...весь этот мир бумажный,
 а я огонь.
И он так боится сталкиваться
со мной,
Но он сгорит однажды.

Если небо — потолок, то звёзды — прожжённые дыры, пестреющие на белом фоне.

Из-за прохудившейся крыши капли дождя то и дело бились о пол, и глухие удары сливались с задорным стуком чьих-то каблуков. Тяжёлая мелодия, сплетавшаяся из шорохов и скрипов, любому бы въелась в глубь воспалённого сознания. Хаос царил в этом здании чуть ли не десятки лет. Кругом ни души — кое-как расставленная мебель и разбросанные по периметру старые вещи едва ли намекали своим видом на то, что когда-то здесь кто-то коротал время. Лишь нечто, казалось бы, сверхъестественное заставило всё вмиг воскреснуть, вопреки воцарившейся слабости. Будь это возможным — чей-то вкрадчивый голос прошептал бы холодным бетонным стенам: "Бегите отсюда, пока не поздно. Пора здесь всему разрушиться".

Те самые стены впервые за долгое время могли увидеть людей: парня, умело во всех смыслах прожигающего жизнь, и идущую рядом с ним девушку, с которой едва ли приятно было порой даже просто убивать время.

А кто бы ещё мог разделить странные увлечения с этим понурившим голову беднягой, если не она, девочка-огонь? Мало у кого получилось бы стоять молча так долго, да ещё и дарить в качестве «бонуса» мнимую любовь. О ней оба ничего толком не знали.

Короткое чирканье зажигалки разрядило обстановку. Парень сразу же искренне (отчего и пугающе) улыбнулся. Он даже не знал, что пробуждало в нем сильнейшую страсть: "подруга", которую он привёл с собой, или же огонёк, прячущийся в незатейливом коробке?

Этот парень всегда был готов выбирать, но никогда этого не делал.

— Может, хватит играться? — прошептала его спутница, резко сократив между ними расстояние.

Она смело протянула руки прямо к источнику огонька и усмехнулась. Отстранившись, подруга старалась поймать на себе желанный взгляд, но безуспешно. У странного приятеля в голове копошился рой мыслей, никак не касающийся даже её огненных волос.

— Ты ко мне что-нибудь вообще чувствуешь? — этот вопрос — ничего более, чем простая попытка вывести друга на разговор — казался не лучшим для обсуждения.

На самом деле, ни он, ни она ничего не чувствовали. Им едва стукнуло семнадцать лет, и что-то внутри успело окончательно догнить вплоть до такого невообразимого желания: просто надо прямо сейчас и всё. А чего именно надо — оба представляли по-разному.

Взвинченный паренёк слишком часто раздраженно вздыхал. Ему уже ничего в этой жизни не хотелось. Разве что он был не против того, чтобы полежать где-нибудь на крыше заброшенного здания и спокойно понаблюдать за тем, как в руке горит фитиль крошечного коробка. И горел бы он до последнего своего издыхания. Всё равно это забавляло больше всего остального, пока собственная жизнь обращалась в ничто.

Тот-кто-жёг испепелял взглядом ту-которая-наблюдала.

«Пусть хотя бы одна травинка зажжется и заберёт за собой целое поле — вот он, чистый кайф в чистейшем его проявлении» — подумал парень, всё-таки обративший внимание на спутницу. Тяжело было не шевелиться под давлением неприятных посторонних касаний, которые не приводили в чувства, а наоборот, выводили из себя.

— Не лезь ко мне, — тряхнул головой тот и попытался убрать руки навязчивой спутницы со своей шеи.

Он мог бы даже на неё прикрикнуть, но не привык этого делать тогда, когда больше хочется кричать в себя. Ничего не оставалось, кроме того, чтобы притянуть девушку к себе ближе, крепко вцепившись в её запястье. Отпечаток чужого тепла ощущался где-то снаружи грудной клетки, но не внутри неё.

— Ты на вопрос так и не ответил, — не унималась она. — Чувствуешь или нет?

«Неужели любит?» — на короткое мгновение подумал парень, когда разглядел боязнь в глазах девушки. Но вслед за этим лишь последовала глуповатая, но всё-таки затронутая тенью неуверенности, улыбка. Это не вызывало ничего, кроме громкого смеха, который всё же получилось в себе подавить.

В хламе из мыслей где-то затерялось знакомое имя подруги сурового дня. Лишь потом что-то там, на заваленном глухими руинами дне, коротко промелькнуло, а затем ударило в голову, словно озарение. Екатерина — чистая, непорочная. Так обещал то ли греческий, то ли латинский язык, хотя черт остался бы с ними, этими языками, как думал парень. Какая же тут непорочность может таиться в настойчивых жарких касаниях, недвусмысленно намекающих лишь на одно — грязь.

— Кать, а ты в курсе, что таких, как ты, раньше считали ведьмами? — сморозил парень то, что так долго крутилось в его голове, подобно заевшей пластинке, при первом же брошенном на неё взгляде, будто она являлась для него падалью. — На костре сжигали.

Катя огрела шутника по плечу, но тому было всё равно — он так и улыбался, пока в глазах плясали черти.

— Придурок, — озлобленно прошептала она, в то время как глаза у неё заблестели, как у затравленного зверька.

Больше всего Катя боялась обернуться и увидеть, как её свисающая с одного плеча чёрная кожаная куртка будет вдруг охвачена языками пламени, сливающимися с цветом её волос. Она знала, что огонь все ещё полыхал прямо за лопатками, и будет полыхать до победного момента, который стал желаннее. Невозможно было предугадать, что крутилось на уме у этого парня, который неотрывно смотрел на неё своими чёрными, ярко горящими, как раскаленный уголь, глазами. Её лёгкие, ещё только намекающие на что-то большее, чем простую ласку, движения сменились на более осознанные и аккуратные.

— Тарас, — страстно прошептала она его имя

Что-то внутри накатило на лёгкие, сердце — все внутренности. Провода линий нервов оголились. От звона собственного имени, стучавшего в висках, парню всегда хотелось избавиться, очиститься во всех возможных смыслах. Всегда резало ухо это сочетание каких-то ломаных и, наверное, неправильных слогов, искажающих язык. То ли дело простое "ты" в компании так называемых друзей. Он чуть нахмурился, но старался не подавать виду.

Чёрт бы был уже с этим именем.

— Хватит, — не выдержал Тарас. Меньше слов — больше дела.

И та перестала. Затянулось безмолвие. Началось оно с небрежных поцелуев, следы которых горели на шее, и закончилось застегнутой ширинкой на джинсах. Последним штрихом была будто бы нечаянно затерявшаяся среди уже пустой комнаты зажигалка с горящим фитилем.

Тарас с детства любил играться с зажигалками, которые раньше дома оставлял отец, навсегда для него испарившийся. Ломать рычажки, разбалтывать их, ломая голову — эти шажки вели мальчика только к одной пропасти...

Именно для поджога местный малолетний поджигатель Тарас Панфилов изначально пришёл в этот гараж. Огонь вызывал чувства, а люди — нет. И в этом было его проклятье.

***

Стены, казалось бы, родного дома в тот день раздражали сильнее обычного. Неприятное чувство безжалостно пробирало чуть ли не до самых костей — это всё усталость, которую не так просто снять с себя, подобно вещи.

Тарас скинул с ног грубые ботинки, оставил их небрежно стоять в углу коридора, прошёл к себе в комнату и по-хозяйски развалился на диване, остановив взгляд на одной точке. Грудь то поднималась, то опускалась после каждого вдоха, что только и было слышно среди вопиющей тишины. Будто кто-то нарочно решил над ним поиздеваться. Раздражение начинало выливаться через самые края сосуда, называвшегося, кажется, душой, и понемногу затапливало маленькую комнату.

— Ань, я дома, — попытался Панфилов докричаться до своей тёти, которая в то же время, по-любому, занималась в своей комнате какой-нибудь очередной ерундой. По крайней мере, он считал, что обычно так и происходит.

В дверях показалась знакомая фигура. Проста на характер, немного невзрачная, но такая терпеливая, вот она — Аня или, как привык Тарас иногда играться с её именем: «Анечка», «Анька» и, на всякий пожарный, «Анька-пиявка». Самый искромётный вариант, вызывающий бурю эмоций в ответ — «тётя Аня».

Казалось бы, всегда доброе лицо Ани слегка помрачнело. Её брови съехались на переносице, оставив намёк на образовавшиеся морщины.

— Что такое? — осмелился спросить Тарас.

В голове он прикидывал, что у тёти просто сегодня был неудачный день: никто не записался на её тренинг, кто-то написал о том, что её программа — полнейшая ерунда, о чем, в принципе, он сам говорил неоднократно. Ну, или же другая бредовая проблема занимала всё место у неё в голове. Вполне привычные вещи для обычных будней.

— Тарас, мне пожаловались сегодня на очередной твой поджог, — проговорила та с серьёзным выражением лица. Парень сразу понял — шутки будут сегодня плохи. — Не хочешь ничего мне про это рассказать?

Тарас приподнялся, чтобы сесть в более приличную позу на диване. Слов для ответа не находилось, поэтому он молчал и, уже не стараясь цепляться за оправдания, просто пожал плечами.

— Хорошо, если ничего не знаешь про сегодня — расскажи про то, что случилось в школе два дня назад, — приподняла подбородок Анна.

Племянник чуть приподнял взгляд, будто сказанное действительно его заинтересовало, хотя ковёр под ногами всё же казался интереснее всяких разговоров.

— А я там вообще был тогда? — ухмылка тронула тонкие губы. В поле зрения — причудливые узоры-завитки.

— Тарас, хватит. — Продолжила та и неожиданно перешла на шёпот. — Ты хочешь стать таким, как он?

Если бы вырисовывавшаяся картина висела в галерее, то называлась бы «Понеслось». Панфилов чувствовал, как плечи его непроизвольно дёрнулись, отчего выпрямился. Уже знакомое ощущение так саднило, будто разбередили старую рану не на коже, а под ней или даже глубже. Тарас знал, про кого Аня так боялась сказать вслух — про своего брата, который был по совместительству и его отцом.

Бедняга давился от непроглоченного кома в горле и пытался не срываться на единственного своего родного человека. Это было бы просто неправильно.

— Ну А-ань, ну хватит, реально, — только и смог протянуть он, пока чувствовал, как потрясывались его руки.

— Я тебя сколько раз просила не "Анькать"? — взъелась она, всё так же сложив руки у себя на груди. — Что это были опять за поджоги?

Тарас раздражённо вздохнул. Он понимал, насколько тяжело будет объясняться перед Анечкой. Невозможно даже догадаться о том, что хотя бы примерно чувствуют родственники, когда ребёнок открыто им заявляет о своей любви. Разве человек, находящийся в здравом уме, признается тем, кто его буквально учил любить, в том, что единственное, к чему лежит душа — это огонь? Язык не поворачивался сознаться в таком безобразии, поэтому единственный идеальный выход из ситуации, что едва виднелся на горизонте — прикусить его и засунуть в самое дальнее место.

— Почему ты думаешь, что это был именно я? — не сразу среагировал он и понял, насколько фальшиво произносит одни и те же фразы из раза в раз.

— Мне сообщили, что ты сегодня вышел из какого-то гаража не один, — настойчиво продолжала Аня, усаживаясь рядом с Тарасом и пытаясь взглянуть ему прямо в глаза. Тот всё пытался спрятать пристыженный взгляд.

Паренёк отвернулся. Внутри у него всё мигом заледенело — он так запутался в своих же небылицах, которые были уже настолько притянуты за уши, что истощало его организм сильнее чего-либо другого. Весь мир, казалось, рехнулся окончательно.

Конечно, черт возьми, ей сообщили. Анечка же самая умная, хотя даже не догадывается о том, как его жрёт изнутри странное и засевшее в груди надолго чувство.

Или же догадывается?

Тарас медленно повернул голову, чтобы встретиться один на один со взглядом тёти. Пытался что-то увидеть в этой паре тусклых глаз и успокоиться. Не тут-то было — насторожившаяся Аня не похожа была на саму же себя.

— Хорошо, и что же ты будешь делать с этим? — сухо произнес он, и нервно сглотнул. — Лечить меня будешь? Снова?

— На тебя плохо влияет окружающая среда. Тебе нужно на время изолироваться, отдохнуть... У тебя рецидивы, Тарас. Я тебя прошу, ну посиди ты дома немного. Ты же знаешь, что это не кончится ничем хорошим для тебя и других тоже, — настаивала Аня, заведомо зная реакцию племянника. Ей хотелось протянуть ему руку помощи, пока тот ещё дышит под толщей проблем. — Разве ты хочешь оказаться в..?

Она не договорила. Тарас всегда загорался в гневе так же быстро, как спички в его руках во время поджогов. Первее всего вспыхивали его глаза — в тот раз он мог бы даже ослепнуть, если бы видел себя со стороны.

— Какие, блин, рецидивы? Какой, блин, дом? Какая...? Ань, ты в порядке? Ты, блин, не дождёшься, — тараторил тот и с опаской глядел на тётю. Он уже собирался с силами, чтобы отбиваться от Ани и вытянул руки, образовывая стену между собой и Аней. — Я не буду в этом участвовать.

Он хорошенько обдумывал, как бы ему промыть изнутри голову от идей своей тёти-психолога-с-образованием , отчаянно пытающейся вправить, ну, или же окончательно "вынести" его мозг. Тараса поколачивало так, что, казалось, вот-вот он взорвётся и размажется по стенам квартиры. Может, так наконец-то остынет.

— Тарас, ну будь же ты человеком, в конце-то концов, послушай важное, — доносились до него приглушенные причитания. — Все дети, как дети...

— Я не твой сын.

Это был яркий пример того, как одна фраза может послужить рычагом к наступлению оглушающей тишины. Наступило затишье перед бурей. Единственное, что Тарас видел перед собой — это стеклянный взгляд тёти, который постепенно становился всё разъяреннее с каждой секундой.

— Ты невозможный человек, — бросила та, встав с дивана, а затем громко хлопнув дверью.

Тарас спокойно выдохнул и снова прилёг на диван, оставшись наедине со своими мыслями. Просто поссорились во время очередной «семейной разборки» — всё как обычно, ничего нового.

Каждый такой раз Тарас думал о своем детстве. Особенно ему нравилось вспоминать о том, как в пять лет он стоял напротив камина и завороженно следил за тем, как языки пламени согревали их неотапливаемую квартиру. Наверное, с этого момента что-то там, в его голове, перевернулось и осталось на том же месте. Именно с тех пор он полюбил огонь, как нечто живое и поистине близкое.

Знал бы кто-нибудь, как ему на самом деле тяжело... Как же он устал. Рука его едва придерживала голову, стремясь обессиленно упасть вниз.

Устала открываться-закрываться и несчастная дверь, которая распахнулась ещё раз. За ней стояла Анечка. Та явно нашла что-то, что можно сказать глупому, проблемному раздолбаю-племяннику вдобавок. Выглядела она всё ещё не так по-доброму, как хотелось бы, что означать могло лишь одно сплошное нечто нехорошее и затянувшееся.

— Знаешь, независимо от того, хочешь ты этого или нет, но жечь ты больше ничего не будешь. И я позабочусь об этом.

Это был её примерно сотый раз перевоспитания, даже ничуть не отличавшийся от предыдущих попыток пресечь игры ребёнка с огнём.

Тарас готов был закатить глаза и спросить у кого-нибудь сверху: "За что мне это всё?". Однако перед ним все ещё стояла его тётя, которая снова что-то придумала. Никакие здесь высшие силы не помогут, увы. Только умение пережидать.

— Тарас, так будет действительно лучше для всех.

Он всё ещё молчал, только окинул её абсолютно пустым взглядом, не находя в себе сил, чтобы перечить. Ну что может случиться, если он промолчит? Ничего. По крайней мере, стоило надеяться на это. В этот раз Аня не сдавалась чуть дольше обычного — видимо, тоже на что-то надеялась.

Надежды обоих вступили в неравный бой.

— Отдавай мне свой ключ от нашей квартиры, — произнесла Аня с полной уверенностью, будто давно репетировала эту фразу, от которой Тарас вдруг замер прямо на месте.

Он сам для себя решил, что, скорее всего, ему показалось, иначе это был бы чистой воды абсурд. На обоях тогда как-то по-другому пестрели загогулины — не оторваться, не наглядеться.

— Где твой ключ? — настойчиво повторила та, даже с большим напором.

Загогулины мрачнели и сжимались. Аня держала ладонь протянутой и ждала, когда же племянник ей отдаст ключ, пока тот лишь чувствовал их обжигающее металлическое тепло даже сквозь ткань джинсов. Тарас перевёл взгляд с обоев на тётю и снова почувствовал, как внутри он зацикленно то ошпаривается, то мёрзнет. И если к ожогам уже удалось привыкнуть, то дрожь так кололась, что хотелось кричать до хрипоты.

— Ты что, запереть меня, что ли, решила? — не выдержал тот, прервав глубокое молчание со своей стороны. — Меня, может, спросишь, что я думаю насчёт этого? Ну это так, невзначай.

Ему стало интересно: окончательно, что ли, она там двинулась или нет?

— Тарас, это всё для твоей же безопасности. И для безопасности других, — как можно мягче говорила Аня, пытаясь успокоить своего взъевшегося и обиженного на весь мир племянника. — «Спасибо» потом же скажешь. Вот увидишь.

Он всё думал, не шутит ли сейчас над ним кто-нибудь. Быть может, сейчас ещё откуда-нибудь из-за угла выскочит клоун с фразой "Сюрприз"? Настолько сложившаяся ситуация казалась нелепой. Надо же, Анечка хочет отобрать у него ключ и запереть в четырёх стенах в целях безопасности. Вот так шутка!

— Я похож на невменяемого? — вспыхнул тот и неожиданно вскочил с дивана, тем самым напугав тётю. — Какого черта, Ань? Что это за бред такой? Я же тебе ясно сказал, участвовать в этом я не бу-ду.

Оба какое-то время молча и враждебно смотрели друг на друга не отрываясь. Лишь Тарас немного отвлекался, пока часто моргал и старался снова удерживать воображаемые стены. Но те разломались с треском, запомнившимся надолго.

День за днём Аня видела — рядом с ней тает ещё один человек с горящими глазами. А для того, чтобы придать оставшейся от него вязкой массе форму — её нужно коснуться. Так она обняла Тараса. А тот вырывался, но не смог освободиться и просто медленно разваливался на части, бормоча потерявшее смысл «пусти».

Для создания чего-то нового нужно застать и разрушение. Ведь чаще всего именно оно придаёт всякому искусству шедевральность.

— Ты можешь думать, что хочешь, — тихо проговорила та, коснувшись волос племянника и разомкнув объятия. — Я всё равно тебя спасу.

Дверь снова захлопнулась, но это не остановило ещё один поток Аниных слов напоследок.

— Завтра я договорюсь с твоими учителями, чтобы они перевели тебя на домашнее обучение, — бросила та сквозь дверь, будто за ней находился какой-то разъяренный зверь. На деле же там был её племянник, которого не надо было бояться, однако лёгкий намёк на страх порой присутствовал. — Займёмся тобой посерьёзнее. Тебе нельзя так дальше жить, Тарас. Я сменю замки завтра же. Ты не избавишься от этого по-другому, ты...

По ту сторону двери, где теперь надолго был заперт Тарас, раздался глухой удар в стену — всплеск ярости, раскалившейся в крови до предела. Бесчеловечно отбирать у людей свободу.

Человечно ли прожигать жизнь? Быть может, портить всё вокруг себя человечно? Это палка о двух концах, ситуация, где никто не прав абсолютно, да и не виноват.

Иногда Тарасу казалось, что в голове у него живут монстры. Сегодня пришлось попросить их сожрать его полностью.

Весь мир в тот день действительно свихнулся, чокнулся, слетел с катушек, да что угодно. Всему был положен настоящий конец. Тарас так себя чувствовал, словно перед ним только что закрылись двери золотой клетки, а воздуха катастрофически стало не хватать. Его перекрыли по чужой воле.

Четыре стены вокруг него и душили, и угнетали, и даже убивали изнутри. Неужели так будет теперь всю жизнь?

Птичка попалась в клетку. Теперь она бесконечно бьётся крыльями о жёсткие прутья, пытается найти свет, который погас навсегда. Не знает ведь бедная, что он у неё внутри, только самой его не заметить.