XXI

And all the kids cried out,

"Please stop, you're scaring me" *

Halsey - Control

* И все дети плакали,

"Пожалуйста, остановись, ты пугаешь меня"

Бывают моменты, когда ты теряешь контроль над своим телом. Оно стоит, одинокое и далекое, а ты паришь где-то в воздухе, лишенный материальной оболочки, и уплываешь прочь с первым потоком воздуха. Тебе страшно, но ты не в силах осознать этот страх, потому что все вокруг увязло в тумане: твои чувства, звуки и запахи, картинка перед глазами. 

Я смотрю в мамино лицо и не вижу его. Знаю, что передо мной совсем не она, но ничего не могу с собой поделать. Хочу указать разуму на отсутствие морщинок и совсем другую линию подбородка, но вместо этого все пожираю и пожираю влажными от слез глазами знакомые черты.

- Элис? - ее неуверенный голос, теперь совсем знакомый и родной, врывается в сознание и на мгновение прогоняет сонное оцепенение.

Но только на мгновение. Потом я снова погружаюсь в него и тону, тону, тону... А голос внутри повторяет, как заведенный: "Мэри-Энн".

Мэри-Энн... Мэри-Энн... Мэри-Энн...

Да, это она... Почти такая, какой я видела ее в последний раз. Или мне только кажется? Я давно забыла, как она выглядит, черты сгладились в омуте памяти, и только глядя в свое обманчивое отражение в речной воде я вспоминала их.

- Мэри-Энн, - наконец шепчу, не в силах повысить голос. Кажется, язык больше не принадлежит мне, он едва ворочается во рту. Сухое горло вот-вот раздерет кашель.

Она всхлипывает. Кусает нижнюю губу и с искаженным попыткой сдержать слезы лицом бросается мне на шею. Обнимает, прижимает к себе и плачет навзрыд, почти истерично. Не знаю, что действует на меня сильнее - ее слезы, объятия или долгожданное осознание происходящего, но плотное одеяло, мешающее мыслить и действовать, вдруг спадает с плеч и дает свободу. Тогда неудержимые рыдания заражают и меня.

Цепляюсь за сестру, как за спасательный круг. Хочу обнять ее и никогда больше не отпускать, чтобы она всегда была рядом, чтобы никто больше не посмел разлучить нас...

Мы ведь семья. Она - моя семья. И теперь нас двое.

Не успеваю понять, когда наши всхлипы сливаются и начинают звучать одинаково. Просто кладу голову на плечо Мэри и часто-часто моргаю, прогоняя слезы. Темные пятна пляшут перед глазами, и я пытаюсь успокоить бешеный стук сердца, чтобы не упасть в обморок сейчас, ведь это значило бы, что я больше не смогу обнимать сестру, чувствовать тепло ее тела и знать, что она жива. Жива.

- Я думала... думала...

Мэри отстраняется, но не отпускает меня. Цепляется за руки, будто боится, что, если выпустит меня, я исчезну и больше не вернусь. Чувствую то же самое и крепко сжимаю ее ладони в ответ. Снова смотрю в такое знакомое, родное лицо, и теперь наконец замечаю, как оно изменилось. Мэри-Энн повзрослела. Щеки чуть осунулись, а вены сильнее просвечивают сквозь тонкую кожу. Глаза даже сквозь пелену слез несут серьезный и слишком печальный взгляд, который не в силах прогнать радость встречи. Прямо как у мамы.

- Ты в порядке? Ты... - она не может подобрать слов, но все пытается сказать что-то. - Элис, я думала... Ты ведь была там, осталась с ними... Мы искали тебя, искали так долго, но...

Не хочу ничего объяснять. Кажется, что едва я открою рот, вся эта комната погрузится в привычную обыденность, исчезнут яркие краски бешеной радости, пропадет все, что я заново обрела... 

- Прости, я, наверное, тороплюсь... - она, видно, читает все в моих глазах и сразу замолкает. Неуверенно стирает влажные дорожки с щек, трет опухшие веки и шмыгает носом.

- Знаешь, - заставляю себя проглотить ком в горле и заполнить неловкую паузу, - я все это время надеялась, что ты жива. А потом отчаивалась и снова надеялась, и так по кругу...

- Я тоже, - Мэри кивает понимающе.

Мы с ней в одинаковом положении. Интуитивно понимаю это сразу, однако осознание приходит только сейчас. Единственная разница в том, что она провела все эти годы здесь, среди мятежников, а я - в лесу. Наверное, у нее появились друзья и знакомые... Было ли ей также одиноко, как и мне? Винила ли она себя в том, что не погибла вместе с родными? Может, сестра изменилась не только внешне? Может, она уже не та Мэри, которой я ее знала?

По глазам сестры понимаю, что она думает о том же. Хочет спросить, как мне удалось спастись, но изо всех сил сдерживает себя, не хочет казаться навязчивой или подозрительной. 

- Меня спасла мисс Бишем, - провожу указательным пальцем по нижнему веку и собираю слезы. Глаза саднит, а нос забит и едва дышит. - Мы ушли вместе, а потом они убили ее. Я сбежала в лес.

- И все это время ты жила там одна? - удивление в глазах Мэри-Энн мешается с отчаянием и гордостью, которая невольно передается и мне. - Папа гордился бы тобой, - тихо добавляет она.

Несмотря на океан боли, снова разорвавшийся внутри, чувствую, как губы расползаются в улыбке. Она более уместна, чем слезы, и я не пытаюсь стереть ее. С удовольствием смотрю, как Мэри-Энн дергает уголком губ, как в ее глазах снова загорается живой блеск.

- А мама - тобой. Она мечтала, чтобы ты стала врачом.

На мгновение ее лицо светлеет, а потом вдруг становится совсем другим, слишком отрешенным.

- Не знаю, Элис... Она мечтала не об этом... Она хотела другой участи для нас, хотела спасти всех...

- Что ты имеешь в виду?

В голове колокольчиком звенит тревога. Возможно, сейчас я смогу узнать, за что их убили. Мэри-Энн здесь, среди мятежников, значит она должна что-то знать. Она бы не пришла сюда, если бы точно не была уверена в существовании Базы.

Догадка молнией проносится в голове. Как я раньше не... Боже...

- Они были мятежниками?! - захлебываясь внутренним потрясением, выпаливаю я. - Они знали?! Они все это время знали?

- Да. Мы все знали.

Почти физически ощущаю, как трудно и больно даются ей эти слова. Ненавижу себя за то, что спрашиваю сейчас, за то, что не могу стереть со своего лица то, что заставляет ее чувствовать себя виноватой; ненавижу, но ничего не могу поделать. Это слишком важно.

- Вот почему их убили... - слезы снова катятся из глаз, и я вытираю их рукавом, теперь уже не опасаясь отпустить ладони Мэри-Энн.

- Прости, Элис, - девушка закрывает лицо руками и стоит так несколько секунд. Ее плечи трясутся от едва сдерживаемых рыданий, а потом, когда пальцы наконец медленно сползают на щеки, я невольно отшатываюсь: глаза сестры смотрят с такой невыносимой тоской, что хочется бежать прочь, без оглядки. - Это мы виноваты. Если бы не эта последняя миссия, мы бы спаслись. Нас могли увезти, но мама... Она только хотела помочь...

... помочь всем, но не нам.

Ненавижу себя за то, что мысленно заканчиваю эту фразу именно так. За то, что слов в голове нет. За то, что нет даже мыслей.

Впервые за много лет я злюсь на родителей. Разумом понимаю, что они пошли на этот риск ради высокой цели, однако не могу угомонить брошенного всеми ребенка внутри. Эгоистично думать так. Эгоистично завидовать Мэри-Энн, которая все это время была здесь, в безопасности, окруженная друзьями. Но я не могу.

И единственное, чего мне сейчас хочется - крепкие объятия. Прижаться к человеку, который без слов поймет мою боль, поможет прогнать из головы весь этот бред, забыться сном или дремотой, просто взять передышку на несколько часов...

- Я пойму, если ты не захочешь говорить со мной, - тихо произносит Мэри-Энн.

Бусинки слез застыли на щеках, и я чувствую, что больше соленая влага не скопится в уголках ее глаз. По крайней мере сейчас. Сколько бы лет ни прошло, я всегда буду угадывать ее эмоции с одного взгляда, потому что они у нас одни на двоих, как и лицо. И все это досталось от матери, только подбородок, чуть скругленный и не такой резкий, оставил в наследство отец.

- Не говори так, - в отличии от нее, мне взять себя в руки сложнее. Пытаюсь задавить в горле очередной всхлип. - Ты - последний дорогой мне человек, Мэри. Что бы ты ни сделала, я не смогу отвернуться от тебя...

"Что бы ни случилось, я буду рядом с тобой. Даже если кто-то узнает нашу тайну, буду защищать тебя. Я всегда буду рядом. Обещаю."

Понимаю, что солгала, только когда слова уже сказаны, но ничего не могу исправить. Встреча с сестрой вытеснила воспоминания о том, благодаря кому я здесь. На мгновение в голове мелькает страшная, невыносимая мысль: если мне придется выбирать, кого я предпочту - снова обретенную семью или Алекса?

Наверное, если это случится, я пущу себе пулю в лоб, но не выберу.

- Последний? - переспрашивает Мэри-Энн, будто прочитав мои мысли. Не удивлюсь, если это действительно так - она всегда читала меня, как открытую книгу. - Значит, тот парень, который пришел с тобой...

Откуда она знает? Неужели новости здесь расходятся так быстро? Или моя сестра - одна из тех, кому докладывают первой?

Мысль о том, что сейчас я говорю с кем-то значимым среди лидеров мятежников, вызывает внутри странное чувство.

- Он тоже важен для меня, - спешу ответить, чтобы пауза не казалась слишком тяжелой. - Эгоистично было забыть о нем. Мы вместе перенесли многое, если бы не он, меня бы здесь не было.

Вижу, что на языке у Мэри вертится еще много вопросов, но ей хватает тактичности их не задать. Такой она была всегда - временами резкой, но слишком чуткой. Сестра решает, что на этом наш разговор пора прекратить, и просит занять место в удобном медицинском кресле. Пытается говорить о посторонних вещах, объясняет, для чего предназначены разные инструменты. Чувствую едва заметное напряжение в воздухе, ту самую неловкость между нами, от которой так хотела бы избавиться.

Спустя несколько минут наконец догадываюсь, что Мэри-Энн сказала не все. Есть еще что-то, слишком важное, чтобы упустить, и слишком тяжелое, чтобы просто так произнести.

- Ты больше не боишься? - спрашивает, аккуратно втыкая иглу мне в вену. Не может не заметить моего спокойствия - теперь я уже не дрожу от одного вида шприца.

- Нет. Скажи уже, Мэри, - прошу без нажима, мало надеясь на ответ.

- Такая же проницательная, - сестра тихо смеется. Смех искренний, но не слишком веселый, что настораживает. - Мне не следовало бы разглашать такую информацию, но придется сделать исключение, потому что тебя она касается напрямую. Сейчас я кое-что у тебя спрошу, и ты не должна на меня обижаться. Просто ответь, - ее тон предельно серьезен, и это заставляет насторожиться еще больше.

Чувствую, что детский страх возвращается, будто боязнь чего-то совсем другого открыла ему двери внутрь. Щеки, наверное, давно стали белее полотна, а ногти отчаянно скребут подлокотники кресла. Хорошо, что Мэри-Энн слишком поглощена собственными мыслями и изучением моих глаз.

- Ты не шпионка?

Странно, но вопрос не вызывает внутри никаких эмоций. Из уст Алекса он звучал гораздо больнее и жестче и ранил сильнее. Он спрашивал сердцем, а Мэри-Энн - разумом. Что же хуже?

- Нет.

- Хорошо, - она выводит иглу из-под моей кожи, белой, как и лицо, и полуоборачивается к столу, чтобы перелить кровь в ампулу. - Думаю, не нужно объяснять, что все, сказанное дальше, должно остаться между нами?

- Да.

Последний тяжелый вздох - и она начинает.

- Последняя миссия заключалась в том, чтобы достать чертежи Драяды и Анаяды. На них - все подземные ходы и коммуникации, все тайные убежища  и бункеры. Без них ни один город захватить невозможно. Получив их, мятежники собирались атаковать. Даже без кодов доступа эти данные открывали нам путь к победе.

- Поэтому вы были такими, - вставляю тихо, глядя в противоположную стену.

- Какими?

- Напряженными. Мама почти не спала. Я помню.

- Да?

- Она приходила ко мне каждую ночь, думала, что я уже сплю, и сидела рядом.

- Мама боялась за тебя, - сестра снова вздыхает, на этот раз совсем тоскливо. Видит, что я снова хочу что-то сказать, и просит: - Не перебивай, пожалуйста. Просто слушай, и все поймешь. Мы достали чертежи, но слишком поздно. Когда подняли тревогу, громили всех, кого подозревали в предательстве.

- И ты увезла чертежи сюда? - не выдерживаю, хоть она и просила молчать. Слишком много всего бушует внутри.

- Нет. Я уехала раньше. Мы ведь крали не только чертежи, мы добывали информацию, разведывали... - замолкает, видно, осознав, что воспоминания унесли ее не туда. - Впрочем, неважно. Данные нужно было спрятать как можно надежнее. Мама собиралась вывезти вас из города, пока они с отцом отвлекали внимание службы безопасности, поэтому все чертежи поместили на маленький чип.

В голове у меня каша из мыслей и догадок. Куда же они дели чертежи и что с ними случилось, если война до сих пор не началась? Может, они были у мамы или Арона? Да, наверное, именно брат пытался увезти их, но его перехватили. И, почти уверенная, что знаю, что сейчас скажет сестра, я расслабляюсь.

Слишком рано.

- Мы зашили его тебе в руку.

- Что?! - едва не вскакиваю с места, и единственное, что удерживает от взмаха руками - пальцы, намертво вцепившиеся в подлокотники кресла. Наверное, там останутся борозды от ногтей. Дышу с присвистом, пока каша в голове превращается в сплошное отравленное варево.

Что это за чертова шутка, которая продолжается семь лет без передышки? Что за насмешка судьбы? Какой режиссер ставил фильм, кто писал книгу, кто заливал страницы чернилами и резал их карманным ножом? Зачем он слепил из бумаги странное оригами, зачем вылил ведро воды на рисунок? Зачем так все искорежил?

- Успокойся! - Мэри-Энн заставляет меня откинуться на спинку кресла, а рука ее инстинктивно щупает пульс на запястье - исконная привычка всех докторов. - Вколоть тебе успокоительное? Элис!

- Не надо... - убираю от себя ее руки и провожу ладонями по лицу. На лбу - капельки пота, в голове - тупая боль. - Рассказывай дальше, - требую с усердием мазохиста. Знаю, что следующие слова могут убить меня на месте не ужасом, а внезапностью.

Слишком много потрясений. Когда этот день кончится?

- Как скажешь, - только сейчас смотрю на лицо сестры и вижу, что она растеряна. Страх неестественно мешается с тревогой. - Чип у тебя в руке, Элис, вот здесь, - Мэри-Энн легко, почти невесомо, касается пальцами моего предплечья. - За день до отправления вас вычислили. Я узнала обо всем гораздо позже, когда вы не явились в назначенное время, а когда...

Отворачивается. И кажется, что мне почти так же больно, как и ей, ведь я на мгновение представляю, каково это - в один момент узнать, что вся твоя семья мертва. Все до единого. И все из-за тебя.

Да, она винила себя. Все эти годы она винила именно себя. И ей, верно, тоже являлись в кошмарах окровавленные лица наших братьев, матери, отца...

- Почему не Арон? - хочу отвлечь ее этим вопросом, не подозревая, что сейчас разворошу угли еще одного костерка боли. - Он же старше...

Был.

- Арон, он... Понимаешь, он не разделял наших взглядов.

Снова все становится на свои места. Постоянные ссоры, натянутые отношения - все. То, что я замечала, но не могла объяснить еще ребенком, теперь сметает взрослую меня с островка спокойствия.

- И его все равно убили, - шепчу одними губами. - Они убили его просто потому, что он был сыном предателей. А еще Тима и Джонни.

Снова цепляюсь за подлокотники, только теперь не от страха, а от клокочущей внутри злости.

И тогда - да, именно тогда - во мне загорается искра, которая в Алексе горела с самого начала и которой он поделился со мной за время нашего долгого пути. Я понимаю, что приняла решение. Знаю, что всю свою оставшуюся жизнь положу на то, чтобы Пангея поплатилась за все зло, которое причинила моей семьей и тысяче других таких же семей. Чтобы она заплатила кровью за каждую загубленную жизнь, за каждого ребенка, который просыпался от кошмаров, за каждую мать, которая оплакивала своих детей.

Так и происходит. Могу сказать это с уверенностью, как и то, что тогда, сидя в кабинете своей сестры, я и представить не могла, насколько далеко заведет меня моя борьба.