Страх дает мнимую власть
Счастье — голодная пасть
Просто скормлю все мечты
Я теперь ты, я теперь ты
Боль и любовь есть одно
Спорим, ты выберешь зло?
© IC3PEAK — Пламя.

Порой держать в уме можно всё что угодно. Вот только стоит чуть оступиться в такой замысловатой системе — и уже мало чего осталось в воспалённых полушариях мозга. Это сравнимо с тем, как мигают лампочки на новогодних гирляндах. Только вместо различных цветов между собой каждое "помню" перекликается с очередным "не помню". Похожие огоньки гасли в скудной гирлянде из мыслей у тех, кому стоило лишь задать вопрос о том, что случилось на дне рождения Тараса Панфилова. «Почему всех так быстро разогнали?» или «Почему Дон ушёл раньше остальных?» — такие вопросы шли мимо кассы, потому что от них трещала голова у каждого, кто там был.

Катя Малинина — единственная девушка, оказавшаяся на той вечеринке, тоже ничего не могла припомнить с того вечера. К такому выводу приводил тот факт, что проснулась она на неудобной лавке, располагавшейся прямо у знакомого "Панфиловского" подъезда. Как бедняге пришлось там оказаться — обстоятельство оставалось пока неизвестным.

Малинина сперва ничего не соображала после того, как открыла глаза. Молча наблюдала за летящими в лицо снежинками и, спустя пять минут, опомнилась — надо искать теплое место. Идти куда угодно, но не домой, чтобы не выслушивать очередные вопли матери. Выбирать было особо не из чего, один подходящий вариант — местное кафе-забегаловка буквально за поворотом.

В морозном воздухе острее чувствовалась впитавшаяся в кожу и одежду мешанина запахов сигарет, алкоголя и кострища. К горлу подступал удушающий ком — чересчур навязчиво летали по ветру противные нотки. Снег, валивший с неба, казался отравленным, даже ядовитым. Голова болела — дело не в привычной мигрени. «Меньше пить надо» — подумала Катя, хотя мыслительный процесс отдавался болью в висках, как и звук хруста сугробов под подошвами сапог.

Кругом одни "покоцанные" детские площадки и убитые стены жалких домишек. Взгляду даже зацепиться не за что. Нечему порадоваться в этом городке, тонущем в жиже из грязи и снега. Некое подобие зыбучего песка расстилалось ковром под ногами вместо дороги. Шагнёшь — по уши окажешься в слякоти, под которую тщательно упрятаны и противный городок, и подобающие ему жители. Такое под краном не смоется.

«Что вчера было?» — крутился на уме один и тот же вопрос. Кате стало важно это вспомнить, хотя бы из-за той детали, что проснуться пришлось почему-то на улице. «Сколько можно выпить, чтобы забыть вообще всё?» — пополнение в копилку вопросов.

Однотипные серые постройки сменяли друг друга — скучные пейзажи Малинину ничуть не волновали. Волновало другое.

На десятки мрачных построек приходится хотя бы одно здание из красного кирпича. Встретить такое на пути — удача.

На десятки молчаний, вызванных вопросом: «Что ты ко мне чувствуешь?» приходится хотя бы одна красноречивая реплика. Это тоже удача.

Средь звенящей тишины где-то в подсознании проскальзывали звуки, напоминающие чирканье зажигалки. Позже они становились более отчётливыми — раздавались будто у самого уха. Рыжие волосы словно пожар болтались по ветру. Снежинки беспорядочно приземлялись на пряди и, казалось, вот-вот готовы были растаять в мнимых языках пламени. Горели давние воспоминания.

«— Мне надо кое-что сделать. Поджечь хочу что-нибудь. Пойдёшь со мной после школы?»

В глазах тринадцатилетнего парнишки мелькнула искра, чего ранее никогда не бывало.

«— А ты жечь любишь?»

«— Наверное».

«— А меня?»

«— Что "тебя"? Сжечь?»

«— Нет. Любишь?»

Безмолвие чуть затянулось, образовав невидимую петлю у шеи.

«—Ладно, я с тобой... Пойду».

«Да и любовь твоя, как и любая чужая, не очень-то мне нужна» — решила для себя Малинина после того, как вспомнила один из диалогов с Тарасом — парнем, который в жизни её, казалось, был всегда. Стоило лет шесть назад случайно обоим пересечься в школе, перекинуться парой фраз по типу: «Свали от расписания, ты не прозрачный» и «Отстань, чё привязалась?» — так эта неинтересная история и продолжалась без намёков на что-либо серьёзное. Нечто вроде вечной стычки, не предвещающей ничего как хорошего, так и плохого. Менялась только Катя, когда с течением времени ставила себе разные цели, которых получилось бы добиться, находясь в завязавшемся подобии дружбы с Панфиловым. Вопрос «Дружить или не дружить?» каждый раз решался по-разному. Понятной оставалась одна деталь — они держатся вместе, потому что оба где-то оступились, пока шагали в будущее. Во всеобщей потерянности нет места любви.

Малинину радовала приятная возможность держать процесс общения под своим контролем, быть сильным звеном в этой цепочке. Каким-то образом получается же у её матери быть главной в семье. Как она скажет — так всегда и будет. Хочет больше денег — значит, в доме теперь жестокая экономия. Нужно похвастаться перед знакомыми умной дочерью-медалисткой — всеми правдами и неправдами пускай Катюша получает хорошие оценки, иначе придётся принять крайние меры в воспитании. Надо отучившуюся дочку куда-то пристроить — пусть сама решает эти проблемы, потому что в семье экономия, да и вообще пора становиться самостоятельнее. Тут даже не поспоришь. Каждое слово как закон, которому надо беспрекословно подчиняться.

«— Мам, а если не получится?»

«— А куда ты денешься? Надо пахать, Катенька. Я же вкалываю как-то на двух работах».

«Как раз такого "счастья", как у тебя, мне и не надо» — мысленно отзывалась будущая обманщица, пока молча смотрела маме прямо в глаза. «Главное — умей хитрить, а дальше — разберёшься. Никому твой труд на самом деле не сдался» — эту парочку принципов маленькая Катюша постаралась запомнить, со временем постепенно обрастая иголками.

Для чего быть доброй, если в первом классе похвальный лист за старания дают не тебе, а дочке директора? Доброта — вещь тоже по-своему бесполезная. С каждым годом всё больше «пятёрок» доставалось другим. Не всегда это касалось полей в дневнике — тут, скорее, кипела суровая жизнь, плескающаяся за пределами котла, то есть вне рамок и каких-либо форматов. Огонь так и мерещился среди домов. Всюду ощущался его запах, слышалось потрескивание. Только тепла характерного не чувствовалось. Мороз щипал за щёки и оставлял румянец на коже.

Перед Малининой, как флаг у финишной прямой, встала на пути знакомая стеклянная дверь. Верхняя надпись топорным шрифтом гласила: «На себя», нижняя: «Открыто». Это было то, что и требовалось. Здесь должно быть тепло.

В здание, наполнившееся ароматами разнообразных напитков, ворвалось нечто похожее на ураган и чуть не сорвало дверь с петель. Тишину на ломти разрезал стук каблуков, а серо-голубые стены стали ещё невзрачнее из-за смещения фокуса на яркую рыжую шевелюру ворвавшейся посетительницы. Такая утренняя картина не сильно впечатляла работников мнимого кафе (кассира и официанта), хоть и заставила чуть отвлечься от дел. За тремя столиками не сидел ещё ни один клиент. Более поражала внезапность, нежели слегка помятый вид незнакомки. Оба только чуть задержали взгляд на дверном проёме и снова вернулись к работе.

Малинина точно нечаянно ещё больше растрепала чуть влажные из-за снега волосы. Уверенной походкой она зашагала к облезлому столу, где и крутился так называемый персонал. Стоило один раз оглянуться, чтобы понять, насколько всё заурядно. «Кому-то с бизнесом не очень повезло» — решила для себя Катя и улыбнулась парню за кассой. Он был наверняка ненамного её старше.

— Это к нам откуда красотку занесло? Какими ветрами? — усмехнулся тот, явно намекнув на внешний вид клиентки.

Она же закатила глаза — между делом заметила одинокую прикрученную к потолку лампочку. Едва ли свет распространялся повсюду равномерно. Немного позже в поле зрения попала рамка с меню, распечатанным на простом альбомном листе. Выбор реально сделать даже методом научного тыка.

— Капучино, пожалуйста, — равнодушно бросила Катя, зачем-то ещё и добавила напускную вежливость.

— Сахар?

Гостья выпала из разговора, потому что неожиданно заинтересовалась своим телефоном. Тот же настойчиво не хотел включаться — батарейка села на морозе. Не стоило убирать гаджет в куртку по непонятной причине. Сколько его ни тряси теперь и ни умоляй включиться — бесполезно. Это Катя тоже понимала скрепя сердце. Она нервно закусила губу.

— Ау, — окликнул её кассир, отчего та встрепенулась и кинула презрительный взгляд.

— Сахар нужен? — переспросил парень.

— Два кубика.

— У нас ложки, — брякнул тот с явной усмешкой.

Малинину же это явно не развеселило. Лицо её оставалось всё таким же серьёзным. Голова так и раскалывалась. Ещё и смартфон разрядился. День неудач.

— Я с такой кислой миной если ходил бы всю жизнь, наверное, тоже сахара себе побольше насыпал, а не догонялся этой пресной жалкой пародией на кофе, — пробубнил паренёк, который уже включил "жужжалку", отчего невидимые молоточки с новыми силами застучали по черепной коробке.

Катя уже по привычке проигнорировала очередную фразу.

— Розетка есть у вас? — красноречиво прокрутила выключившийся телефон в руке.

Благо, в сумке, вечно свисавшей с плеча, всегда помещался зарядник. Наверное, всё это время, лёжа среди кучи мелочей, тот ждал своего часа. И такой настал ведь.

— Есть. В уборной, правда.

— Замечательно, — натянуто улыбнулась та, уже выловив зарядное устройство, и смело положила его на столешницу.

Ничего не было слышно кроме кофемашины, едва сводящей концы с концами. Бедная тарахтела, гудела и жужжала из последних сил, словно загнанная лошадь. Видимо, это оставалось единственным источником дохода в чьей-то семье. Катя с жалостью глядела в сторону несчастного аппарата. Она всё ещё сидела, подперев рукой щеку, и жмурилась от каждого громкого звука. Зато это взбодрило её лучше, чем стакан кофе.

Жужжалка наконец-то замолкла, обеспечив на короткое время штиль в море из обрывков мыслей.

«До сих пор ни черта не помню» — Малинина чуть сильнее прижала ладонь ко лбу, в надежде за что-нибудь ухватиться, кроме старых соображений по всяким глупым поводам. Например, для чего сейчас думать о том, как в детстве мама нечаянно выкинула её альбом с наклейками?

— Имя?

— Чего? — переспросила та, нахмурившись.

— Стакан подпишу, чего.

В тихом кафе за долгое время вдруг раздался заливистый смех.

— Так у нас здесь чёртов "Старбакс", оказывается, — съязвила Катя, но всё-таки одернула себя. В голову закралась вдруг целая, а не обглоданная мысль. — "Катюха" напиши.

***
— Катюх, тебе же нечем заняться сегодня?

Они снова, как обычно, встретились у расписания. Тарас опять был в своей самой лучшей темной широкой кофте. Кате очень нравились прорези на локтях, но в этом она не признается. Пролетело целых три года со спонтанного знакомства. Обоим по четырнадцать лет. Наверное, это один из лучших возрастов. Можно помедлить и никуда сильно не торопиться. Время — понятие ещё призрачное. Почти.

— В смысле нечем?

— Есть предложение снова кое-куда мотнуться, — он подмигнул, в тёмных глазах опять заиграл живой проблеск. — Ну так что? Пойдёшь со мной?

Малинина стояла тоже полностью в чёрном. Юбка, свитер — всё указывало на тьму, что затягивала и поглощала целиком.

— Чего такая мрачная?

Руки заламывались сами. На губах кровоточащие следы от зубов. Белая, почти фарфоровая кожа стала вдруг болезненной жёлто-серой. Кровь отхлынула от лица. Осанка оставалась ровной. Тело лихорадило.

— У меня вчера отец умер. — Выпалить это оказалось в принципе легко, но что-то больно ударило по рёбрам, а связки предательски сжались. — С работы его позвонили и сказали маме. Мы с ним так давно, блин, не виделись толком, прикинь? И не увидимся теперь. Мать в школу отправила, будто ничего вообще не случилось. Сказала, мол, разберётся с чем-то там...

«Надеюсь, с собой» — хотела добавить, но не осмелилась. Тишина её пугала. Страх нарастал ещё и оттого, что на друге не было и лица. Он поджал губы и молча опустил голову. Наверное, что-то обдумывал. Но что? Почему он молчит?

Сначала прозвенела тишина, а за ней звонок на урок. Тарас сначала мялся, а потом быстро заговорил:

— Знаешь, наверное, не пойдём сегодня никуда после школы... У меня урок, мне пора. Извини.

На последнем слове он сознательно делал акцент, который сильно смазался в вопиющем молчании. А ведь за короткое "извини" можно было бы вагонами прицеплять новые слова.

***
Розетка еле держалась на тоненьких проводках, торчащих из картонной стены. Нереально подобрать другие эпитеты, чтобы объяснить устройство холодной комнаты, в которой даже зеркало не висело. Катя смотрелась в тёмный экран, и отражение там её не радовало. Даже сквозь темень видно — дело обстояло плохо. Тушь размазалась по всему лицу. Малинина чувствовала себя так, будто её с головой окунули в лужу. Ничего не давало гарантии, что такого не было на вечеринке.

Холодная вода почти не помогала смыть этот ужас, потому что издевательски медленно капала из крана. Шнур приходилось держать крепче, чтобы заряд доходил до батареи. Руки потрясывались от нервов.

Телефон наконец-то соизволил включиться, что не могло уже не порадовать в этом настоящем аду. Хотя бы есть средство связи, если наступит ещё какая-нибудь передряга. Только Катя всё-таки уверена — хуже ничего быть не может.

Фронтальная камера на малую долю спасла ситуацию, сделала её менее плачевной. Малинина видела себя чётче, только это слабо радовало. Отражение выглядело ещё хуже, чем в темноте. Не хотелось бы по привычке запечатлеть этот момент на память. Только в век прогресса все "забытые воспоминания" может хранить твоя трубка, если сам не справляешься с задачей.

Процедуры, необходимые для того, чтобы привести себя в человеческий вид увенчались хоть малым, но всё же успехом. Вода из-под крана шла лучше. Уже даже не так хотелось разбить экран от увиденного. Глаза стали казаться меньше из-за отсутствия макияжа — непривычно. Некрасиво. Однако всякое лучше, чем быть похожей на человека, которого окунули в лужу.

Катя ещё какое-то время смотрела на себя через камеру телефона, то и дело меняя его положение. Палец застыл на заветной кнопке. Малинина решила себе разрешить сделать простое фото на память. У неё в галерее размещалось много запечатлённых моментов по типу: «Я напилась и ненавижу (или люблю, ещё не решила) себя, поэтому надо сфоткаться». Пара щелчков — коллекция пополнилась редкими селфи без макияжа.

Катя открыла ленту недавних фото, чтобы пересмотреть снятое. Довольно быстро пролистывались самые типичные фотографии. Казалось, даже ничего интересного в её жизни не происходило. Если бы кто-то украл смартфон Малининой — едва ли что-то можно было бы нарыть из интересного, благодаря привычке хитрить и надёжно утаивать некоторые вещи.

Одну из секретных папок Катя всё же решила проверить и немного пролистала всё отснятое. Чаще всего в "ящике Пандоры" таились настоящие "дела" на лицемерных подружек. Убедиться, что всё находится в целости и сохранности точно не будет лишним.

Среди парада картинок резко выделилось одно темное нечто. Про такое говорят обычно: «Упало в руки». Но это нельзя было назвать большой удачей. Малинина замерла, отчего к горлу поступило чувство тошноты, которое появляется обычно при волнении. Сердце тогда начинает стучать быстрее, чем обычно, а в ушах появляется гул. «Надо нервно сглотнуть и идти дальше» — вспомнила Катя, прежде чем зажмуриться и просмотреть новый материал — целое видео с прошедшего мимо неё дня.

Потихоньку в скорлупе беспамятства начали перестукиваться мелкие воспоминания.

«...больше мы никогда не встречаемся» — колкий обрывок фразы становится первой деталькой пазла. Надо ухватиться за эту нить и, наверное, сломать голову разными доводами, прежде чем размотать клубок.

Целая горсть деталек была прямо под рукой — в коробочке с сенсорным экраном. Одно движение — на место встанет всё. Катя понимала это. Она тряхнула головой и набралась храбрости, чтобы смотреть в оба. Проигрыватель сам начал прокручивать кадры, независимо от желания Малининой.

Взгляд нарочно не смещался никуда, кроме того, что находилось по прямому маршруту. Экран оставался темноватым — такой, скорее всего, была обстановка в квартире — не поможет повышение яркости.

— Катюха, смотри, какое файер-шоу сейчас будет, — заорало вдруг из динамика. Это был чей-то незнакомый голос, на фоне разносились чьи-то крики. Ничего, кроме темноты видно не было.

Саму себя Катя пока что не слышала. Пыталась вслушаться.

Картинка немного светлеет и слышится смех. Катин смех. Только он был не радостным, а более похож на истерический.

— Открой мне дверь лучше, кто её, блин, держит? — спросила Катя, нарочно повысив голос.

Ответа не последовало.

Скорее всего, телефон был в кармане, потому что изображение слишком сильно тряслось, а звук был приглушённым. Запись точно началась неслучайно — это было зачем-то нужно.

— Тарас!!! — вдруг заорала Малинина, усиленно заколотив, скорее всего, по двери.

— Да он ушёл Дона домой провожать, он тебя не слышит, — незнакомый парень, наверное, приблизился, если судить по менее отдаленному звуку. — А если даже и услышит, думаю, будет согласен с нами.

— С вами? — переспросила она.

— С друзьями своими, да, с нами, — ещё ближе. — Это же ты его на бабки кинуть хотела, Катюх?

Динамик пришлось отодвинуть от уха из-за визгов.

— Ян!!! — решила позвать на помощь та, звук становился всё хуже.

— Он на балконе, — еле расслышала Катя, снова прижав динамик к уху.

В голове уже появились мутные картинки — ощущения неприятных прикосновений на коже и запах алкоголя. Среди них было место и чирканью зажигалки, вроде знакомому, но при этом чужому.

Послышался грохот и шуршание. Вспышка воспоминаний вдруг озарила один момент в слабой памяти: Катя помнила, как резко упала на диван, и потом что-то произошло.

Звук стал немного чётче, и даже проявилась какая-то картинка. Катя всё ещё визжала. Оры прерывали только звуки, характерные разгорающемуся кострищу.

Следующий мимолётный кадр —подушка, охваченная огнём, сползающим всё ниже.

Видимо, Малинина всё-таки успела соскочить с дивана, однако это не предотвратило истерики.

Тем временем, сидя на полу туалета местной забегаловки, Катя понимала, что её одновременно с лихорадкой охватывает какое-то новое чувство. Кончики пальцев трясутся, а в глазах жжётся от невидимого другим огонька. Ей вроде и было страшно, но что-то пугало не так сильно. В голове одновременно с пустотой сосуществовали зачатки странных и одновременно гениальных идей.

Видео продолжалось. Диван потихоньку тоже начинал подгорать — и это, скорее всего, шло не по плану, потому что парень тоже вдруг закричал.

Дверь в комнату с грохотом столкнулась со стеной. В проёме показалось два человека — Тарас и Ян.

Внезапно что-то снова громыхнуло — картинка стала невообразимо яркой. Телефон упал на пол, теперь четко было видно всех, кто находился в комнате. Фокус замер на загорающейся обивке несчастного дивана и парне, который старался держать Катю как можно ближе к огню.

***

Из холодной уборной Малинина снова вернулась к столу. Себя она привести в порядок успела, мысли — нет. Тот вечер вернулся в память таким же, каким и был на самом деле. Он прятался в дрожи пальцев. В каждой мысли был этот отпечаток.

Раньше, мама называла ещё свою маленькую Катюшу «артисткой из погорелого театра», когда та закатывала очередные истерики. Теперь настала пора вдохнуть в это определение новый, немного иной смысл.

— Закурить не найдётся? — с намеком на фамильярность поинтересовалась та у кассира.

Кофе уже стоял на столешнице и ждал её. На бумажном стакане красовалась надпись: «Катюха», как по заказу. Девушка слабо улыбнулась и потянулась к напитку.

— Почему "Катюха"? — задал вопрос парень.

Знакомые голоса твердили это имя постоянно. Это невозможно остановить. Это почти клеймо.

— Мама назвала так. У неё спрашивай, — съязвила та, после того как сделала глоток, стараясь не поморщиться, и повторилась. — Есть закурить?

Он немного пошарил в карманах и достал пачку с зажигалкой. Выложил их на стол. Катя бросила короткий взгляд в сторону полученного и аккуратно отложила пачку в сторону.

— Сигареты у меня с собой, — зажигалку она зажала между пальцев.

— На улицу выходи тогда, — настоял незнакомец.

Малинина коротко кивнула и развернулась в сторону выхода.

— Погоди, — окликнул её кассир — А оплатить сначала?

Она закопошилась в карманах куртки и молча вывалила монетки в лоток. Больше "Катюху" здесь не увидят. Наверное, это и не нужно. Звон монет растворился и его сменил стук каблуков, что более подходил на звуки метронома, отсчитывающего какой-то свой определённый ритм: шаг — раз, шаг — и. Дальше гремит похоронный марш до бесконечности. Или же узнавалось нечто схожее с размеренным тиканьем бомбы перед взрывом. Сравнить это можно было тогда с чем угодно, но почему то у всех этих вариантов был мрачноватый оттенок.

Дверь за спиной хлопнула — заключительный аккорд звучит громче взрыва. И мир распадается на атомы. Самое страшное — сопровождающая дестрой тишина.

Кофе невозможно допить — оскомина обездвиживает язык. Горечь вообще не сочетается с этим чувством. Во рту сушит. Голову посещают навязчивые странные мысли, от которых хочется и смеяться, и плакать. Невольно вспоминается чаепитие безумного Шляпника, только вместо чая тут ядовитый кофе, толкающий на всякие безрассудства.

Катя держит зажигалку в одной руке — другой зачерпывает снег.

«Знаешь, я понимаю, что ты не виноват» — Катя прокручивала у себя в голове сценарий одного несостоявшегося диалога. «Тебе было мало лет, когда ты промолчал. Теперь ты другой человек. Ты хороший. Я — не очень» — продолжала та.

«Иногда я думаю о том, что хотела бы побыть тобой. Нет, не обманутой» — чирканье зажигалки слышится теперь наяву. Огонь снова рядом. Его можно трогать. Тем вечером он казался другим. То видео тоже стало немного другим.

Фитиль очень близко к лицу. В голове у Кати строчки стихотворения, которое они с мамой старательно учили на Новый Год в то время, когда ещё существовал Дед Мороз.

«А лисички
Взяли спички,
К морю синему пошли,
Море синее зажгли»...

«С выражением читай, Катюш» — просила всегда мама.

Снежинки покрыли длинные рыжие волосы. Пришло время таять. Малинина закрыла глаза и глубже вдохнула морозный воздух.

«Море пламенем горит,

Выбежал из моря кит»...

Из мёртвого моря никому не выбежать.

«— Добавь эмоций».

Волосы её действительно сливались с огнём. Тарас не врал, в отличие от Кати. В груди что-то трепетало. Это страх — ему нельзя верить. Пряди становились короче и темнее из-за обугливания.

«Эй, пожарные, бегите!
Помогите, помогите!»*

«Больше мы не встречаемся, но всё-таки ты мне поможешь, сам того не ведая. Извиняться не буду, ведь это не моё. Сам знаешь» — последняя мысль расползается вместе с торопливым огоньком.

Малинина открыла глаза и, когда уже огонь дополз до лица, засыпала их горстью снега. В телефоне тем временем шли протяжные гудки. Запах гари ярко витал в воздухе и давил на лёгкие, отчего пришлось прокашляться.

— Да? — раздался знакомый голос из трубки.

Глубокий вдох пропускает прожжённый воздух внутрь снова. Из глаз невольно текут слёзы, голос за счёт этого становится дрожащим:

— Ты в курсе, что ты и твои друзья со мной вообще сделали? — повысила голос та, даже не подумав о том, насколько это громко среди спящих улиц.

— Ты о чём? Мы с Яном всех разогнали же, когда диван Михан поджёг, — невозмутимо проговорил тот.

— А, понятно, — резко произнесла Катя и поджала губы. — Не помнишь, значит. Ну куда там... Дон же столько всего интересного принёс, да?

Время поиздеваться для Кати стало звёздным часом.

— Так вот, — продолжила она, взглянув ещё раз на то, что огонь с прядями волос. Слова шли сплошным потоком. — Вы мне инквизицию устроили, ты в курсе? Волосы мне сожгли со своими друзьями-дебилами, а не диван. Странно, что ты этого не помнишь. Думаешь, я не вспомню, если на улицу выставишь? А я, Тарас, всё помню, представляешь? Всё-ё помню. И ты тоже вспомнишь... Когда будешь полиции объяснять, понял? Ты же свободен теперь, не так ли?

Малинина вдруг, неожиданно даже для себя, громко рассмеялась и сбросила звонок. После замерла и какое-то время стояла на месте, не могла справиться с волной странных эмоций, захлыстнувшей и ударившей тело об песчаное дно.

Зажигалка и стакан кофе угодили в мусорное ведро. Среди кучи хлама выделялся лишь один стаканчик с надписью «Катюха» . Ведь, как говорил Дон, и, наверное, не ошибался — место ей на помойке.

Катя послушалась этого совета и выбросила буквально саму себя, даже не попрощавшись. Шаг — раз, шаг — и — простая мелодия наполнила молчаливую улицу.

_________

* К. И. Чуковский «Путаница»