XXII

Isn't it lovely, all alone

Heart made of glass, my mind of stone

Tear me to pieces, skin to bone

Hello, welcome home *

Billie Eilish feat. Khalid - lovely

* Разве это не прекрасно — быть наедине с собой,

Сердце — стекло, а разум — кремень.

Ты разрываешь меня на части, до самой плоти.

Здравствуй, добро пожаловать домой.

Нащупываю огрубевшими подушечками пальцев то место, где едва заметной полоской белеют остатки шрама, но вслепую найти его сложно. Технологии мятежников мало отличаются от тех, которые используют в Пангее, а кое-где даже превосходят их, поэтому совсем скоро с моей кожи и вовсе исчезнет след маленького надреза.

Действие анестезии давно прошло. Вообще-то, в этой странной комнате, похожей то ли на допросную, то ли на кабинет, я сижу уже несколько часов. Как только маленький чип, напоминающий скорее обычную щепку, вынесли за пределы комнаты, я перестала кого-либо интересовать. Даже Мэри-Энн, наскоро закончив с моей рукой, извинилась и поспешно вышла. Поэтому времени обдумать все у меня достаточно.

Перед глазами стоит мамино лицо, вынутое из омута памяти и дополненное недостающими фрагментами. Теперь я могу восстановить его полностью, ведь передо мной не совсем точный, но живой пример. Не хочу думать о том, что за мысли витали в ее голове, пока мы все жили под опущенным топором расправы. Не хочу допускать, что дело революции в ее сердце стояло выше нас - собственных детей.

Отца вспомнить сложнее. Помню только, что его волосы на висках начали седеть слишком рано, а покатый подбородок прятался в коротко стриженой бородке. А еще - строгий, но любящий взгляд, который проникал в душу. Жаль только, что все это уже не имеет никакого значения, потому что больше я его не увижу...

И впервые за долгое время мне кажется, что единственное, что нужно, чтобы заглушить боль и страх - отцовские объятия, те самые, которые он дарил нам после ночных кошмаров или случайно услышанных жутких историй. Тогда казалось, что весь мир не сможет сломить тебя, потому что за спиной всегда есть человек, готовый тысячу раз отдать за тебя жизнь без единого сожаления. И второго такого уже не найти.

Когда за дверью наконец слышатся шаги, я с благодарностью поднимаю глаза. Еще немного - и по моим щекам снова потекут слезы, которые я уже не остановлю. Сейчас не время отдаваться своей боли - нужно думать, делать, говорить, решать... а хочется только забиться в угол и рыдать, рыдать, рыдать.

Мэри-Энн входит быстрым, деловым шагом человека, время которого слишком дорого стоит, чтобы тратить его на неважные вещи. Вспоминаю ее поведение в медицинском кабинете, когда мы только встретились, и мысленно благодарю сестру за эти минуты, подаренные мне. За то, что не потащила меня в операционную, как только увидела на пороге, и за то, что не рассказала всего в первые секунды встречи. Сколько еще слишком важных вещей она придерживает, чтобы окончательно не разбить меня?

По глазам сестры вижу, что одна такая точно нашлась и услышать ее мне предстоит прямо сейчас.

- Я только что ходила в карантинную зону второго выхода, - сообщает она. Тянет время или это и есть та важная вещь - мне все равно. Придвигаюсь вперед, чтобы поскорее услышать новости об Алексе. - Твой друг до последнего защищал тебя и твердил, что ты "нон-аптес", - по ее губам мелькает легкая улыбка, которую я охотно подхватываю.

В груди шоколадом разливается что-то теплое и приятное. Алекс готов был врать до последнего, чтобы спасти меня от опасности - пусть и призрачной. Это восхищает и пугает одновременно, но сейчас, когда мы в безопасности, я не хочу бояться.

- Что с нами теперь будет? - стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно, вбивая себе в голову мысль, что теперь можно не переживать за свою судьбу.

Впервые за долгое время у меня есть все, что нужно: семья, друг, крыша над головой и главное - возможность отомстить. Последнее оставляет после себя горький осадок на совести, ведь в глубине души я знаю: именно месть занимает первое место в этом списке.

- Останетесь здесь, с другими. У нас есть ресурсы, мы наладили хозяйство и производство всего необходимого.

Мэри не распространяется о жизни на Базе, и я не хочу просить ее об этом: все равно скоро смогу увидеть своими глазами, как люди живут здесь. Мне не терпится узнать об одном - армия. Возьмут ли меня в солдаты? Смогу ли я участвовать в боях, когда начнется война? Да и начнется ли она вообще?

- Послушай, Элис, я знаю, что тебе не терпится узнать побольше об этом месте, но... есть еще кое-что, - сестра снова говорит торопливо, шаря рукой в нагрудном кармане халата. Она его так и не сменила, поэтому на рукаве алеет маленькая красная капля - моя кровь. - Перед тем, как я уехала, мама дала мне письма для всех нас. На случай, если... - ее голос срывается, но тут же обретает прежнюю мнимую уверенность: - ... если случится то, что случилось. 

Письма?

Мне вдруг кажется, что после этого слова я начинаю медленно погружаться под воду, и с каждой секундой шум в ушах все громче, а перед глазами все темнее. Давление сминает меня в маленький никому не нужный шарик, оставляет на дне и засыпает песком.

- Она хотела, чтобы вы с Тимом и Джонни прочли их, когда вырастете и сможете понять все правильно. Вот... - Мэри извлекает из кармана бумажку, удивительно ровную и аккуратно сложенную вчетверо. - Свое я прочла еще давно, а это так и не решилась открыть... все ждала...

Молча забираю из ее пальцев клочок бумаги и верчу его в руках, не решаясь развернуть. Что если написанное снова ударит меня под дых кулаком потрясения? Что если я больше не смогу смотреть на мир так, как смотрела раньше? Я не хочу больше боли и сомнений... Я просто хочу, чтобы все стало как раньше...

Не станет. Нас осталось всего двое - два разбитых и одиноких парусника, из которых уже не построишь былую армаду.

- Я буду ждать за дверью, - Мэри-Энн мнется, не зная куда деть руки, и наконец выскальзывает за дверь.

Снова медлю, а потом неохотно, но все-таки разворачиваю листок. Стук собственного сердца кажется грохотом камнепада в горах. Рука, которая сжала бумагу, дрожит, а буквы, так внезапно возникшие на белой поверхности, пляшут перед глазами. Мамин почерк... Подношу записку к лицу и - то ли воображение подбрасывает, то ли такое действительно возможно - чувствую запах знакомых духов.

Мама.

Она точно так же держала эту записку с трепетом в груди, может, даже плакала над ней. Кто знает - вдруг и я скоро залью клочок бумаги своими слезами.

Пожалуйста, мама, не делай мне больно... Исцели меня этими строками... Ты ведь знала, что я буду читать их, когда тебя уже не будет рядом... Умоляю, помоги мне...

Делаю глубокий вдох и наконец цепляюсь взглядом за написанное.

"Дорогая Элиссон,

Не хочу начинать со стандартных фраз. Мы обе знаем, что случилось, раз ты держишь в руках это послание.

Тебе, наверное, уже рассказали. Ты взрослая и поймешь все, я знаю. Ты всегда понимала все и без слов - и эта твоя проницательность пугала нас.

Мы примкнули к мятежникам не потому, что хотели быть героями или спасти мир, а потому, что хотели спасти вас. Пангея - зло, и я не могла позволить им отравить моих детей гнилью своей системы. Я хотела оставить вам в наследство не дорогие особняки, а свободу и справедливость, мир, где все равны, мир, где вы сможете быть теми, кем захотите.

Эта идея была безумной с самого начала, но мы - мы с отцом и много других людей - воплотили ее в действительность. Мятежная База станет вашим домом, где вы сможете жить, ничего не опасаясь, или продолжать бороться за то, за что боролись мы. Мне страшно подумать, что сейчас вы можете подвергнуться опасности, и я отдала бы все, лишь бы знать, что ни один из вас никогда не выйдет на поле боя и не станет разведчиком, однако просить остаться в тени было бы нечестно и эгоистично.

Думаю, не ошибусь, если скажу, что все это время ты хотела отомстить. Ты всегда была импульсивна и слишком чувствительна, поэтому за тебя я боюсь больше всего, Элис. Не делай глупостей, милая.

Иди за своим сердцем. Если хочешь воевать, воюй не за умерших, а за тех, кто еще жив. Пусть это будет не месть, а борьба за людей, которые страдают от несправедливости системы так же, как и ты.

Как бы я хотела увидеть тебя сейчас и сказать все это в лицо... Я хотела бы, чтобы ты пообещала мне не рисковать собой понапрасну. А еще попросить прощения за все, что мы сделали. Поверь, не было ни секунды, когда бы я не жалела, что мы пошли на этот риск. Тогда опасность казалась мне не такой близкой, хоть я и говорила всем, что осознаю ее. Мне больно признавать это, но вся вина лежи только на мне, Элис. Это было мое желание и моя инициатива.

Береги себя, Элиссон, и, если можешь, прости нас... прости меня. Отпусти свое прошлое. Мы с отцом очень любим тебя. Помни об этом.

Твоя любящая мама

P.S. Присмотри за Тимом и Джонатаном и слушайся Мэри-Энн. "

После того как на бумагу падает первая слезинка, я уже не считаю влажные пятна, искажающие написанное. Только в конце письма замечаю чуть потекшие чернила и понимаю, что не первая лью слезы над письмом.

Мама...

Провожу пальцем по тому месту, куда когда-то давно упала ее слезинка, и больше не могу сдерживать рыдания. Мне все равно, слышит ли их Мэри-Энн, слышит ли их вообще кто-нибудь, нужны ли эти слезы и уместны ли они сейчас - я просто хочу наконец отпустить всю свою боль вместе с этими слезами.

Они все погибли. Их больше нет. Память о них останется в моем сердце, но им больше нет места в моих кошмарах. Я должна отпустить.

На мгновение мне кажется, что мама знала, как все сложится на самом деле. Знала и просила отпустить их не просто так, а потому что все это время я жила воспоминаниями и самобичеванием.

Залажу на стул с ногами и прижимаю колени к груди, чтобы спрятать в них заплаканное лицо. Чувствую, как тело вздрагивает от судорожных рыданий, как дыхание перехватывает, и понимаю, что все-таки захлебнулась. Трясина, все это время не отпускавшая меня, победила.

Или мне просто нужно дойти до самого дна, чтобы пробить его?

...

Перечитать письмо еще раз и обдумать его мне удается только спустя несколько часов.

Когда рыдания наконец затихают в груди и я нахожу в себе силы встать, зову Мэри-Энн. Вместе мы возвращаемся в медицинский кабинет карантинной зоны, чтобы закончить осмотр, а потом сестра провожает меня до спальни, где я проведу ночь, пока не будут готовы результаты анализов и тестов.

Одна моя часть хочет попросить ее остаться, поговорить - неважно о чем, просто убить зловещую тишину вокруг, - а другая заставляет молча следить за тем, как дверь захлопывается и оставляет меня в полном одиночестве. Достаю письмо, спрятанное в нагрудный карман, и разворачиваю уже чуть смятую бумагу, чтобы жадно, будто в первый раз, впиться глазами в неровные строки.

Только когда написанное уже отпечаталось в памяти после бесконечных перечитываний и повторений, заставляю себя обдумать каждую фразу. Хочу оставить в памяти не только мамины слова, но и ее мысли.

"Ты всегда понимала все и без слов - и эта твоя проницательность пугала нас".

Здесь мои размышления заходят в тупик. Я не помню, о чем думала, когда замечала странности в поведении родителей, не помню, подозревала ли их в чем-то, но сейчас уверенность в том, что я могла догадаться обо всем и раньше, разъедает меня и наполняет странной горечью.

Семь лет я мучалась догадками, пыталась понять - почему? - и все равно не пришла ни к чему. Ты ошиблась во мне, мама...

Быстро возвращаюсь к чтению, чтобы слезы снова не затопили глаза.

"Я хотела оставить вам в наследство не дорогие особняки, а свободу и справедливость... "

Где же эта справедливость, мама? Возможна ли она вообще? Когда борешься за нее, такими вопросами не задаешься. Может, мне тоже стоит поступать так? Но как тогда бороться за то, в чем сомневаешься?

"Мятежная База станет вашим домом, где вы сможете жить, ничего не опасаясь, или продолжать бороться за то, за что боролись мы".

Здесь я надолго впадаю в странное состояние, когда внутри нет ни одного чувства, ни одной мысли и ни одного намерения. Я не хочу колебаться в ранее принятом решении, но понимаю, что мамины слова уже давно подточили уверенность в его правильности.

"Если хочешь воевать, воюй не за умерших, а за тех, кто еще жив".

Она права. Говорю себе это сразу, как непреложную истину, и все равно пытаюсь спорить. За что я собираюсь воевать? Ведь сколько бы я ни говорила себе, что действительно хочу свергнуть систему ради мира и равенства для всех людей, самой главной причиной всегда останется месть. Именно она толкнула меня на принятие решения. Она руководила мной и будет руководить, потому что каждый раз при упоминании Пангеи перед глазами встают лица родных, лица братьев, которых убили просто так.

Сколько еще в мире людей, которых убили просто так, просто потому, что они мешали кому-то наверху? Почему я не могу мстить за них? Разве на войну нужен специальный пропуск?

Сжимаю край бумаги и мну его, представляя, что ответила бы матери, будь она здесь. Впервые даю волю злости, которую весь этот день старалась уничтожить в себе. Не ей указывать мне, что делать. Мама зашла слишком далеко в своей идее, потому что ради высокой цели можно пожертвовать чем угодно, а я не хочу больше ничем жертвовать.

Бросаю письмо на стол и ложусь на кровать, отвернувшись к стене. Яростно стираю остатки слез и невидящим взглядом смотрю вперед.

Прости, мама. Я больше не ребенок.