Четыре года назад

Ник

Я понимал, что это рано или поздно должно было произойти. Но всегда думал, что ещё есть время. Что буду готов к этому. Что восприму это как нечто само собой разумеющееся и не стану чувствовать себя так, как чувствовал в тот момент.

Одним октябрьским днём, когда мы с Эмили сидели в столовой, я размышлял обо всём и ни о чём сразу. Дождь монотонно стучал по окнам, унося меня всё дальше и дальше в водоворот моих хаотичных мыслей.

О матери, которая вечно пропадала у бабушки. Порой я даже скучал по ней. Жаль, но она никогда не брала меня с собой, невзирая на то, на какой срок оставляет нас с отцом наедине. Всё потому, что она боялась за мою психику, видите ли. Какая ирония. Знала бы она, что оставаться дома было не менее опасно для всех видов здоровья, как и находиться рядом с бабушкой.

Бабушка была серьёзно больна. Шизофрения с каждым днём проявлялась всё ярче, и временами находиться рядом с ней, этой старушкой, превращавшейся в настоящего монстра, по рассказам матери, было попросту опасно. Временами, когда мама возвращалась домой, видел на ней синяки и ссадины, её глаза всегда были опухшими в какой-то степени от слёз, но чаще из-за похмелья.

Да, я знал, что она начала пить. Это началось ещё до болезни бабушки. А если быть более точным, то со смерти Джеймса.

Она думала, что я этого не замечал. Что никто не замечал. Но даже до поступления в школу, когда я проводил с ней почти всё время, я то и дело ловил её за тем, как она, морщась, пила что-то из стакана.

Она говорила, что это кислый сок для взрослых, а иногда, что это особая вода, которую нельзя детям, а порой, что это было горькое лекарство, утоляющее боль.

Об отце, который, как и мать, тоже не слишком часто бывал дома из-за работы. Мыслей о нём было мало, и если они приходили, то лишь тёмные, отравленные негативом.

Я ненавидел его. Возможно, чуть меньше, чем себя, но всё же эта ненависть пылала в миллионы раз ярче любого другого чувства, что порой вспыхивало в глубине души.

— Ник, — мягкий голос Эмили вернул меня в шумную столовую. Хоть я и ненавидел это место, этих людей, суету, но ради неё я был готов терпеть всё это, даже находить в этом какое-то странное удовольствие. Лишь бы оставаться рядом с ней, лишь бы продолжать быть частью её жизни. Несмотря ни на что.

Да, я заметил, как наши отношения утратили былую лёгкость, ту воздушность, что царила между нами ещё пару лет назад. Срок, казалось бы, невелик, но она изменилась. Изменились её интересы. Даже тем для разговоров стало в разы меньше.

Точками соприкосновения оставались школа, музыка, громкие новинки кино и, на крайний случай, погода. Насколько всё может стать ужасным в общении, когда ты начинаешь говорить о погоде? Когда других тем нет.

— Ник, приём. Земля вызывает, — Эм помахала перед моим лицом рукой, снова выводя из задумчивости.

И я вновь посмотрел на неё.

Сколько бы времени мы ни проводили вместе, каждый раз я замечал в ней что-то новое, что-то необычное, что поражало, как вспышка молнии, будто я видел это впервые.

Мне нравилось смотреть на её зелёные глаза, обрамлённые пушистыми коричневыми ресницами, на её русые волосы, которые всегда казались такими же мягкими, как и были на ощупь. Нравилось видеть её улыбку, от которой на правой щеке появлялась милая ямочка.

Мне нравилось чувствовать то, что я чувствовал рядом с ней. Я не мог определить, что именно это было. Но мне это нравилось. Даже нравилось не знать.

— М-м?

— Ник, я хотела сказать, что сегодня домой пойду с Амандой и девочками. Нам по пути нужно будет ещё заскочить в магазин. У Дэми намечается вечеринка в честь Хеллоуина, и она хочет выбрать наряд, — видя, с каким энтузиазмом она всё это рассказывала, то, как хочет с ними пойти, вызвало какую-то тупую боль в груди.

Ты должен был сам это понять.

Ну и что? Пусть идёт.

Ты же ничтожество. Не забывай это.

Помни это столько, сколько тебе осталось жить.

— Ник, ты обиделся? — Эм схватила мои руки, лежащие на столе, крепко сжимая. Она выглядела несчастной, глядя в моё лицо.

Я выглядел обиженно?

Нет. Ты делаешь её несчастной.

— Нет, конечно, Эм. Иди. Мне не нужна нянька, которая сопроводит домой в целости и сохранности, — бросил я, стараясь не выдать своих истинных чувств. Мне не хотелось убирать руки, ведь они только начали согреваться её теплом. Но именно сейчас её прикосновение обжигало.

Даже при всей любви к боли, мне нравилась другая. Не эта.

И только при упоминании о ней, сразу почувствовал, как нога под столом начала подёргиваться, отбивая нервный ритм.

Хотелось сорваться с места и скорее пойти домой.

Скоро. Терпи.

— Ну да, ты же уже большой мальчик, — хмыкнула она, закатывая глаза и отпивая какао из стаканчика.

— Да.

— Но завтра ты точно от меня не отделаешься, — она шутливо погрозила мне пальцем.

Она явно была счастлива, что отделалась от меня сегодня. В этом я был абсолютно уверен.

Как бы то ни было, это означало лишь одно: больше времени для самого себя и одиночества. И, раз уж на то пошло, его стало много — так много, что я с каждым днём всё больше и больше тонул в нём.

Когда наконец пришёл домой, внимательно прислушался к пустоте стен.

— Пап? Ты дома? — Встретив в ответ лишь тишину, бросил ключи на тумбочку и, отшвырнув промокшие от осенних луж кеды в дальний угол, пошёл к себе.

Есть не хотелось, но я был голоден.

Голоден до другой пищи, которая накормит мою страдающую душу.

Бросив рюкзак на пол, я рухнул на кровать, ощущая, как она прогибается под тяжестью моего тела.

Все мы прогибаемся. Кто-то под других, кто-то под обстоятельства, но в конечном счёте — под жизнь. Под ту самую штуку, которой наивно полагаем, что управляем сами. Какая глупость.

Мы сами взращиваем в себе этих мелких монстров, чтобы потом лишь потакать им, кормить их, влача своё жалкое существование, называя это жизнью.

Мой монстр ненасытен и мерзок. Он практически всегда голоден. И пока я не дам ему то, чего желает, не утолю его жажду, он будет мучить меня. Доводить до агонии.

Поначалу я сопротивлялся ему. Изо всех сил. Столько, сколько мог. Но всё было бесполезно. Было уже поздно.

Находясь во тьме, породив его однажды, я больше не мог избавиться от него. И теперь лишь кормил.

Мои руки дрожали, пока я тянулся к прикроватной тумбочке.

От страха? Или от предвкушения?

От желания? Или от освобождения?

Я жаждал.

Жаждал исцеления. Спасения. Облегчения.

Вытащив тонкий скальпель, который вот уже несколько лет являлся моим верным другом, надавил на лезвие подушечкой большого пальца, ощущая тягучее чувство наслаждения, хлынувшее по венам.

Я долго думал, где стоит начинать делать это? Как делать так, чтобы этого никто не увидел?

Возможно, я стыдился. А быть может, хотел, чтобы эта тайна, этот постыдный секрет, принадлежал только мне. А может, не хотел, чтобы кто-то ещё видел это уродство.

Стянув через голову рубашку, посмотрел на испещрённый тонкими шрамами торс. Для меня выбор этого места был самым верным.

Раздеваться ни перед кем я не планировал. Точнее, оголяться полностью. То, что нужно мне, то, что нужно девушкам, ниже, с точки зрения эстетики, было в норме. Остальное их не касалось. Не их дело.

В целом, кроме спортивных раздевалок в школе, больше проблем не возникало. На всяческие медосмотры отец разрешения не давал, ссылаясь на то, что у нас есть семейный врач, и заключения, зачастую купленные, свидетельствовали о том, что всё идеально.

Но мы оба знали, почему покупались справки. Почему я не ходил к врачам. И я умело пользовался этим прикрытием в своих целях.

Устроившись удобнее на подушках, я прикоснулся лезвием к бледной коже, слегка надавливая. Под холодным металлом пульсировала обжигающая полоса, оставляемая им, и я судорожно выдохнул.

Для полного облегчения посмотрел на тонкие струйки багровой крови, которые плавно заскользили вниз. Они не только были похожи на прекрасный рисунок, который творил я сам, черпая краску из самого же себя, используя кожу как холст. Они дарили блаженство и эйфорию.

Словно наркотик.

Мои глаза закатились от наслаждения, а голова откинулась назад на мягкие подушки.

— Да-а....

Сегодня мне было мало. Тупая боль, засевшая внутри, была слишком глубоко. Чтобы выпустить её, нужно больше. Глубже.

Облизнув пересохшие губы, я нетерпеливо сделал ещё один порез, в этот раз надавливая чуть сильнее.

Да. Вот так.

Ты молодец.

На лице расплылась блаженная улыбка.

Это то, что я делал, пока никто не видел.

Это мой маленький секрет.

Который навсегда останется за стеклом.