Ник

Это был самый великолепный вечер из всех, которые мне довелось пережить.

Быть вот так просто рядом с Эмили, ощущать её тело напротив своего, вдыхать её запах, чувствовать её тёплые руки на себе... Это многого стоило. Я ничуть не пожалел, что потратил все заработанные деньги на последние билеты. Я бы хотел отдать ещё больше, если бы мог.

Единственное, что омрачало сегодняшний вечер, так это нарастающая боль, которая с каждой секундой всё яростнее пульсировала в висках. И я знал причину. Таблетки так действовали. Но боль была лишь малой платой, которую мне нужно было отдать за то, чтобы просто быть счастливым. За то, чтобы пытаться делать счастливой Эмили.

Я закупил на украденные рецепты гору антидепрессантов. Поначалу я старался не злоупотреблять ими, но дни, когда боль и апатию приходилось глушить таблетками, учащались. Но когда Эмили улыбалась, как сейчас, всё это уходило на второй план. Я был счастлив от того, что счастлива она. И остальное не имело значения.

— Спасибо тебе, Ник. Этот вечер был чудесен, — она смущённо заправила прядь за ухо, и мне захотелось сделать это вместо неё. Снова коснуться её кожи. Прижать к себе, как тогда на концерте. Почувствовать её.

Стоило только вспомнить, как её изгибы идеально сливались с моими, как я боролся с собственными руками, которые хотели опуститься ниже её талии и задержаться на этих крохотных джинсовых шортиках, которые с самого начала сводили меня с ума, так пульс сразу забился чаще. Я кашлянул, пытаясь унять гормоны. Слабо помогало, но попытка хорошая.

— И тебе спасибо за сегодня.

— Ну... Я не буду включать свет, да и вообще шуметь не хочу, вдруг мама спит, — она опустила взгляд.

Нет. Смотри на меня.

— Я тоже не буду. — Хоть и мой голос звучал довольно расслабленно, но сам я был напряжён и натянут как струна. И мои штаны тоже начали натягиваться.

Дьявол.

— Но ты же знаешь, что там, в темноте, я помашу тебе перед сном? — она улыбнулась, так наивно и доверчиво глядя на меня, что мне даже стало как-то не по себе. Уверен, ей в голову и не приходили мысли, о чём я буду думать в темноте своей комнаты, что делать.

— Да. А я тебе, — я нервно почесал шею, желая провалиться на месте от собственной тупости.

Как можно было запороть всё в самом конце, Ник? Разве ваше прощание хотя бы раз было столь неловким?

Идиот.

— Спокойной ночи, — она немного замешкалась, а затем, быстро чмокнув меня в щёку, побежала к крыльцу своего дома. Там она задержалась на мгновение, чтобы помахать на прощание и, приложив указательный палец к губам, хихикая, тихо открыла дверь и, словно воришка, на носочках зашла внутрь.

Я постоял ещё немного на подъездной дорожке, запрокинул голову, и уставился в ночное небо, дожидаясь, пока прохладный воздух хотя бы немного сможет остудить меня. А затем, последовав примеру Эмили, так же тихо зашёл в дом. Но он не был погружен в сон, в отличие от жилища соседей. На кухне громко спорили отец и мать.

— А ты его постоянно защищаешь! Ладу дать не можешь! Ты хоть посмотри на него! — орал отец.

Не желая быть невольным слушателем этих воплей, я разулся и бесшумно поднялся в свою комнату, и, только закрыв дверь, облегчённо выдохнул.

Если ничего за сегодня не произойдёт, то этот день официально можно считать самым лучшим в жизни, невзирая на громкие крики, доносившиеся с первого этажа. С этим можно жить и радоваться.

— А! Он явился! — послышался голос отца.

Чёрт возьми. Мои кеды. Почему я не забрал их с собой? Тогда бы предки подумали, что меня съели летучие мыши и открыли хотя бы шампанское.

Дверь в комнату резко распахнулась, и в свете, исходящем из коридора, предстала громоздкая фигура отца.

— Где тебя черти носили?! — он сделал угрожающий шаг навстречу.

— Я гулял.

— Гулял? — его голос звучал почти спокойно. Обманчиво спокойно. — А деньги где? Где чёртовы деньги?! — отец заорал. Ожидаемо.

— Какие деньги? — я задумчиво нахмурился. — А, ты, похоже, о тех, что я сам заработал? О моих деньгах? — устало выдохнул я, замечая за его широкой спиной бледную мать. Её сжатые в тонкую линию губы искривились, а подбородок едва заметно задрожал, когда наши взгляды встретились.

— Твои?! — взорвался он. — В этом доме нет ни хрена твоего, щенок! — отец быстро приблизился и схватил меня сзади за шею, сдавливая её пальцами. — Эти деньги были твоей платой за то, что ты тут разгромил. Ты понял меня?! — Пульсирующая боль пронеслась вверх по шее, лишь усиливая головную, и я поморщился. — Но это же не все деньги, которые ты взял? Так ведь, говнюк?! Ты, мать твою, взял ещё и мои хреновы деньги! — он с силой швырнул меня в один из уцелевших предметов интерьера в комнате, в тумбочку. Моё бедро врезалось в угол, и тело прошило новой волной боли.

— Сэм, остановись! Прошу тебя, — мать слабо протестовала, заливаясь слезами.

— Нет! Он должен пожалеть, что взял их! — громко пробасил отец, ревя не хуже раненого вепря.

— На данный момент я лишь жалею, что ты мой отец, — потирая ногу, проговорил я достаточно громко, чтобы до него дошло.

— Что ты сказал? — его глаза сузились до маленьких щёлочек и он неверяще уставился на меня.

— У тебя заложило уши от собственного ора?

— Ох, Ник! — завизжала мама, как раз в тот самый миг, когда мясистый кулак отца встретился с моим лицом.

Голова откинулась назад от силы удара. Металлический привкус крови заполнил рот. Челюсть заболела.

— Неплохо, — хмыкнул я, вытирая уголок рта, чувствуя, что улыбаюсь.

— Ах ты, гадёныш. Смеешь ещё насмехаться?! — очередной удар пришёлся в печень, заставляя меня резко выдохнуть.

— Сэм, нет! Остановись! — мать схватила его за руку, пытаясь оттащить от меня, но всё тщетно. Её хватка была сброшена лёгким взмахом, будто она и не прилагала никаких усилий вовсе.

Больно.

Приятно.

Смешно.

Я почувствовал, как оседаю, и единственное, что всё ещё удерживает моё тело навесу — рука отца, с силой сжимающая моё предплечье.

— Ха, — из меня вырвался смешок, за что дорогой папочка наградил очередным ударом под дых. Но мне уже не было больно.

Смешно.

Так смешно.

Из груди вырвался громкий истерический смех, а отец отшвырнул меня в сторону, впечатывая в стену.

— Какое же ты ничтожество, — даже не смотря на него, я всё равно чувствовал презрительный взгляд, пронизывающий насквозь.

— Сэм, оставь его, прошу, — срывающийся голос матери был совсем рядом, а на полу прямо передо мной показалась её тень.

Она защищает меня?

— Ха.

— Посмотри кого ты воспитала! — заорал отец. — Это всё гены вашей долбанутой семейки! — Я слышал, как он громко протопал из комнаты, но ожидаемого облегчения не почувствовал.

— Сэм, постой, — торопливые шаги матери растворились в тишине коридора, которую нарушало лишь хлопанье дверей.

— Ха, — сидя в темноте, я чувствовал, как по телу проносятся волны дрожи, вырываясь наружу хриплым смехом. Он с каждой секундой становился всё громче. Я чувствовал, как начинаю задыхаться, а смех сменяется рыданиями. Громкими и неудержимыми. Склонив голову набок, я обессиленно упёрся виском в тумбочку, которая была единственным препятствием, удерживающим в вертикальном положении.

Ощущая солёный привкус во рту, задумался, что бы это могло быть? Кровь? Или слёзы?

Не знаю.

Громкий всхлип, который я так старался подавить, заглушить где-то глубоко внутри, всё же вырвался на свободу, заставляя злиться на самого себя. Тянуть до боли, зарывшись пальцами в волосы, наказывая за несдержанность.

Но я не мог сдерживаться.

Больше не мог. Не сейчас.

Рыдания неудержимыми волнами сотрясали всё тело, а в голове крутился повтор одной и той же мантры: «Только не кричи».

А что делать?

Паника сдавила горло. Но я искал ответ.

Смейся. С улыбкой всё легче воспринимать. Ты переживёшь это.

— Ха... — послышался удушливый всхлип вместе со смешком.

В тот момент я думал, что больше не могу.

Моя голова сейчас взорвётся.

Это из-за того, что ты пытался выдрать себе все волосы, придурок.

А почему тогда болит всё тело? Почему так больно внутри?

Слишком много боли скопилось. Выпусти её.

Нет.

Выпусти.

— Не-ет! —меня разрывал изнутри крик. И я зарыдал. Громко. В голос. — А-а-а! — Хотелось сжаться до минимальных размеров, исчезнуть, но я не мог. Мог лишь кричать, пока голос в конце концов не превратился в хриплое карканье.

Я слышал, как за дверью орёт отец, как рыдает мать. Чувствовал, как разбиваюсь я. Слышал хруст внутри, с каждой секундой теряя уверенность в том, что завтра буду таким же, как сегодня днём. Целым. Весёлым. Хотя бы для Эмили.

Да. Будь таким. Ты должен. Помнишь?

Быстро вытерев лицо рукавом, я полез в тумбочку, которая находилась рядом. В первом же ящике было два пути спасения: таблетки и скальпель. Лечение и боль.

Хотел взять то, что привычнее, то, что всегда и гарантированно помогало, но так было нельзя. Это плохо. Это неправильно.

Ты же решил, что постараешься стать лучше. Так стань. Вылечись.

Вытащив белый пузырёк с таблетками, я сжал его в ладони. Я перекатывал его из стороны в сторону, слушая умиротворяющий стук таблеток, когда они, не справляясь с силой притяжения, падали на другой конец своей маленькой тюрьмы.

Этот звук правда помог, ведь я понял, что уже успокоился и не трясусь. Просто пялюсь на входную дверь, а в голове ничего, кроме звенящей пустоты. Ни единой мысли.

Отвинтив крышку, закинул в рот пару таблеток и быстро проглотил.

Будет ли этого достаточно?

Ещё две.

Столько хватит?

Не знаю.

Усталость сковала веки, и полностью подчиняясь ей, они покорно опустились, погружая зрение во тьму.

Но это ненадолго. Я не хотел спать не только потому, что не нуждался в этом. Но ещё потому, что там видел лишь кошмар. Один и тот же. Из раза в раз.

И этот сон не стал исключением.

Я тону.

Смотрю наверх и сквозь голубизну воды вижу на краю Джеймса. Он стоит и смотрит вниз. На меня.

Но не собирается помочь.

Я тянусь к нему, чувствуя, как в лёгких кончается воздух, а тело охватывает паника.

Ты умрёшь.

— Лучше бы умер ты. От тебя одни проблемы, — в голове голос брата, повторяющий слова отца.

Понимаю, что не мог его слышать из-за шума воды в ушах. Из-за давления. Но он слишком громко звучит внутри, пробирая до костей.

— Джеймс! — я кричу, выпуская драгоценные остатки воздуха, ускользающие прочь большими пузырями.

Умри.

Задыхаюсь. Иду ко дну. Иду во тьму.

Сдаюсь.

Распахнув глаза, понимаю, что прошло не так уж много времени. Что так же сижу на полу, сжимая пузырёк с антидепрессантами, которые ни черта не помогают, лишь дарят головную боль и усиливают кошмары.

Возможно, это временно, и на самом деле я иду на поправку? Ведь грусть улетучилась. Она сменилась яростью и ненавистью.

Может быть и так, но более разбито себя ещё никогда не чувствовал.

Взяв рюкзак, закинул внутрь таблетки. Не уверен, стоит ли продолжать принимать их или поискать в интернете что-то более действенное. Но на этот раз нужно быть более внимательным и лучше вчитываться в инструкции, ведь рецептов осталось не так много.

Возможно, стоит сходить к другому врачу, но шанс того, что снова так повезёт, ничтожно мал.

С трудом поднявшись на ноги, я подошёл к небольшому зеркалу, что висело на стене, и вгляделся в своё отражение. Даже в полумраке комнаты было видно, как часть лица припухла, а в уголке рта запеклась кровь. Но что вывело из себя ещё сильнее, так это унылое лицо, смотрящее на меня.

— А-а! — со злостью заорал на него, но, кажется, ему всё равно. Он так же безучастно продолжал смотреть.

Ненавижу.

Удар. Под костяшками раздался скрипящий хруст.

Зеркало пошло трещинами, перекрывая замысловатым узором часть лица.

Разбитый. Уродливый. Сломленный.

Возможно, в этом и есть весь я?