Я выжег всё поле ромашек в себе
Теперь о судьбе не гадаю.
Ведь я, изменяя морозной зиме,
кидался в объятия мая...

Держась друг за друга сгораем в огне,
Мешает граница-стена.
Одно есть хорошее чувство во мне —
Кричащая вглубь тишина.

Сквозь этот огонь (мне не нужен был лёд)
Не мучали боль и печаль.
Ведь там, за стеной чей-то голос зовёт
Мне тайно его как-то жаль.

Одну сигарету храня в рукаве,
За козырь ее посчитал.
Подкинуть бы пепел в ау́тодафе
(А место для казни— подвал).

Я даже не знаю, люблю или нет,
Готов на двоих делить боль.
Ты вряд ли оставишь мне что-то в ответ,
Я вряд ли верну тот огонь.

***

Из-за странного утреннего тумана, в глазах смотрящего расплывалась комната в серых полутонах. Настенная лампа хоть и не заменяла солнце, но освещала некоторые вещи, пусть даже неравномерно. Например, комод купался в этих мнимых лучах. В тени оставались настенные часы, стрелки которых всё отмеряли шаг.

— Вы дебилы или да, Мих? — чуть не кричал Дон, и между делом облокотился о стеклянные двери. Рукава кофты покрылись лёгким слоем пыли на локтях. — Чё это за херня? Почему мне звонит Панфил и в автоответчике меня шлёт..? Ты вообще чё там исполнил?

На том конце слышался поток сумбурных речей. Дон отстранился на какое-то время от разговора, растер пыль рукавом ещё больше.

— Знаешь чё, Михан? — вернулся к диалогу он. — Я тебя тоже хочу просто по-дружески послать. От всей души... Тебя кто вообще просил её жечь?

Очередная пустая болтовня, более напоминающая бульканье, вынуждала Дона закатить глаза. 

— То, что я просил когда-то там чё-то ей сделать — не значило, блин, сделать то, что ты сотворил. — Он в край не выдержал, хотя в глубине души понимал, что такое случилось только с его "распоряжения". — Капец ты оловянный и деревянный, блин. Пришло же в башку... Она в ментовку пошла с этим всем, ты в курсе? Нет? Ну так анализируй теперь, думай, о чём говорить будешь в беседе приятной...

В виски что-то снова ударило — разошедшийся оратор прервался и поморщился от боли, хотя уверен был в том, что это заслуженно.

— Давай, бывай, короче, не хочу даже на тебя время тратить. Ты ещё картавишь на все буквы — слушать нереально. Вдруг заразно таким, как ты, быть, я же сдохну вообще тогда.

Прощальные гудки разошлись, прерывая напряжённое дыхание. Это был не последний звонок за день. Один разговор сменялся другим. Пальцы поспешно стучали по клавиатуре, набирая следующий номер. Руки даже ничего не сковывало.

Телефон загудел. Дон приподнялся с пола и открыл перед собой прозрачные дверцы. В голове у несчастного всё ещё жила боль и вгрызалась в каждую клеточку мозга. Таблетки не помогали, как и сон, который не шёл.

Протяжное пиликанье, наконец, прервалось, послышался весьма бодрый женский голос.

— Алло, — на фоне даже ни намека на помехи.

«Почему ты всегда хочешь сделать как лучше, а в итоге получается как обычно?» — отчитывала совесть, прочно засевшая ещё с ночи. Панфил дал пищу для ума, когда «затирал», как казалось Дону, какую-то странным образом запомнившуюся философию.

***

Впереди всё плыло в загадочные дали и красноречиво махало рукой, скрываясь где-то в не очень-то радужном месте. Только слух почему-то обострился — благодаря ему картинки хотя бы как-то вырисовывались в голове. Голос друга, к примеру, казался удивительно чётким.

— ... Странно мы как-то все живём, — рассуждал вовсю о чём-то Тарас. Он, в отличие от некоторых, был вполне трезвым. — Вот тебе что вообще интересно? Кроме того, чтобы толкать всякую дрянь всем подряд?

Послышался лёгкий стук, а затем лоб прошибла странная тупая боль. Дон тряхнул головой, затем почувствовал, как за воротник что-то тянуло. Пытался вырваться.

— Развезло тебя нехило, конечно. Ты смотри, куда идёшь, это дерево, дубина.

В глазах сыпались искры, в рот будто засыпали горсть снега.

— Ну так вот, — продолжал приятель. — Знаешь, а хорошо, что ты «улетел» всё-таки. Любую чушь можешь слушать... Да и говорить, в принципе, тоже. Чё будет-то с этого? Ни черта не будет!

Последнюю фразу Панфил чуть не выкрикнул. Дон же силы находил только для того, чтобы молча кивать. Тот еле волочил ноги по снегу, наполовину навалившись на крепкое плечо товарища. Снежинки стали менять цвет, как ёлочная гирлянда. В воздухе кружились то красные точки, то синие ледяные глыбы, от которых не отвертеться на поле боя.

— А прикинь, я жечь перестал, — донеслось поблизости.

Это было похоже на какой-то очень громко рассказанный секрет. Друг вроде бы рассказывал какую-то историю, а вроде направлял её куда-то более внутрь себя, нежели делился. Дон замечал это по горящим глазам, смотрящим куда-то намного дальше, чем горизонт. Тарас будто действительно что-то там видел и описывал это в самых ярких красках, возможно, даже привирал периодически... Однако были в этом вранье искренность и искра. Дону было жалко, что он не разбирался во всём этом, а просто стоял как ещё одно дерево среди двора.

— А ещё я выхожу на балкон... Каждый день... И разговариваю. Да, представляешь? — Панфилов выдохнул огромное облако пара и продолжил. — Общаюсь с соседкой. Причём именно с той самой, которая тебе ещё не понравилась тогда... Она мне как бы мало чего рассказывает вообще, чтоб ты понимал. У неё проблемы походу, про голоса мне говорила какие-то, в шутку это переводила. А я запомнил зачем-то и до сих пор забыть не могу... И знаешь, что ещё я помню? У меня мать, оказывается, умерла из-за депрессии, а не как мне рассказывали. И та тоже, блин, молчала. Всю жизнь просто молчала и тупо смотрела на меня, любила меня зачем-то, прикинь? Как же я ненавижу... Как же я не понимаю... Знаешь, фигня в том, что они с ней похожи... Я слышу в ней её теперь и хочу сдохнуть просто оттого, что так, скорее всего, и не вырос... И самое странное я заметил за восемнадцать лет — все хотят помочь зачем-то мне, это же я ни черта не соображаю... Аня такая, Катя такая, ты такой, соседка такая, и что самое ужасное... Я и сам такой, раз сжечь весь мир собирался из-за своего детства, в котором застрял, как в грёбанном лабиринте...

Речь Панфила резко прервалась за прерывистыми вдохами. Затем раздался глухой стук подошвы ботинок об уличный фонарь.

***
Дон придерживал телефон обеими руками, потому что пальцы неожиданно затряслись, как от проклятья. Он нервно сглотнул, и вернулся в реальность.

— Зачем ты это сделала? — с ходу начал тот разговор с Катей.

С той стороны какое-то время не поступало никакого сигнала. Малинина будто нарочито долго обрабатывала полученную информацию.

— О, слышу знакомый голос. Откуда номер нашёл? Как тебя там зовут забываю всё время... — с явной издёвкой проговорила собеседница.

— Заяву когда писала — по-любому вспомнила, — съязвил в ответ Дон и пробежался взглядом по полкам комода, старательно выискивая что-то. — Телефоны свои в следующий раз аккуратно оставляй в сетях всяких, если звонки незнакомцев так тебя удивляют.

На полке стоял ряд книг. Одна из них — самая яркая с красным корешком.

— Зачем ты звонишь?

В книге с красным корешком хранилась гордость родителей. Там таилось каждое: «Молодец, сынок, что помогаешь нам». Там же пряталось то, без чего ни один человек не представляет своей жизни. Катя Малинина же её не представляет, скорее всего, вдвойне. «Прям между страниц лежит более интересная бумага, не так ли, Катенька?» — усмехнулся Дон.

— Что ты рассказала им?

— То, что захотела.

Он закатил глаза уже в неизвестный раз за день.

— Про вещества ты им не захотела случайно рассказать? Припоминаешь что-нибудь?

— За себя что ли волнуешься? — послышалась насмешка.

Страницы книги шелестели до тех пор, пока кончики пальцев не обрезались о накопленное. Небольшие капли крови чуть запачкали выцветшую бумагу.

— Значит так, — голос Дона стал ниже и ещё увереннее, чем обычно. Неожиданный прилив сил помогал держаться молодцом. — По поводу кое-чего ты всё-таки ошиблась, пока строчила.

Снова в трубку проник злобный хохот, от которого ответной реакцией были лишь стиснутые зубы.

— Это интересно, — подметила Малинина, после чего небрежно добавила, — продолжай.

В ладони теплилась гниль, переработанная в чистейшую пачку купюр.

— Ты убираешь имя Панфила, — отчеканил Дон и нервно провёл рукой по волосам. — Отовсюду убираешь его самого, и хату тоже. Скажешь, что ты этого парня с кем-то перепутала.

Дыхания перестало вдруг хватать, но Данил (как бы непривычно ему не было именно так себя называть) справился.

— Со мной, например, — завершил он.

За окном ясно слышалось, как накрапывал дождь, смешавшийся со снегом. Часы тикали в такт этому постукиванию.

— С какого основания я буду менять Тараса?

«Ре-шай-ся» — выстукивала минутная стрелка.

— Помнишь, ты говорила, что кому-то ещё может понадобиться твоя помощь?

— Вчера эта опция себя исчерпала.

«Жер-твуй» — поддакивала секундная.

— Я тебе сам отдам всё, что есть. Только отстань, пожалуйста.

Трубку на том конце сбросили — послышались прощальные гудки. С чем именно те прощались — парень старался не думать. Вон, за окном там, в такую погоду по улицам даже люди ходят. Счастливые, на удивление. Дон видел это и страшно им завидовал...

Хлопья, подхваченные холодным ветром, стремились вперёд, к чему-то очень далёкому и неизвестному. Армия загадочных кристалликов по пути поспешно теряла бойцов — их хрупкие кости расшибались об стены многоэтажек. Выживали сильнейшие, двигаясь всё дальше и дальше из этого города вечных зим, где единственная детская радость — ловить снежинки ртом да выдыхать белый пар.

Сквозь непролазные, казалось бы, сугробы куда-то брели Тарас и Кира. Один прятался в тёплом воротнике куртки, другая согревала руки в карманах. Мешалась только пачка сигарет, которую Алексеева вынула и прокрутила в ладони.

Тяжело всё-таки пускать людей в свой кропотливо выстроенный по кирпичикам Дом. Здесь убивают, калечат, а потом плачут от горького раскаяния. Здесь не будет отопления и тёплого травяного чая. Зато здесь будет вопрос: «Что ты в этом нашёл?», над которым лучше хорошо подумать, прежде чем стучаться в двери и окна. 

Но за смелость же что-то воздастся? 

— Я когда бежала — выронила зажигалку... Нам теперь даже нечего курить, — невзначай произнесла Кира, после чего вновь столкнулась с уже знакомым неравнодушным взглядом. К этому она старалась привыкнуть и перестать бояться.

Тарас обернулся и посмотрел на её руки, покрасневшие из-за мороза. Почему-то губы тронула лёгкая улыбка, а пальцы сами потянулись к упаковке. Он хоть и не хотел, но разгоревшийся кожи всё-таки коснулся, пока перехватывал сигареты. И снова всё тело зазнобило, как при первом прикосновении на привычном балконе. Как так получилось — забыть, что всё стало ещё реальнее?

— Я не курю больше.

Кира застыла на месте и, в последний раз взглянув на кисть, покрытую ожогами, молча кивнула.

Красная пачка смялась между пальцев, а никотиновые трубочки одна за другой падали прямо на снег. Они терялись там навсегда.

— Как думаешь, теперь всё закончилось?