мы бы с вами хоть до поздней ночи... — вдруг она замолкла, переключив внимание на подошедшего меня, однако ж без малейшей капли страха, ибо взгляд её прямо-таки источал уверенность, а улыбка даже какую-то ликующую наглость. — О, господин Сэнши, вот так неожиданность!

— Вот уж точно, как ведь с языка сняли, госпожа Накамура. — грозно нависая над нею и накрывая своей мрачной тенью, я частично скопировал выражение её лица. — Гуляете, как я погляжу?

— Конечно. — непоколебимо держа взгляд, ответила она. — Погода сегодня просто прелестна. Солнышко греет, птички всё ещё не улетели. Что же прикажете, взаперти мне сидеть?

— Может быть. — непроизвольно дёрнулся мой глаз от такой нарочитой издёвки. — Осень ведь, что всем нам хорошо известно, это настоящий парад болячек. И взаперти порой полезно посидеть.

— Я не из тех, кто прячется, господин Сэнши. — добавила она стали в свой голос, а во взгляд холода. — За исключением тех случаев, когда оно действительно необходимо.

     Половину минуты сверлили мы друг друга взглядом, пока меж нами точно молнии искрились. А учитывая, что даже недальновидные детишки умолкли от увиденного зрелища, атмосферу мы явно нагнали оцепеняющую. Не будь их тут, я б точно перевёл наш разговор на откровенный лад. Спровадить бы их куда-нибудь подальше, а то расскажут, чего доброго, родителям, мол, я этой "святой" козни строю.

     А эта мелочь точно за неё заступится, ибо стоило ей появиться в нашей деревушке — первоочерёдно она раздала им гостинцы с игрушками. Такеру теперь ни на минуту не расстаётся с деревянными сюрикенами, метая их во всё подряд, невзирая на многочисленные негодования старших. А на шее Оми даже сейчас висит бумажное ожерелье, выполненное из орнаментов оригами, складывать которые та научилась из пособия, подаренного жрицей. В общем подкупила она их — заручилась собственной миниатюрной гвардией.

— Харуки, чего ты как с морским ежом за шиворотом? — возмутился Такеру, оборвав нашу безмолвную перепалку. — А ну-ка не смотри так на Цуяко, а не то!.. — потянулся будущий ниндзя за своей смертоносной звездой.

— Боюсь, боюсь. — отступил я, пока в моём горле что-нибудь не застряло. Смех, например. — Ладно, полно вам сидеть здесь, бегите-ка лучше играть.

— Мы хотели, но с тётей Цуяко. — практически что прошептала Оми, но она всегда была тихоней, сколько я её помню. — А у той внезапно навалилось дел...

— А знаете. — вмешалась "тётя Цуяко" — Помогай вы родителям почаще, у меня бы и обязанностей было меньше. А времени на игры... Соответственно больше. — накренив голову, намекнула она.

— Нашим с Оми родителям даже просить нас не нужно, мы и так делим домашние хлопоты поровну. — гордо заявила Айко, скрещивая руки на груди. — А для этих тунеядцев замечание полезное! — бросила она взгляд на мальчишек, по которым словно бы синхронно пробежал разряд статического тока.

— Впрочем, не так это и тоскливо. — подбородок жрицы лёг поверх её тонких пальцев, сцеплённых в ручной мост. — Думается мне, что господин Сэнши с великой охотой поиграет с вами заместо меня.

— Чего!? — воскликнули все присутствующие от взаимного недоумения, и я в том числе.

— Да ну, Харуки бука! — выражал негодование Ичиро. — Он смеется ещё реже, чем Такеру чистит свои зубы.

     За подобное высказывание он испытал удар ментальный в виде моего пронзающего взгляда, а также удар физический, доставшийся ему от друга. Неудивительно, учитывая что Такеру искренне влюблён в Цуяко, пред которой его только что унизили. Да-да, перед нами один из тех удивительных случаев, когда ребёнок по наивности западает на вполне зрелую женщину. Стоит ли хладнокровно топтать его надежды или позволить самому всё осознать?

— Правда что ли? — лукаво глянула Цуяко на меня. — А мне вот показалось, что сегодня он пребывает в превосходном, если не как раз игривом настроении. Даже подшутить изволил надо мной, пускай и специфично. — прикрыла она глаза ещё уже, пронизывая взгляд коварством. — Если это, конечно, была шутка. Но чтобы господин Сэнши, да вознамерился меня теснить... — демонстративно покачала она головой, не спуская с меня своих медовых глаз. — У меня ведь нету повода таить на вас обиду?

     Находясь под пристальным взглядом детворы, меня так прошиб пот, словно оказался под прицелом дюжины лучников. Нет, самих детей я не боюсь, но они же проболтаются родителям! Ну что за трусиха, а? Прячется за детскими спинами! Но что бесит более всего — выбора-то у меня никакого, кроме как пойти у неё на поводу, ибо претит мне перспектива распрощаться с нормальной репутацией, и без того порядком пострадавшей в глазах Котори.

— К-Конечно шутка! — даже представлять себе не хотел, насколько нелепым должно было выглядеть моё лицо. — Как могли вы подумать иначе, госпожа Накамура?

— Вот и славно. — господствующе кивала она, будто гладя пса за послушание, что просто не могло не вызвать во мне чувство отвращения. — Тогда всё в порядке, на шутки не обижаются.

— Н-Но всё равно я не могу пойти играть. — упорно шёл я поперёк её уловок.

— Почему? — пристала Айко.

— Да я же... — выискивал я малейший повод улизнуть, ощущая себя мальком, спасающимся от прожорливого хищника, что по незнанию заплыл в крошечную заводь, являющую из себя тупик. — На посту сейчас, точно! Деревню сторожу, улицы патрулирую вас охраняю...

— С голыми руками охраняете? — саркастически удивилась Цуяко, приподнимая тонкие брови. — Сильны!

     Мне будто бы внезапно печень вырвали. В самом деле, нагинаты-то у меня с собой нет! На сей раз взгляд мой был наполнен уже не раздражением, а каким-то подобием ужаса, которое возникает лишь у загнанного человека. Куда ни поверни, везде его поджидают напасти... Почему сейчас от одного лишь жалкого присутствия этой ядовито ухмыляющейся женщины, меня на пару с мурашками, марширующими от затылка до поясницы, преследуют схожие ощущения? Что куда бы я ни удрал, она заранее будет знать, какое направление я избрал? И как следствие, подготовит там очередную яму, ещё глубже предыдущей! И лишь когда она вдоволь наиграется со своей жертвой... Когда ноги мои будут уже не в состоянии совершить хотя бы один шаг... Сверкнёт мне на прощание своей коронной ухмылкой, да присыплет сырой землёй. Похоронит очередного дурня, которому хватило дерзости перейти ей дорогу, невзирая на предупреждения и просто здравый смысл.

     Ты что, специально пришла именно сюда? Знала, что перед посторонними глазами и ушами я не решусь говорить напрямую? С самого начала взращивала умысел скинуть эти дурацкие игры на мою голову, а заодно на какое-то время отвязаться от моих досаждений? Взяв в учёт даже отсутствие моего оружия, без которого мне так легко не отвертеться патрулём, совсем кстати не мнимым? Неестественно... Это просто неестественно иметь такое стратегическое мышление!

— Что я говорила? — упиваясь моей уязвимостью, как рис упивается ливнем после продолжительной засухи, говорила она. — Свободнее его только сбежавший раб. Забирайте, сдаю с рук на руки.

— Да с какой стати я должен!.. — истерически взвыл я, ибо это было слишком даже для моей выдержки.

— Он же явно не изъявляет иррационального желания... — улыбаясь во весь рот, перебила она. — В жалкое одночасье прослыть мерзавцем всея деревни? Из-за такой-то ерунды...

     Ах ты прохвостка эдакая... Коли дети не распустят слухи, так возьмёшься воплощать план самолично? Но как бы больно не было мне это признавать... Но пора бы уже смириться с поражением. Я будто угодил в зыбучую трясину и каждое моё движение лишь приближает меня к беспросветному дну. Эта хитрюга в любом случае добьётся желаемого, что уж сомневаться после виденного? А неприятностей я предпочёл бы избежать... Не усмирю гордость — позже крупно пожалею, вкусив плоды её возмездия. Браво, мерзавка, мысленно даже похлопаю тебе. Ликуй, пока можешь!

— Ладно... — вздыхал я, обречённо свесив руки. — Так и быть, сыграем.

     Судя по лицам детей, их вера в происходящее была даже меньше моей. Но всё же они быстро просияли в лицах и галдящей толпой убежали, смеясь и крича мне вслед, чтоб догонял. А выбора нет... Либо предстать пред всеми дурачком, либо злодеем. Благо, здесь все свои и стыдиться мне по большей части некого. А жрица же тем временем встала и без лишних слов наметила куда-то курс, уверенно смотря вперёд как победитель.

— Если вы проболтаетесь... — послал я ей вдогонку, отчего она остановилась. — Необходимо будет также объяснять, каким образом вы оттуда сбежали.

     Не знаю, зачем я это сказал. Сдаётся мне, это была последняя, отчаянная попытка уколоть манипуляторшу хоть чем-нибудь, чтобы не выглядеть в своих глазах обставленным всухую. И я прекрасно сознаю, насколько это было глупо, но язык сам повернулся... Зверь так же рычит, будучи загнанным в угол, прижав уши к голове и истекая горячей кровью.

— Господин Сэнши. — преспокойно обратилась она, повернув ко мне лишь половину лица. — По-вашему мнению, выбравшись из настоящей ловушки, я не сыщу выхода из словесной?

     Согласен, глупо было ожидать успеха. Говорю же, безнадёга выдавила эти слова из моей глотки. Мне необходимо успокоиться, пока Цуяко окончательно не погребла мою самооценку в море грязи. И стоило мне кончить эту мысль, как по её лицу проскользнула жуткая, садистская усмешка, пославшая холодную спицу в моё замеревшее сердце.

— Не обо мне вам сейчас стоит думать, а о словах, которыми вы оправдаете своё ребячество перед другими стражниками. — образно мои руки уже ограждали нас с ней, умоляя замолкнуть и забирая назад все высказанные глупости. — А что до меня... Я в данную минуту ничего так искренне, так чистосердечно не желаю, кроме как вам возвратиться с победой.

     Засим она отвернулась и неспешно возобновила свой уход. А я же с облегчением выдохнул, ибо слова её оказались не такими страшными, как я предполагал. Сжалилась что ли? Или воображения недостаёт для чего-то поистине посрамляющего? Так или иначе, я решил не ворошить осиное гнездо лишний раз и просто смыться восвояси, считая что откупился малой кровью. Развернулся я и сделал один шаг...

— Ну хоть над кем-то. — ...внезапно прилетело со спины колкое замечание, по весу ощущений сопоставимое с ударом исполинского валуна, раздробившего мне кости и размазавшего тело по земле.

     За секунду выбросив из головы все собственные предостережения, я развернулся к ней и чуть не кинулся к ней, как филин на белку! Но вовремя одумался и удержал себя от неразумных поступков... Просто стоял, сжав до хруста собственные кулаки и кипел немой яростью, глядя вслед уходящей проныре. И жадно вгоняя в грудь охлаждающий осенний воздух, ибо чувствовал, что внутренности мои будто пылают! Но всё же... Стоит признать, что помимо гнева ощущал я что-то вроде уважения. Вести подобные психологические войны, предугадывать расклад событий и вот так вертеть людьми ещё нужно наловчиться.

— Харуки, ну ты идёшь!? — донёсся голос Коике, дожидающегося меня вместе с остальными.

— Иду. — ответил я, провожая взглядом удаляющуюся Цуяко, даже не зная, услышал ли он мой голос.