Ты ходишь за мной по пятам и никак не отцепишься. Вечно просишь голодным взглядом о чём-то, вьёшь из меня верёвки. Думаешь, терпение когда-нибудь лопнет, лампочка внутри перегорит... Только вот я сам уже сгорел, и невольно пламя это охватило всё. Даже тебя коснулось - нечего было крутиться рядом. Огонь вообще сука беспощадная. Горло до крови раздиралось от воплей - заживо полыхать очень больно. Под рёбра затесалась тысяча раскалённых ножей. Взглянул мельком на испепелённую кожу и подумал: «Скорее бы сдохнуть». Именно «сдохнуть», не иначе. И когда кости покрывались копотью, я смотрел на это сквозь уголь, застилавший глаза. В лёгкие ещё поступал чистый воздух, а сердце трепыхалось как бабочка, которой вот-вот обломают крылья. Слёзы потекли по щекам и стали жечь сильнее языков костра. Пелена, что встала впереди, как непробиваемая стена, вдруг растворилась. Зрение вернулось, картинка прояснилась по крупицам - мне стоило попытаться вдохнуть снова, и, как ни странно, боль унялась. Оглядел своё тело, рассчитывал уже увидеть вместо лица обугленный череп - почему-то всё осталось таким же, как раньше, может, даже лучше. Ожоги проникли настолько глубоко, что, видимо, случайно впечатались не в моё тело, а в стены. Стоя у зеркала, видел я перед собой то же самое, что и днём ранее, например, только живее. Я что, феникс?

(из черновиков неизвестного)

***

Рвать глотку в одиночку - запросто. Колотить мебель, стискивая зубы от злости - да не вопрос. Тарас старался собрать волю в кулак, сделать что угодно, лишь бы не кинуть на пол новый телефон из-за подобравшегося приступа ярости - этот подарок ему не передарят.

Всё вокруг умерло. Убитые, пестреющие пятнами крови обои, разбитые костяшки, полусожжённый диван - вот подтверждения подкравшейся смерти. Родной спичечный коробок по мановению некой волшебной палочки превратился в пепельницу. Впредь жить придётся в доме не из кирпичей, а из окурков. Панфилов пожалел, что недавно сравнил себя с горой пепла. Никто не предполагал, куда карусель событий повернётся дальше. Зря.

Тиканье часов перебил контрольный выстрел - последний звонок. Сквозь бессвязную и явно неспокойную речь свалившейся на голову собеседницы едва улавливались обрывки фраз, что сбивали с толку. От нервозности губы поджимались чуть не до сковывающей боли. Эти пламенные речи Тарас мысленно растолковал, как: «Надо Катюху срочно искать, потому что дела, очевидно, плохи... Причём у всех».

На линолеуме небрежно распласталась женская водолазка вишнёвого цвета, искусно украшенная прожжёнными дырами. Собой эта (теперь уже) тряпка напоминала более кровавую лужу, нежели предмет одежды. Пострадал не только диван в злополучный вечер. Странно, что дотошная Малинина даже не обратила внимания на то, что ушла в мужской олимпийке. Её ведь так любезно Кате одолжили перед выходом. «Кто ещё из нас здесь чего-то не помнит» - горько усмехнулся Панфилов и встал с пола, на котором просидел всю глубокую бессонную ночь. Один миг - и в его ладони смялась местами почерневшая ткань. Больше этой вещи не будет, потому что средь кучи мусора нашлось её пристанище. Жалко, что в утиль не могут уйти неприятные воспоминания вместе с людьми, которые подарили именно те моменты, закрепившиеся в памяти, к сожалению, надолго. Тарас выкинул несчастную кофту, только вот с её хозяйкой не распрощался. Встреча с ней ещё оставалась впереди. Надо поторопиться, пока возможно исправить хотя бы что-то.

У каждого человека в запасе есть неопределённое количество времени - его нужно куда-то тратить. Один год ушёл на жизнь в одиночестве, а остальные несколько лет на её прожигание. Вопрос задачи - когда уже можно начать по-настоящему жить? В дано не будет нормальных условий, как и точного хода решения, всё зависит от...

Панфилов вспомнил, как вышел на улицу впервые за год заточения. Только дверь подъезда открылась, а домофон перестал изнывать назойливым пиликанием - колючие снежинки полетели прямо в лицо, а мороз нещадно защипал щёки. Боль настигла из-за угла прямо с первого шага. Жестокость мира держала планку. Рядом шатался Дон, и земля, казалось, тоже не кружилась среди других планет, а именно шаталась. Тарас же пытался идти уверенно, минуя сугробы, что и без того рассыпались и частично забирались вовнутрь ботинок. Рядом почти никого не было, только вдалеке мелькали периодически группки таких же, скорее всего, нетрезвых людей. Любой адекватный человек, вероятнее, будет сидеть, а лучше спать (в позднее-то время) дома в такой холод.

Ничего не поменялось - мир сохранился таким же, как за окном, единственное что - реальность стала чуть ближе, чем обычно. Жизнь на свободе даже не ощущалась как-то по-особенному. Здесь всё какое-то мнимое, фальшивое, ненастоящее. Коснуться можно - почувствовать нереально. Времени будто ни для кого либо не существует, либо, наоборот, для большинства оно стремительно утекает. Оттого-то люди ходят слишком быстро, не растрачиваются на разглядывания прохожих, спешат куда-то, только разве что на часы посматривают. Нечто подсказывало - кучки этих зевак не торопятся именно жить, они просто ускоряют шаг, потому что «так надо» и «так все делают». Взрослые в насмешку называют детей копушами, отчего потом с возрастом у тех и появляется привычка убегать - нельзя стоять на одном месте, а почему - непонятно...

Замок на молнии куртки от резкого движения руки быстро проехался по маршруту, постоянно цепляясь за зубцы, и остановился у горла. Тарас встал напротив зеркала и остановился на разглядывании растёртых, чуть покрасневших от усталости глаз. А поспать-то стоило, хотя сказать легче, чем сделать. Если бы даже он попытался закрыть глаза и замереть в ожидании картинок беспокойных снов - весь бы издёргался из-за нервов и судорог. Беспокойно, как в помешательстве, подрагивали кисти рук. Дёрганый парень, стоявший напротив, не внушал Панфилову доверия, плотная ткань куртки скрипела под давлением нервных сжиманий пальцев. Нужно было перевести дыхание и бежать дальше, безумный взгляд и мандраж перед закрытой дверью напоминали об этом. Панфилов накинул капюшон и отвернулся от самого себя, приготовившись к бою с неизвестным (своим прошлым).

В замочной скважине слышалось копошение ключей. Дверь со скрипом отворилась, отчего волной накрыло неописуемое чувство, напоминавшее смесь непонятной лёгкости в грудной клетке и тяжести в горле. Шага в неизвестность не случилось. Тарасу пришлось немного отойти в сторону, потому что на пороге стояла Аня. Её небрежно уложенные распущенные волосы, тёмное приталенное пальто и удивительно живой, подчёркнутый лёгким макияжем вид заставили Панфилова чуть ли не разинуть рот от удивления. Ранее во внешности Анечки едва ли можно было заметить следы молодости, сейчас же всё поменялось. Нельзя было объяснить, что именно вдруг изменилось - однозначно в картине мира краски стали свежее. То, что ранее не бросалось в глаз теперь стало главным предметом созерцания. Из-за этого теперь-то непутёвый племянник мог лишь ударить себя по лбу за все те гадости, что говорил в сторону тёти. Разве он не видел, что она на самом деле красивая женщина? Видел, конечно же. Виновата была всё это время детская обида, после которой теперь почему-то ни следа не осталось. Возможно, голову просто стали посещать другие мысли.

- Привет, Ань, - небрежно бросил Тарас и нагнулся, чтобы поправить запавший язычок зимних ботинок. По испуганному взгляду Анечки он понял, что нужно скорее объясниться по поводу испорченной мебели. Язык еле ворочался то ли от стыда, то ли от неведомой боли. Панфилов поднялся и нервно взъерошил волосы.- Блин, прости, Аньк, тут пипец... Друзья мои, они вообще... Да и я тоже...

Та вытянула руку в знак того, чтобы племянник прекратил тараторить. Бессвязные предложения прекратили сыпаться, пришло время минутной тишины.

- Уходишь? - единственный вопрос, который почему-то заинтересовал Анечку, заставил Тараса удивиться ещё раз.

Панфилов вжался плечами в дверной проём, даже едва не зажмурился. Его словно куда-то затягивало с неистовой, потусторонней и несравнимой с чем-либо силой. В области затылка что-то внезапно закололо. Это было сродни резкому погружению в воду, из-за которого потом болит голова и первое время тяжело ловить ртом воздух. На какое-то время ты становишься слепым, беспомощным, потому барахтаешься и смотришь вверх, чтобы вымолить прозрения. «И твой огонёк-то нашлось, чем потушить, оказывается» - измученный мысленно усмехнулся, веки будто намагнитились.

- Всё в порядке? Ты чего? - Анна медленно вынимала руку из рукава пальто.

Она всё ещё продолжала внимательно рассматривать этого загнанного зверька, иначе такую картину нельзя было назвать. Поведение племянника не могло не заставить волноваться. Сердце хоть затрепетало, однако, нужно было здесь промолчать и дать человеку высказаться.

- Что она тебе рассказала? - резко открыл глаза он. Взгляд загорелся от странной огненной искры.

Вокруг всё такое же яркое и настолько живое, будто объятое солнцем. Странное тепло разливалось по маленькой, ранее даже холодной квартирке.

- Кто «она», Тарас??? - засуетилась Анечка, отбросив в сторону куртку.

Тарас же нервно сглотнул и взглянул на свет. Его-то и не хватало всё это время, проведённое во тьме и дыме.

- Кира.

***

За запотевшим стеклом скрывалось туманное небо молочного цвета. Мелкие капли воды медленно стекали с ягод, текли по пальцам, спускались к локтю, и приземлялись прямо на колени. Потом же они растекались небрежными розовыми пятнами по светлой ткани больничной пижамы. Родители Киры явно очень старались порадовать дочь - клубнику в декабре вряд ли где-то найдёшь с лёгкостью. Алексеева старательно перебирала содержимое контейнера - крупные оставались напоследок - главное правило в поедании клубники, да и не только. Всегда всё самое сладкое и хорошее должно оставаться впереди.

На больничной кровати весьма неудобно сидеть хотя бы из-за впивающейся в позвонки каретки. Синяки на сгибах локтей, оставшиеся от иголок системы, тоже иногда давали о себе знать болью при малейшем движении. «Зато тишина... Голоса нет» - думала Кира, и при этом почему-то тосковала. Атмосферу нагнетал ещё вакуум за окном, мир будто бы исчез. Осталась на всей галактике только одинокая больничка да пустое полотно расстилалось за ней. Не разгуляться в такой вселенной.

- А ты помнишь, кто это с тобой сделал? - подала голос собеседница, всё это время находившаяся вроде бы близко, но при этом так далеко. Будто на другой планете.

Алексеева молча кивнула и положила в рот ещё одну мелкую клубнику. Сладко-кисловатый привкус связывал язык чуть не до онемения. Рука непроизвольно дёрнулась - тело помнило иголку в вене, а голова - перемещение разума в лабиринт без выхода.

- Помню, - коротко ответила та, проглотив ягоду, чуть не подавилась. - Бледный. Парень с той компании. Ушёл раньше... Потом пришёл.

Размешал бы кто-нибудь уже этот осадок в небе - видно ведь, мешает. Кира повернула голову в сторону Ани. Приостановилась, пока что-то выискивала в этой женщине, после чего снова отвернулась к окну, оперевшись локтем о колено.

«На самом деле, это всё неважно, Анечка, странно, что ты не понимаешь» - мысленно вздохнула та, разглядывая хвостик клубники. «Меня не задевает то, что он сделал, потому что это лишь малая часть того, что на самом деле было. Не существует чистого добра, как и зла, в общем-то. Все мы болтаемся по миру ни туда, ни сюда». Кира приложила ладонь к стеклу и несколько задержалась в таком положении. Сквозь растекавшийся отпечаток всё так же не просачивалось что-то помимо мутного фона. Алексеева медленно растирала холодные капли по разгорячённому лицу. Её слегка лихорадило, отчего даже клубничный сок сливался с кожей. Лёгкие едва не выворачивало наизнанку из-за нервного кашля.

- А что в итоге случилось с Юлей и её парнем? - осторожно поинтересовалась Анна.

Ладони перестали усиленно растирать по щекам воду, отчего та стала течь по коже. На ходу капельки наполнялись сладко-клубничным вкусом, отдававшимся солоноватостью. Кости стали подобны трубам, Кира чувствовала, как медленно околевала. Она замоталась в одеяло - импровизированный кокон. В помещении буквально пахло морозом, а не хлоркой и физрастворами. Алые пятна на пижаме светлели от разбавлявшей их прозрачной жидкости.

- Я не знаю... - зубы застучали, а губы задёргались. Алексеева обхватила колени, всё более утыкаясь носом в одеяло.

Из окна так и тянуло свежестью, что разъедала кости. Те ныли. Внутри же поломка, неисправность, брак.

- Ты что, не общалась с ней после этого?

Глаза закрылись сами собой. «Пойдём, я провожу тебя в страну воспоминаний. Тебе будет сначала весело, а потом захочется умереть» - шептало подсознание, а не таинственный голос, что принадлежал всё время только одному человеку. Юля никогда не бросала свою подругу. Она с ней разговаривала часами напролёт. А в долгой разлуке настойчивая девчонка пришла к Кире прямо в голову. «Ты же моя Алёша» - с теплотой говорила та и наверняка дружелюбно протягивала руку, хотя видно этого не было.

«Юлька, Юлька, как же тебя из меня вытравить-то. Сейчас ты молчишь, но явно крутишься всё ещё где-то рядом. Ты всегда была настырной» - скрипели стиснутые зубы, после чего раздался оглушительный крик. Он перебил равномерное тиканье секундной стрелки на часах.

Рука всё тянулась. Во мраке сверкали кольца, которыми всегда были унизаны тонкие пальцы.

- Это я её толкнула тогда, - прошептала Кира, придерживая одеяло около горла. Голос вдруг стал звучать живее.- Я это сделала. Она не сама упала, это я. Мне стыдно с ней разговаривать, хотя я даже не знаю... Не знаю, как...

Слова вроде разгонялись, а вроде постоянно спотыкались друг об друга и брякались насмерть, задыхаясь и кашляя кровью. Синтепон скрипел под наволочкой. Губы жались друг к другу, желая сомкнуться в тонкую нить, обернутую вокруг шеи, пришитую к потолку. Взгляд бегал со стены к потолку.

- Но ты же говорила, что...

«Юля, прежде чем упасть, тоже зачем-то сказала мне, чтобы я на неё посмотрела» - слеза разбилась о малиновое пятно. Земля перенасыщена не только мусором, но и патологическими врунами. Мы паразитируем и хотим, чтобы как можно больше людей пополняло наши ряды. В нашем болоте тонуть не страшно - руку помощи протянут хотя бы мысленно, даже если на самом деле будут тебя топить.

- Я врала, что хотела помочь. - Уверенно произнесла Кира, и, набравшись смелости, повернулась к Анечке лицом. Кожа светилась от болезненности. Болезнью было раскаяние, выжженное где-то внутри и не заживавшее всё это время. Не залижешь такую рану, не залатаешь. И без того почти прозрачные голубые глаза стали ещё светлее из-за слёз, подбиравшихся к ресницам. - Себе врала. Всем врала. Я такая...

Судорога давила на горло, потому пришлось разразиться в ещё одном крике, хотя вышел он хрипом. Конечности содрогались, изгибались, как резиновые. Кулаки сминали подушку, а на спине побои отражались невесомыми поглаживающими касаниями. Взгляд Киры умолял: «Не жалей меня», но Аня старалась не замечать попытки вырваться.

Взрослая женщина укачивала на руках рыдающую девушку, как родного ребёнка. Пыталась тянуться к ней сердцем, отдать чужой рваной душе недостающие кусочки. Как сильно та вырывалась! «Всё закончилось, моя девочка».

- Чш-ш, - только могла выдыхать Анечка, прижимая Киру всё ближе.

Тепло ладоней плавно растекалось по позвоночнику, и потихоньку обездвиживало.

- Я такая, я такая, я та-ка-я... - заикаясь вторила та и глядела в потолок. Там висела одинокая, потихоньку перегорающая лампочка.

Грохот, подобный раскату грома, на короткий миг перебил стенания. Контейнер упал вверх дном. Клубника рассыпалась по полу подобно бусинам, сорванным с лески. Напольная плитка покрылась алыми пятнами, будто зудящей сыпью.

***

В подъездном коридоре чересчур тесно. Однако одной панельной лампы почему-то было ничтожно мало для освещения даже такого мелкого пространства. Иногда свет моргал, и тьма перекликалась с изредка проявляющейся желтоватостью. В темноте всё казалось даже красивее.

- Куда ты теперь? - раздался голос за стеной ближайшей квартиры.

- Решать свои проблемы.

Дверь оглушительно хлопнула, стук ещё разносился эхом по пустующему подъезду. Взъерошенный парень куда-то явно торопился, или же просто бежал от чего-то. Связка ключей в его руке едва ли удерживалась металлическими кольцами за кончики пальцев, и характерно позвякивала.

- Здрасьте, - бросил тот в сторону. Только чувствовал, что кто-то стоит на лестничной клетке, но не видел даже краем глаза. Поздоровался по старой привычке, прижал коленом дверь и несколько раз провернул ключ.

«Забор покрасьте» - мысленно буркнул про себя парнишка, поздно осознавший, насколько несуразно произнёс своё первое приветствие.

«Так можно даже стать заложником одной программы, если постоянно куда-то спешить» - можно поначалу подумать. Обстоятельства тебя вечно «обламывают» и заставляют подчиняться некоторым правилам, против которых не попрешь, даже если постараешься. С ними ты можешь хоть всю жизнь бороться - всё равно, даже если один раз, да будешь таким же, как презираемые тобой толпы. Они тоже люди. Оставь их в покое, дай им ошибаться. И от себя отстань, не самоедствуй.

Парень чуть повернул голову - свет моргнул. Полотно мрака слишком быстро сменилось на исписанный холст, если разрисованные стены подъезда можно приравнять к искусству. Взгляд так долго бегал и не мог остановиться на чём-то одном из-за бесконечной смены освещения. Ключ застрял в скважине. Сердце чуяло неладное, стучало по-странному дико, отрывисто.

В мгновенной вспышке наконец-то виднелись очертания молнии в виде тонкого силуэта человеческой фигуры. Соседка, с которой он поздоровался, стояла у лифта. Тот не приезжал, потому что на нём снова катались дети - периодически с разных этажей раздавался смех и хлопанье створок. Не замечая этих звуков, оба зависли и молча смотрели прямо друг на друга, вопреки миганиям света между ними.

Глупое сердце готово выломать грудную клетку и выпрыгнуть на пыльный серый пол, залить подъезд кровью. Впереди одна погибель - пара наблюдающих глаз. Одни - холодный уголь, другие - ледовитый океан.

Аня посоветовала Кире после выписки вернуться в то самое место, которого она так опасалась. От него же Алексеева убегала всё это время, из-за этого скрывалась за маской от всех людей, и убегала тоже оттуда. Там и нужно было зарыть свои страхи навсегда после того, как она бы вспомнила всё и поставила точку на том злосчастном дне, навечно зачеркнутом в календаре. Скрывать больше нечего.

Почти.

Коридор снова заволокло мглой. Тарас вздохнул и медленно вытащил ключ, положил его в карман и шагнул вперёд - пустота. После нового просветления исчезла девочка с короткой стрижкой. Растворилась где-то. Только Панфилов в волшебство не поверил.

Он прибавил шаг, уверенно направляясь в сторону лестничных пролётов. Ни секунды не помедлив, побежал вперёд, навстречу чему-то неизвестному, но до жути знакомому. Ноги неслись по ступенькам, быстро уходившим из-под подошв. Взгляд устремлялся вперёд в поиске маячащей спины.

«Куда ты от меня?» - единственный вопрос застрял в голове.

Кира пустилась бежать со всех ног, перепрыгивала через ступеньки и пыталась понять, отчего именно её сердце так неистово колотилось: от бега или от странного сдавливания в солнечном сплетении. Первое столкновение с человеком засело в черепной коробке и застряло меж рёбер, напоминая при каждом сбивавшемся выдохе.

«Если я убегу, так будет лучше для всех» - уверенности не было, как и воздуха в разгорячённых лёгких.

В школьном закоулке Тарас как-то услышал одну фразу о том, что мир - это ковёр сотканный множеством бесконечных нитей, и каждая из них на своём месте. Скорее всего, это была чья-то цитата, он мало чего понимал в этом, но слова эти запомнил надолго. Возможно, она фатальная. Может быть, Панфилов сам фаталист по натуре, но почему-то ему казалось, что, возможно, в мире действительно есть место и такой вещи, как судьба. Не может же эта встреча так случайно выпасть. Вероятно, они крепко связаны с Кирой в этом ковре хотя бы исходя из того, что одинаково платили за свои былые промахи. Вдвоём, возможно, даже одновременно выбрали плату свободой.

Прямо сейчас он, безумный, бежит сквозь пролёты, как меж горящих сараев. Ищет именно тот, где ему будет спокойнее и безопаснее. Хочет наконец отдохнуть от огня, и без того преследующего повсюду.

«Я знаю о тебе всё» - чуть не выкрикнул Тарас, "пролетев" несколько ступенек разом.

Алексеева уже уставала мчаться. В памяти держались глаза цвета мориона, которые сверкали сквозь вечное перекликание темноты и света.

«Я тебя тоже погублю. Ты ведь ничего не знаешь про меня» - кричал соседу измученный призрачный взгляд, скрывавшийся за голубовато-зелеными перилами.

Каждый шаг отдавался болью в рёбрах. Панфилов неожиданно снова вспомнил про Катю, и приостановился, чтобы взять короткую передышку.

«Я тоже чуть не погубил человека своим равнодушием. Я такой же, как ты».

Из кармана джинсов Киры что-то вылетело и покатилось по лестнице. Она не услышала этого за звуком топота - выпавшая зажигалка с треском разлетелась на части из-за неосторожного шага. Обломки со звоном расшибались об стены.

Ничего страшного. Значит, больше не надо курить. Это к лучшему.

«Всё рядом со мной рушится»

Бег стал размереннее. Рука Панфилова случайно слетела с прута - костяшки покрылись ссадинами от удара об стену подъезда.

Третий этаж миновал.

«Я бы мог развернуться, пойти назад и ждать лифт, но зачем-то всё ещё бегу за тобой. Зачем?»

Конечно же, чаще всего, всё зависит от тебя, как бы оно банально ни звучало. Только ты можешь решить, чего тебе хочется больше. В любой момент можно начать жить, а не заниматься прожиганием жизни. Если же думаешь, что никто не простит тебе какую-то ошибку и теперь боишься обжечься снова - и простят, и забудут, раз оно того хотя бы немного стоило.

Эхом разносился тихий кашель - Кира явно больше не могла бежать дальше. Стены только приближались, а потолок готов был обрушиться на голову.

«Кто ты вообще такой? Зачем мне твои шаги? Зачем мне твой голос?»

Голос в голове действительно стал другим. Он теперь принадлежал другому человеку. Какому-то очень знакомому человеку.

- Кира, остановись! - раздалось почти у самого уха.

Кира. Имя её такое же, как и у Тараса - тихое начало и громоподобный конец от раската языка по нёбу, стука об зубы. Только одно отличие есть между обоими: глухой звук на конце имени последнего стирает в пыль всю громогласность.

Как он её узнал? Всё легко и просто, как дважды два. Разве может кто-то ещё смотреть на другого человека так испуганно? Её выдавало всё - желание закрыться за воротником куртки, привычка поправлять волосы так, чтобы невозможно было разглядеть лицо за ними, нетерпение перед ездившим туда-сюда лифтом, отражающееся в дрожи рук, да и сами эти тонкие руки не узнать невозможно. Когда-то они вцепились в ожоги Тараса, и теперь, после этого случая, по венам льётся бесконечное тепло. Один взгляд этих глаз, почти покрытых коркой льда сказал за себя всё. Панфилов застыл на месте, словно действительно примёрз, и понял - это та самая К-и-р-а, девочка из-за стены (или из его головы).

Алексеева остановилась в очередном пролёте и медленно повернула голову назад. Тарас так же замедлил шаг.

***

- Ань, а как понять, что тебе вообще кто-то нравится? - Тарас сидел, облокотившись об спинку дивана. - Как вообще любят?

Ему недавно исполнилось двенадцать лет, и он (такой, как ему казалось, взрослый) до сих пор не понимал, как же можно любить кого-то, а не что-то. Можно ли что-то чувствовать к живому? Каково это? Больно? Приятно? Горячо? Холодно?

Анечка отодвинулась от ноутбука и серьёзно оглядела племянника. Задумчиво приложила палец к виску, стараясь придумать, как же правильно ему всё объяснить. Неожиданно, после секунды безмолвия под пристальным взглядом Тараса, та оживилась.

- Ну, смотри, если ты обращаешь внимание только на то, как человек выглядит, значит, он тебе просто нравится. - Никогда ты не будешь готов к тому, чтобы описать маленькой жизни любовь во всех красках. Нужные слова здесь часто по случайности проходят мимо. Тут нельзя ошибаться, потому что подросток часто впитывает всё, как губка, и не способен фильтровать услышанное. - Но если ты обращаешь внимание на то, как он себя ведёт... Если готов прощать человека, принять все его недостатки, и даже хочешь знать о новых, значит, ты любишь, и готов помочь ему.

Многозначительный кивок головы означал, что Тарас усвоил этот маленький урок.

- То есть, это как было у моей мамы с папой?

Тётя Аня поджала губы и покачала головой.

- Нет, Тараска, - вздохнула она. - В таких делах всегда надо стараться лучше, чем кто-либо.

***

Двое стояли в подъезде и переводили не только дыхание, но и взгляды друг на друга. Руки, усыпанные ранами, опустились на плечи Киры. Та заметила россыпь ожогов и почувствовала, как дрожь перекатывалась по внутренностям, словно по жёлобу. Губы разомкнулись, но ни одной фразы так и не могло выпорхнуть наружу, а вернее, на пленящую, одурманивающую свободу.

- Узнала? - до боли знакомый голос отдавался холодом в коленях и жаром на щеках.

Свет горел равномерно и отражался везде: на облупленных стенах, на каждой надписи, на каждом миллиметре кожи и на каждом ожоге. А больше всего он сверкал и переливался в отражении тёмных глаз, подобно единственной звезде среди ночного неба.

- Да.

Пустой лифт остановился в пролете на третьем этаже. Открывшиеся двери стали распростёртыми объятиями.

- Меня, кстати, Тарас зовут, ты, скорее всего, не знала.