— Пульс... — тихо прошептала я, а оператор, бесконечно что-то быстро печатающая, остановилась.

— Эмили? Ты что-то сказала? — переспросила она.

Во рту моментально пересохло, а я уже принялась обеими руками пытаться нащупать хоть какое-то подобие ритма. Хоть какой-то признак жизни.

— Я не чувствую п-пульс... — паника вернулась, а за ней и истерические рыдания. — У него нет пульса!

— Эмили, послушай меня внимательно, — строго прозвучал женский голос по ту сторону. — Ты должна успокоиться. Тебе нужно постараться продержаться ещё минутку.

— Но у меня нет этой минуты! — кричала я, закусывая руку до крови и пытаясь не сойти с ума от боли, которая поселилась внутри. От страха, который острыми шипами пронзал насквозь. От чувства потери, которое не давало вдохнуть.

— Постарайся заставить его сердце вновь биться, — со всей серьёзностью произнесла она. Это моментально привлекло внимание и заставило затихнуть. — Для этого тебе нужно немедленно оказать ему первую помощь самостоятельно. Слушай внимательно.

— Д-да... — я смотрела на Ника, жизнь которого была сейчас в моих руках, и от того, буду делать ли всё правильно, зависит его будущее. Это неподъёмная ноша, которую нужно взять и поднять. Другого выхода нет. Нет времени на страхи и панику, когда на кону его жизнь.

— Положи одну ладонь на середину его груди. Сверху положи вторую и соедини кисти в замок, — я послушно выполняла всё, что велел голос на том конце трубки. — Руки должны быть выпрямлены в локтях. Тебе нужно надавливать на его грудь всем весом. Необходимо сделать тридцать нажатий. Поняла?

— Д-да...

— Я считаю, ты надавливаешь. Готова? — Получив невнятное согласие, женщина начала чётко отсчитывать ритм, с которым я наваливалась на грудь Ника. В какой-то момент я уже сама начала про себя считать, делая на автомате нажатия. — Тридцать. Теперь закинь его голову чуть назад, зажми нос и сделай два вдоха в рот.

Без промедлений я принялась делать то, что она сказала. То, как легко и безвольно поднималась голова Ника, до безумия пугало, но не время сдаваться.

Два выдоха.

Верните ему жизнь.

Пожалуйста.

— Эмили, проверь пульс, — снова эта фраза.

Коснулась шеи. Ничего.

— Нет... — меня затрясло, а силы и надежда, которые только что теплились внутри, разом покинули тело.

— Ещё раз. Готова?

— Да. Один, два, три, четыре... — я надавливала и надавливала, но его глаза были по-прежнему закрыты, а грудь не вздымалась от дыхания.

Он не хотел дышать.

Не хотел жить. Не хотел остаться со мной.

Почему?

— Чёрт тебя дери, Ник!

Рыдания и два выдоха. Попыталась найти пульс, но не нашла.

Ещё.

Я снова надавила, и тут мои руки перекрыли чьи-то чужие. Большие и мозолистые. Другие схватили меня сзади и оттащили от Ника.

— Нет! Пустите!

Глядя, как мужчина в голубой форме надавливает на грудь Ника так сильно, что, кажется, вот-вот сломает ему рёбра, я поморщилась, будто ощутила эту боль сама.

— Боже мой, нет... Вы делаете ему больно, — из меня вырвался громкий всхлип, но бороться с тем, кто держал меня сейчас за плечи, уводя в сторону, сил не было.

— Ты хорошо поработала. Теперь наша очередь, — передо мной показалась девушка-фельдшер в такой же форме, что и двое мужчин, нависающих над Ником. Они, доставая две оранжевые пластины, вытирали его и перебрасывались словами, которые понять было выше моих сил.

— Заряжай на сто пятьдесят, — сказал один из них. — Разряд! — и в следующую секунду тело Ника подбросило вверх. — Давай, приятель, — мужчина попытался нащупать пульс, но, когда он отрицательно помотал головой, я почувствовала, как внутри меня что-то сломалось.

— Двести, — сказал второй, и ещё один разряд тока на долю секунды заставил тело Ника содрогнуться.

Я не могла на это смотреть.

Не могла слышать все эти ужасающие звуки.

Не могла слышать собственные мысли, которые были одна хуже другой.

Беспомощно зажмурившись, я закрыла уши и беззвучно глотала собственные слёзы. Но это не помогало.

Я всё так же видела перед глазами море крови и бледного Ника с перерезанными венами.

Всё так же слышала крики «Разряд», пока всё не стихло.

— У нас синусовый ритм, — послышался мужской голос за спиной. — Грузим.

Быстро развернувшись, я увидела, как Ника укладывают на каталку и накрывают толстым одеялом.

— Что? Что с ним? — я бежала следом за фельдшерами, которые стремительно покидали дом.

— Нам нужно его транспортировать в больницу для оказания срочной помощи. Ты с нами? — спросила девушка и, получив кивок, взяла меня за руку и потащила вниз. — Хорошо, твоя помощь понадобится в приёмном отделении. Ответишь там на несколько вопросов, — она на миг отвлеклась, чтобы крикнуть одному из фельдшеров: — Уэйн, с нами пассажир! — она подтолкнула меня в направлении задней двери. — Залезай.

Забравшись в кабину, села на узкую кушетку рядом с носилками, на которых лежал Ник.

— Он ведь не умрёт? — спросила, глядя куда угодно, но не на Ника, что был прямо передо мной.

— Этого мы не знаем, но нужно быть готовыми ко всему, — сказала фельдшер, которая быстрыми движениями разматывала какие-то трубки, которые вскоре были повсюду.

Я смотрела, как она подсоединяет какие-то датчики, а из специального аппарата вылезает кардиограмма. Надев на палец Ника что-то похожее на зажим, она без промедления вогнала в вену иглу, которая была подсоединена к капельнице. Видимо, заметив, как моё лицо побледнело ещё на пару оттенков, если такое возможно, улыбнулась.

— Это кровозамещающее, — возможно, если бы в эту секунду мой мозг хоть что-то соображал, то эта информация, безусловно, успокоила.

Через пару мгновений на Нике уже была кислородная маска, прикреплённая к баллону, а трубок и звуков, создающих какофонию отчаяния, стало ещё больше. Девушка нависала над ним на протяжении всего пути, записывая что-то в блокнот, пока мы мчались по вечернему городку, нарушая тишину звуками сирен.

Когда мы наконец остановились, двери скорой машины быстро распахнулись и перед нами показался один из фельдшеров, что был в доме.

— Рина, везём в первую операционную, — он с силой потянул на себя носилки и вытащил их из машины.

Медработники уже бежали где-то впереди по коридору, перебрасываясь какими-то терминами со своими коллегами, встретившими нас у входа.

Они увезли Ника за тяжёлые двери, над которыми красным светилась надпись «Не входить», и лишь тогда я поняла, что мне что-то говорит медсестра, преграждая путь рукой.

— Извините, но дальше идти нельзя, — женщина в светло-голубой форме пыталась отвести меня в сторону. — Вам необходимо сейчас пройти в приёмную и сообщить данные своего друга.

Друга?

Мне хотелось кричать, что Ник не просто мой друг. Он гораздо-гораздо большее, но сомневалась, что мои заявления сейчас хоть кого-то впечатлили бы.

Сама не знаю, как всё ещё держалась на ногах, но всё-таки каким-то образом оказалась в приёмном покое, где ко мне тут же подскочила одна из медсестёр с планшетом в руках.

— Итак, имя пациента? — начала допрос она.

— Ник Миллер.

— Возраст? — Я понимала, что смотрю куда-то в одну точку и механически отвечаю на все её вопросы.

— Ближайшие родственники?

Ближайшие — его родители, которым плевать на него. Которые закрывали глаза на все его проблемы, концентрируясь только на себе. Но вместо этого я лишь назвала их имена и номер стационарного телефона дома Миллеров, не уверенная, что хоть кто-нибудь сможет ответить там на звонок.

Когда допрос был окончен, я села на пластиковое кресло в зале ожидания, не в силах вообще что-либо сделать ещё или хотя бы думать о чём-то, кроме произошедших событий.

Всё, что было перед глазами — бледный Ник в крови, Ник в куче трубок, Ник, не желающий дышать.

Казалось, что все мои слёзы выплаканы, но глаза всё также нестерпимо жгло, а в грудь вместо сердца кто-то засунул свинцовый камень.

Посмотрев на руки, увидела, что они все в крови, как босые ноги, как и изорванное бежевое платье, которое за всё это время уже успело высохнуть.

Сколько времени прошло?

Час? Два? Вечность?

Дверь открылась и оттуда вышла фельдшер, которая помогала Нику цепляться за жизнь в машине скорой — Рина. Она была одета уже не в голубую форму, а в джинсы и широкую белую рубашку, над верхними пуговицами которой виднелась тату.

— О, милая, ты всё ещё здесь? — она немного удивилась и присела рядом. — Ждёшь новостей?

— Да...

— Хм-м, — протянула она, задумчиво глядя на наручные часы. — Долго они возятся. Это... — видя мой испуганный взгляд, сказала, — это хороший знак. Значит, есть за что бороться. Пойду узнаю новости.

— Правда? Спасибо...

— Правда. И позвони кому-нибудь из родителей. Им нужно знать, где ты и что с тобой, хорошо?

— Да, спасибо... — я смотрела, как девушка удаляется к стойке, где были другие медсёстры, и о чём-то начинает с ними говорить.

Когда она закончила разговор, я успела позвонить маме и сказать, что в больнице вместе с Ником, чем напугала её не на шутку. Я знала, что совсем скоро она приедет и, значит, снова смогу разрыдаться и получить хоть какое-то утешение.

— Операция почти закончилась, скоро выйдет врач и всё нам расскажет, — Рина ободряюще сжала мою руку. — Остаётся только ждать.

И мы ждали.

Моя мама приехала, но из операционной так никто и не вышел.

— О, детка, мне так жаль, что тебе пришлось пережить всё это, — мама со слезами на глазах прижимала меня к груди, поглаживая по голове, как это бывало в детстве, когда я была чем-то расстроена и безудержно плакала.

Но, вопреки всему, в этот раз я не могла плакать. Больше не могла. Во мне не осталось никаких сил, даже дышать удавалось только благодаря неимоверным усилиям. А всё, что держало в сознании, переживания о Нике и ожидание новостей.

Не знаю, сколько времени ещё прошло, но дверь наконец-то открылась и оттуда вышел врач, стягивая шапочку с головы и устало выдыхая.

— Здравствуйте, я доктор Кэролл. Вы родственники Ника Миллера? — спросил он.

— Да, — ответила я, не колеблясь, но замечая, что мама хочет что-то сказать, добавила: — Близкие друзья семьи. Практически родные.

Он внимательно посмотрел на меня, но видя, как мы с мамой напряжены, сдался.

— Раз его родителей здесь нет, то передайте им, — обратился он к маме. — Пока он в стабильно тяжёлом состоянии. Мы успешно завершили операцию, сделали перевязку сосудов, наложили давящие повязки на вены, чтобы остановить кровотечение. Связки и сухожилия были сильно повреждены, так что оценить степень нанесённого урона моторике, мы сможем только когда он очнётся. Также сделали промывание желудка, чтобы остановить всасывание ц*** в кровь.

— Что такое Ц***? — переспросила мама.

— Это антидепрессант. Он принял его довольно много, — коротко ответил доктор Кэролл, и рука мамы взметнулась ко рту.

— Но сейчас с ним всё в порядке? — нервозность и напряжение в моём голосе были осязаемы.

— Как я уже сказал, он в стабильно тяжёлом состоянии. Мы сделали интубацию, с целью предотвращения остановки дыхания, и в настоящее время самостоятельно, без поддержки аппарата вентиляции лёгких, он дышать не сможет, — доктор Кэролл говорил словно робот, которому были чужды эмоции, но одна на его лице читалась явно: усталость. — Сейчас он в отделении интенсивной терапии. Мы ввели его в медикаментозный сон, чтобы дать его телу хоть немного восстановиться. Следующие двадцать четыре часа будут решающими. Его борьба за жизнь только начинается.

— Но... когда его можно будет увидеть? — мой голос осип, а тело подрагивало так, будто в этом зале температура понизилась на несколько градусов.

— Этого я сказать не могу. Он без сознания. К тому же, не являясь никем из родных и не имея их разрешения, вы не сможете попасть к нему, — безапелляционно ответил доктор.

— Верно, — подключилась Рина. — Езжайте домой, а как только что-то изменится, мы вас оповестим, — она сжала моё плечо и слегка улыбнулась. — У тебя сегодня был непростой денёк. Нужно постараться отдохнуть как следует.

Но я уже не слышала никого. В голове из раза в раз, как заезженная пластинка, крутилась фраза, сказанная доктором Кэроллом.

Его борьба за жизнь только начинается.