VI

- Это неудивительно, - ответила Гайне, - несчастье всегда сближает людей и даже скорей, чем радости.

"Ита Гайне", Семён Юшкевич

Пока человек чувствует боль, он жив. Пока человек чувствует чужую боль, он человек.

Франсуа Гизо

К счастью, рюкзак не сильно пострадал при падении. Беглый осмотр вещей показывает, что всё на месте, поэтому мы, не теряя времени, идем дальше. Совещаться некогда: жуткое и прочно укоренившееся в голове чувство паники не позволяет мне даже заикнуться о привале и совместном определении дальнейшего маршрута, а о том, чтобы вновь вскарабкаться на валун, не может быть и речи. Я в который раз предоставляю Джону роль проводника и механически перебираю ногами, с каждым шагом погружаясь в свои мысли все больше и больше.

Главный вопрос, что мучает меня: зачем разведчики патрулировали эту местность? Судя по небольшому промежутку их отсутствия после первого появления, самолеты не залетали далеко, возможно, даже не достигли подножия гор. Значит, их целью явно были не мифические мятежники (если они, конечно, не так глупы, чтобы обосноваться прямо в лесу недалеко от нашего нынешнего местоположения). Что Пангея ищет здесь?

Нас?

Не может быть. Да, возможно, они выяснили, кто спас приговоренного к смерти "нон-аптес", однако это не повод устраивать на меня охоту. Что может сделать им обычная девчонка, изгой, одиночка, затерявшаяся в лесах? У меня нет ничего, кроме желания отомстить, нет даже малейшего шанса против системы во всей ее силе и мощи. Разве что...

Внезапная догадка заставляет меня на секунду замереть и бросить на спину бодро шагающего впереди Джона смешанный взгляд. А если он прав и где-то там, среди горных вершин, скрываются повстанцы, готовые бороться с несправедливостью? И Пангея знает о том, что они там, стремится не пустить нас дальше, убить прежде, чем мы достигнем этой Базы и встретимся с такими же беженцами? Бессмыслица. Одним человеком больше, одним меньше - какая разница? Тем более, если бы правительство знало о мятежниках, то давно уничтожило бы их.

Мысли ускользают сквозь пальцы, и я никак не могу найти разгадку.

Что они искали, черт побери? 

Может быть, мы не единственные, кто удирает подальше от Драяды? И сейчас где-то в лесу прячется опасный преступник, которого Пангея хочет найти и обезвредить? 

Взгляд снова натыкается на спину идущего впереди парня. Подозрение так прочно укореняется в моей голове, что непроизвольно превращается в обвинение. Их цель не я, а он... Или это все очередной бред моего разыгравшегося воображения? Я пытаюсь сосредоточиться и проанализировать все, что знаю об этом парне.

Его приговорили к смертной казни - раз. Это уже должно о чем-то говорить, например о том, что не стоит так слепо доверять ему свою жизнь. Передо мной может быть кто угодно: убийца, насильник, дезертир, отчаявшийся беглец, повстанец, шпион, маньяк... В сознании мелькает мысль, что мы в равном положении, ведь я тоже не распространялась о своей личности, даже свое настоящее имя ему не открыла, однако я настойчиво отгоняю это соображение.

Он не убил меня и позже спас мне жизнь - два. Кажется, это достаточный повод, чтобы перестать опасаться удара в спину хотя бы пока мы вдвоем и нуждаемся друг в друге, чтобы выжить.

Он пытается узнать обо мне побольше всеми возможными способами - три. Это может быть либо простым любопытством, либо попыткой выведать что-то ценное. Есть ли у меня такая информация? Вероятнее всего, нет.

Попытки вспомнить все, что мне известно о политике Пангеи и тайнах "аптес", прекращаются неожиданным для меня образом: я не замечаю торчащий из земли камень и спотыкаюсь об него, больно ударившись коленом. Джон мгновенно оборачивается и с секундным промедлением хватает меня за локоть, помогая подняться на ноги.

- Ты в норме? - спрашивает он, когда я встаю и начинаю отряхивать штаны от налипшей грязи и травы.

- Да, - я делаю вид, что не замечаю все еще держащей мой локоть руки, чтобы не возобновить поток замечаний о том, что мне стоит научиться принимать помощь и не шарахаться от каждого прикосновения. Что-то подсказывает, что мои усилия напрасны, но я упорно заглушаю этот назойливый голос и продолжаю яростно стряхивать уже несуществующую грязь с колен.

- Что-то не так? - я поднимаю слегка удивленный взгляд на Джона, который, кажется, видит меня насквозь. Не мог же он догадаться о том, что меня гложет?

- Да! - вдруг с вызовом отвечаю я и тут же мысленно корю себя за поспешность. Парень слегка прищуривается, а в его глазах вспыхивает насмешка, выводящая меня из себя в долю секунды. Он будто наслаждается моим недовольством!

- Ты такая колючая, что, боюсь, однажды я проснусь с иголкой в горле, - не без сарказма заявляет он. Меня это заводит, пробуждает внутри дух бунтарства и что-то давно оставленное, ребяческое. С языка так и норовит сорваться что-нибудь едкое, однако я сдерживаю себя. - Ладно, давай, выскажи мне все свои новые подозрения. Уверен, за час молчания у тебя их накопилось выше крыши.

Помимо язвительной насмешки в его голосе звучит обида, что почему-то доставляет мне неимоверное удовольствие.

- За что тебя приговорили к казни?

- Я, кажется, уже говорил: тебя это не касается, девочка, - ощетинивается он, и я понимаю, что попала в цель.

Я никогда не ставила себе в заслугу умение разбираться в людях. Раньше мне было плевать, что чувствуют окружающие, кто они, какие у них могут быть проблемы, что им нужно. А потом, после бегства, появились проблемы поважнее, да и наблюдать было не за кем. Однако сейчас, глядя в гипнотизирующие своей глубиной глаза, я вдруг осознаю, что могу прочесть стоящего передо мной человека, как открытую книгу. Но что-то мешает заглянуть туда и найти ответы на свои вопросы, и этим чем-то оказывается страх тоже быть прочитанной. Мгновения, что приоткрыли завесу тайны, разделяющую нас, упущены.

- Разведчики что-то искали здесь, - тихо произношу я, сосредотачиваясь на цепочке своих рассуждений. - Этот район безлюден, тут никого не может быть... Кроме нас.

- И ты решила, что самолеты прилетели за мной? - догадывается Джон. Что-то подсказывает мне, что он совсем не удивлен моим подозрениям. Неужели я оказалась права? - Я не силен в поговорках, но, кажется, есть одна про соринку в чужом и бревно в своем глазу.

Я поджимаю губы и отворачиваюсь. На щеках появляется легкий румянец, меня вдруг бросает в жар - и я тянусь к воротнику ветровки, чтобы расстегнуть его и подставить обнаженный участок кожи на шее свежему ветру.

- Ты появилась неизвестно откуда, спасла меня, привела в свое... логово, - краем глаза я замечаю, как уголок его рта приподнимается в усмешке, и раздражаюсь еще больше. Как ему удается пробивать стену моего хладнокровия своими словами? Как он находит ту комбинацию звуков, что выведет меня из равновесия в долю секунды? - Ты жила в лесу, Виктория. Почему?

- Правда за правду, - наконец решаюсь я. - Ты расскажешь, за что тебя приговорили к казни, а я - почему скрывалась от Стражей в лесу. Идет? - я протягиваю ладонь для рукопожатия, надеясь, что Джон согласится.

- Идет, - после некоторых раздумий отвечает он и пожимают мою ладонь. Мне не удается сдержать легкую дрожь от этого прикосновения, однако взгляда я не отвожу. В чем-то парень прав: мне стоит привыкнуть к чужому обществу и перестать вести себя, как дикарка.

- Ты первый, - уточняю я, видя, что Джон молчит, разглядывая меня.

- Я напал на Стража и чуть не убил его, - будничным тоном отвечает он, будто этот факт совершенно не стоит внимания, что только усиливает мое потрясение.

Он осмелился напасть на Стража Порядка? Насколько я знаю, на это не идут даже самые голодные и отчаявшиеся "нон-аптес", ведь никому не хочется словить пулю в голову. Тем более без оружия, которое запрещено иметь рабочим, шансы на убийство патрульного почти равны нулю.

Вдруг я вспоминаю фразу командира эскорта, охранявшего пленника: "Он мог запросто убить Цвайена, Поль". Значит, Джону почти удалось совершить задуманное...

- За что ты напал на него? - хмуря брови, спрашиваю я.

- Это уже второй вопрос, Виктория. Твоя очередь.

Я едва удерживаю за зубами ругательство. Он дал мне слишком мало информации! И, будь я чуточку повнимательнее, могла бы и сама догадаться обо всем из слов Стражей! Однако выхода нет, и мне приходится выполнять обещание, открывая ему часть своей тайны. Все-таки, сказанное парнем не остается бесполезным: теперь я точно убеждена в его безграничной ненависти к Пангее. А, значит, он не должен узнать о том, кто я на самом деле.

- Мою семью убили Стражи, - как можно спокойнее говорю я, стараясь, чтобы голос не дрогнул и не сорвался. Не знала, что говорить об этом будет так больно. - Я одна спаслась и бежала в лес.

- За что их убили? Они были связаны с повстанцами? - спрашивает Джон, и я вижу в его глазах оживление. При любом упоминании о мятеже его глаза загораются странным огоньком веры и желанием покончить с системой.

- Это уже второй вопрос, - повторяю его же слова, сопроводив их легкой улыбкой и внутренне ликуя от своей маленькой победы, а потом неожиданно добавляю, ощутив внезапный порыв откровенности: - Я не знаю. Они просто пришли и убили всех.

В голове вдруг всплывают давно забытые картинки, которые я предпочла бы потопить в самой глубине омута памяти, запрятать в пыльный уголок сердца и оставить там навечно, чтобы их больше не смог найти никто... Даже я сама.

Звуки выстрелов долетают до моих ушей и сначала не воспринимаются, как угроза, пока за ними не следует оборванный на середине крик ребенка. Голос знаком мне, только вот я не могу определить, кто из близнецов зовет на помощь; хочу вскочить и спуститься в гостиную, пытаюсь сбросить леденящие путы паники, а они с каждой секундой сдавливают виски все сильнее и сильнее. Дверь с грохотом отворяется - и на пороге появляется перепуганная няня с дымящимся бластером в руке.

- Значит, ты сирота? - спустя несколько минут молчания, на протяжении которого мы стараемся не смотреть друг на друга, спрашивает Джон.

- Да.

- Мне жаль.

Стандартная, банальная фраза, которую каждый говорит, повинуясь негласному устою. Что она дает? Облегчение? Эти простые слова никогда не смогут утолить боль, грызущую изнутри. Они не спасут от кошмаров по ночам, не дадут сил забыть.

- Не надо, - резко говорю я и смахиваю скопившиеся в уголках глаз слезинки. - Не ври. Тебе плевать.

- Не правда! - неожиданно горячо откликается парень. В его глазах вспыхивает и погасает что-то дикое и необузданное, до боли знакомое мне - месть. - Я знаю, каково это, потому что тоже остался один по вине Пангеи, - он опускает голову и замолкает, а мне хочется крикнуть, чтобы не молчал, продолжал говорить, рассказал о том, что сделали с его семьей... - Я напал на Стража, потому что...

Джон снова запинается, кусает губу и судорожно проводит рукой по волосам. Его беспокойство передается и мне, заставляет сбивать ритм дыхания и давить поднимающийся к горлу нервный кашель. 

- Этот ублюдок застрелил мою сестру, - наконец произносит он, а потом отворачивается и продолжает прерванный моим падением путь.

Мне ничего не остается, кроме как следовать за ним. Что-то внутри требует отплатить за откровенность тем же, однако я жестоко подавляю это чувство. Джон ненавидит "аптес", и теперь понятно почему. Если бы не убийство моей семьи, я была бы такой же равнодушной ко всему богачкой, что без сомнений пошлет на смерть пару десятков рабочих ради новой безделушки. Зачем ему знать, кто рядом с ним?

С тех пор, как я скрылась в лесу, ненависть к самой себе стала моей вечной спутницей. Я не могла смириться с тем, что одна осталась в живых, что меня не убили вместе с ними, что я все еще хожу по земле, в которой гниют самые дорогие мне люди. Когда я осознала, насколько жестокими могут быть те, к кому я принадлежала и, по сути, принадлежу по сей день, то навсегда похоронила надежду простить себя. Я тоже была причастна к творящимся злодеяниям, пусть и косвенно.

Смогу ли я когда-нибудь искупить это и обрести покой?