Средства массовой информации не оставили без внимания смерть Грэгори Шоу. Некоторые журналисты присутствовали на похоронах, пытались взять интервью, но я воздержался от любых комментариев, сославшись на плохое самочувствие.

В этот день шёл проливной дождь. У надгробного камня столпились люди, укрытые ворохом чёрных зонтов, и речь священника нарушал не плач, а звуки барабанящих капель.

Когда я бросил первую горсть земли, дождь усилился, и кто-то мог бы предположить, что капли на лице — это слёзы. Но я не проронил ни единой слезинки. Даже при сильном желании — вряд ли бы получилось.

Эмили накрыла меня своим зонтом, стоило сделать шаг назад, и тихо спросила:

— Ты как? Выглядишь не очень.

— Нормально.

Она смотрела на меня снизу вверх — обеспокоенно, но не осуждающе.

— Мне очень жаль, Алекс. Когда ты в последний раз с ним говорил?

— Не так давно.

Эмили вздохнула и перевела взгляд на хмурого священника с бледным от усталости лицом.

— И каким был ваш разговор?

— Таким же, как и всегда.

Помолчала ещё несколько секунд.

— Мне правда очень жаль. Ты справишься?

— Конечно, — сухо отозвался я. — Я действительно в порядке.

Отполированный гроб медленно спускался вниз, втягиваясь во влажную землю. Незнакомая женщина за моей спиной тихонько всхлипнула.

— Знаешь, всё-таки он был твоим отцом.

Я не ответил. Рука Эмили, хватающаяся за рукоятку зонта, чуть подрагивала, а нескончаемый дождь водопадом стекал вокруг нас.

— Мне кажется, он сожалел. Он тебя любил. Наверняка.

— Кажется, — ответил я тут же, склонившись над её ухом и ощутив терпкий аромат духов, — я не рассказывал тебе, как один раз он облил мои руки кипятком, чтобы я не смог держать гитару в руках.

Дождевая вода намочила чёрный плащ Эмили. Она вздрогнула, заморгала и кивнула, не сказав больше ни слова.

— Ещё мне кажется, что самое ужасное — это любить близких по умолчанию.

По её щекам текли слёзы, и чёрные струйки туши смешались со слоем тонального крема. Она закивала сильнее, как бы говоря: «Я всё понимаю. Не произноси больше ни слова».

— Поэтому я его ненавидел. — Эмили всхлипнула, но я договорил: — Теперь будет легче.

Ткань плаща на левом предплечье, не прикрытым зонтом, промокла насквозь. Я притянул Эмили ближе, но свой зонт раскрывать не стал — он так и остался сложенным и ненужным.

— Это всё равно неправильно. Он был твоим отцом. Это неправильно... Ты ведёшь себя ненормально.

Она жмурилась, не поднимала головы и дрожала. Я отцепил её дрожащие пальцы от рукоятки.

— Он был лучшим из людей, — говорил священник, — любящим мужем и отцом.

Мы сидели очень долго, и я даже не заметила, как пролетело время.

Было около двенадцати. Ева предложила остаться у неё, но я сказала, что мне срочно нужно домой.

— Я тебя провожу. Уже поздно, — предложил Крис, вставая.

— Не стоит. Я дойду сама.

— Это тебе не прибрежный район. Не хотелось бы, чтобы наутро обнаружили твой окоченелый труп.

Ева рассмеялась с прикрытыми от усталости глазами.

— Не нагнетай, Холден. Наш округ не так уж и плох... — Она хотела сказать что-то ещё, но оборвала себя на полуслове, прижав ладонь ко рту. Неудивительно, если ей стало плохо. Сигареты, травка, алкоголь — всё смешалось в организме.

— Поспи, сестрёнка. И не блюй на ковёр. Дядя его любит.

Крис с улыбкой посмотрел на меня и прошёл мимо, направляясь к выходу.

От усталости не было сил даже на то, чтобы начать отговаривать, поэтому я пошла следом.

Когда мы вышли на улицу, вокруг не оказалось ни души. Пустынно и глухо, как будто все вымерли разом. Единственное, что нарушало тишину, это шарканье потрёпанных кед Криса о неровный асфальт.

— Давай быстрее, — устало проговорил он, оборачиваясь, но не глядя. — Хочу спать. И тебе наверняка крышка. Что скажут, если придёшь так поздно?

— Мне плевать, — ответила я, поравнявшись с ним и обхватив себя руками. Было холодно, но старалась не дрожать. Не хватало ещё, чтобы Крис предложил свою кофту. По крайней мере, так я подумала. Как оказалось позже, зря переживала.

— Да-да, конечно. Тебе должно быть плевать. — Он дёрнул уголками губ — видимо, от усталости не было сил даже улыбаться в привычной надменной манере — и достал из куртки смятую пачку сигарет. — Будешь?

— Нет, спасибо. Запах и без того сильный.

— А говорила, тебе плевать.

Крис закурил, и огонёк от сигареты одиноко осветил кромешную тьму. Где-то залаяла собака.

— Тебя что, избивают или что-то в этом роде? — спросил он с лёгкими, полными дыма, после чего медленно выпустил его на свободу.

— Откуда такие идиотские мысли? — отозвалась я.

— Вечно боишься предков. Если они тебя не бьют, то расслабься. И к тому же... они должны понимать, что ты временами зависаешь с друзьями. Или думаешь, они сорокалетними родились?

— Мне пофиг на маму и Джона и на то, что они скажут. Но Пол не любит, когда курят и пьют. Не хочу, чтобы он знал.

— Братец твой? Получается, это он у тебя жестокий, а не мамаша с отчимом?

Крис невесомо провёл ладонью по лицу и вдруг споткнулся об камень.

— Эй, ты чего? — Я вцепилась в его джинсовую куртку и удержала на месте. — Тебе плохо?

Он улыбнулся — то ли устало, то ли неожиданно бодро — и посмотрел на меня сверху вниз.

— Мне хорошо. Даже слишком. Только отцепись.

Наградив его скептическим взглядом, отпустила и пошла вперёд. Через несколько секунд он побежал вдогонку, всё так же шаркая ногами. Недокуренная сигарета дымилась в левой руке.

— Ну так что? Жестокий сводный брат? — Он навалился, закинув руку на плечо, и в последний раз затянулся, после чего выбросил бычок на влажную от недавнего дождя землю.

— Он не жестокий. И отцепись.

— Ты же дрожишь. Вот я тебя и согреваю.

— Руку, нахрен, убери.

Его пальцы крепко держали оголённое предплечье, и это вызывало лёгкую дрожь, не связанную с ночной прохладой.

— Почему ты такая грубая, Мел? Хорошеньких девушек это не красит, — весело произнёс Крис, повиснув сильнее, отчего пришлось едва ли не тащить его на себе. Я ощущала вонь от спиртного и сигарет — не в пример мускусному аромату Пола.

— Вот поэтому Пол и не любит, когда напиваются. Люди становятся придурками — как ты сейчас.

Оттолкнув его от себя, я ускорила темп. Крис догнал быстрее, чем в прошлый раз, и засунул руки в карманы. Его шаг выровнялся, словно он резко пришёл в себя. Шмыгнув носом, спросил:

— Тогда не напивайся, если так хочешь нравиться братцу.

Я не ответила. Молча глядела перед собой, размышляя о том, что скажут дома.

Крис вытянул губы конусом и со свистом вдохнул. Он делает так всегда, когда хочет привлечь внимание.

— Не хочешь про семью, поговорим о другом. Когда дашь послушать то, что пишешь?

— Никогда.

— Мел сегодня не в духе?

— Я тебе не Мел.

Закинув голову назад, он коротко рассмеялся, потом резко стал серьёзным и проговорил:

— Тогда Уинтер. Под стать твоему душевному состоянию и характеру. Буду называть тебя по фамилии, договорились?

— Мне пофиг, как ты будешь меня называть.

Крис театрально насупился.

— Чем я заслужил твою немилость? И знаешь, твои частые перепады настроения — они немного пугают.

— Я не в настроении, Крис.

— Холден. — Улыбнулся и добавил: — Называй лучше так.

Отвечать не стала. Чувствовала, что из-за плохого настроения могу наговорить ему лишнего. Хотелось молча дойти домой, увидеть улыбку Пола и провалиться в беспробудный сон. Когда спишь, нет никакой тоски, и время пролетает незаметно.

Над головой звёзды скрывались за разводами туч. Луна поблёскивала, разгоняя мрак. Лай собаки остался где-то позади, а Крис больше не шаркал ногами.

— Ты обиделась из-за того, что я не стал слушать твою музыку?

— Нет, конечно, — ответила я, глядя под ноги. Асфальт был неровным, и в некоторых местах образовались ямки, заполненные грязной дождевой водой.

— В следующий раз послушаю.

— Можешь и не слушать.

— А я хочу.

Устало вздохнула, тем самым намекая, что не настроена на разговор. Крис шёл рядом, нас разделяли несколько сантиметров, и мне вдруг показалось, что он снова улыбается.

— Знаешь, Уинтер, если так бесят предки, тупо свали из дома.

— Отличная идея, Холден. И где потом жить? В заброшенных постройках или прямо на улице?

— Какая разница, где жить? Да хоть на улице. Бери с собой гитару и зарабатывай ей на жизнь.

— Делай так сам, если нравится.

— Но меня мои предки уже не бесят.

Мы миновали мрачные многоквартирные дома и вышли на главную улицу. Магазинчики со всяким барахлом и продуктами уже давно были закрыты. Слева виднелся старый протестантский храм, где служил Джон. Здесь, ближе к прибрежному району, я ощутила себя спокойней, и от этой мысли тут же стало немного стыдно.

— Уже не бесят? — переспросила, поглядывая на него исподлобья.

— Да, уже, — тихо сказал Крис, не вдаваясь в дальнейшие подробности.

— Слышала, у тебя есть брат...

— Ты снова в настроении? — с усмешкой проговорил он.

Я не ответила, и Крис добавил как ни в чём не бывало:

— Моего брата зовут Эрик. Не знаю, приедет ли он в этом году. Хочешь и с ним познакомиться, что ли?

— Я просто, блин, спросила.

— Я вас познакомлю, раз так сильно хочешь. Но поверь, тебе и одного Холдена хватит сполна.

Не сдержавшись, я коротко рассмеялась. Когда поняла, что не стоило, перевела смех в кашель, но было уже поздно — он всё расслышал.

— Уинтер растопилась? — Крис шутливо ударил меня в бок.

— Ты всегда так много говоришь?

— Только если того требуют обстоятельства.

Не знаю, зачем вообще пишу здесь о нашем разговоре с Холденом. Лишний раз вспоминать то, что случилось дальше, не особо хочется. Но если не расскажу — не смогу отпустить. Рука устала. И хочется выпить дешёвый виски из личных запасов отца Евы — от него сразу легче. Музыка громче, а мысли тише.

Возможно, всё сложилось бы куда лучше, если бы не упрямство Криса. Когда мы практически дошли до дома, я сказала, что дальше пойду сама, но он принялся настаивать на том, чтобы проводить до самой двери.

— Мой дом — следующий. Тебе правда лучше уйти, пока мои тебя не увидели.

— Будет хуже, если ты припрёшься одна в такое позднее время. Они наверняка волнуются за тебя.

Крис уверенно шагал вперёд, и мне приходилось полубегом его догонять.

— Джона и Роуз больше заботит, что подумают соседи, если меня увидят ночью с парнем. Остановись уже. — Я вцепилась в куртку и потянула его назад.

— Я так не думаю, — весело проговорил он, перехватив мою руку и потянув за собой.

— Крис! — прикрикнула я. От раздражения была уже не в силах держать себя в руках.

Он остановился и взглянул на меня с непроницаемым выражением лица.

— Ты чего орёшь как больная?

— Потому что ты не слушаешь. Я же говорю — будет лучше, если тебя не увидят. Ты не знаешь мою семью.

Несколько секунд он оставался таким же каменным и неприступным, а потом кривовато усмехнулся.

— Ну и хрен с тобой.

— Спасибо, что проводил.

— Можешь не благодарить, Уинтер.

В привычной манере Крис шмыгнул носом, бегло поправил волосы и отступил на шаг.

— Ну, я пошёл. До скорого.

Я кивнула и проводила взглядом, пока его худая фигура не скрылась через сотню метров. Он даже не обернулся. Один раз остановился, почесал затылок и пошёл дальше с растрёпанными волосами и неутихающим шарканьем.

Прошла где-то минута, и я направилась к дому. А потом случилось то, что случилось.

Через несколько шагов я заметила, что на дорожке перед домом стоит Роуз. Она смотрела прямо на меня, скрестив руки на груди.

— Чего застыла?

— Почему ты здесь стоишь? — спросила я и сделала неуверенный шаг. Переступив через бордюр во дворик, снова остановилась.

— Жду свою дочь, — взвизгнула она, уронив руки, и пошатнулась.

— Тише, а то разбудишь соседей.

— Ты с этим маргиналом и так уже всех перебудила! — в полный голос проговорила Роуз. Её растрёпанные волосы извивались от ночного ветра. — Ты знаешь, который час?!

— Ты пила?

— Я тебя спрашиваю! Ты знаешь, который час?!

В доме не горел свет. Я решила, что Пол и Джон спят, и от этого стало легче.

— Давай зайдём внутрь, мам.

Злобно сощурившись, она прошла разделяющие нас несколько шагов, всё так же пошатываясь, и крепко схватила за волосы. Я тут же взвизгнула, но Роуз и виду не подала — потащила за собой так, словно переставляла с места на место неодушевлённый предмет.

— Ты знаешь, как мне было стыдно перед Джоном?.. Я сказала, что ты делаешь уроки с подругой... Сказала ему идти спать... Он молча кивнул, сделал вид, что ничего не понимает... Знаешь, как мне было стыдно?.. Ты вообще не думаешь ни о ком, кроме себя... Такая же мерзкая, как и твой отец... Такая же эгоистка...

Роуз тяжело дышала. У меня непроизвольно пошли слёзы от невыносимой боли, но я не сказала ей ни слова.

Хотелось, чтобы она сдохла. И сейчас тоже хочется. От мысли о том, что её не станет, я не чувствую ничего. Только немного удовлетворения, возможно.

Интересно, когда будет умирать в одиночестве, она пожалеет о том, что не относилась ко мне лучше?

Когда за нами захлопнулась дверь, Роуз наконец отпустила. Я думала сразу же подняться к себе, даже смотреть на неё не хотелось, но она громко и визгливо произнесла:

— Что за придурок был с тобой? Что вы с ним делали поздно ночью?!

Наверное, стоило просто промолчать. Дать ей выговориться. Дать прийти в себя. А самой лишь всё выслушать и стерпеть.

Но я ответила:

— Это мой друг.

— Как ты можешь общаться с такими отбросами?! — ещё громче произнесла она. — Он похож на бездомного. — Роуз дёрганным движением руки потёрла шею, продолжая тяжело дышать. От неё так сильно пахло алкоголем, что она не различила, как несло от меня. — Хорошо, что Джон его не видел... Мне так стыдно... Как бы я тебя ни воспитывала, ты всё равно продолжаешь быть такой же, как и твой отец...

— Если так ненавидишь моего отца, то не молись за него по субботам. И смени фамилию на Монтгомери. Слабо? — Я улыбнулась.

Слёзы продолжали течь. Их было так много, что взгляд застелила пелена. Но даже так я увидела, как в одно мгновение взбесилась Роуз. Вспоминая об этом сейчас, я радуюсь, что смогла это сказать. Она сделала больно мне, а я ей. Око за око. И пусть её господь хоть сто раз омоет грехи кровью — месть всё равно будет наслаждением.

— Сумасшедшая... Как у тебя язык повернулся... — Роуз продолжала путаться в словах. Сначала мне показалось, что она свалится от бессилия, но она вдруг замахнулась и влепила мне пощёчину. За ней — другую. — Как ты смеешь так говорить с матерью... Ведёшь себя как потаскуха... И ещё смеешь... — Она треснула снова, но по другой щеке.

Ударили в правую — подставь левую? Нахрен. Ударили в правую — ударят и в левую.

Я всхлипнула. И заплакала навзрыд. А Роуз ударила по голове кулаками.

— Хватит, мам, — промямлила я, ощущая солёные слёзы во рту и обороняясь руками.

— Ещё раз...

— Пожалуйста, мам...

— Ещё раз придёшь так поздно, и я задушу тебя своими же руками.

Тело болело от ударов, а щёки полыхали от слёз. Сил не осталось, и я повалилась на пол. Думала, она начнёт пинать ногами, и зажмурилась. Но Роуз внезапно застыла и сказала:

— Ты наказана. Неделю не будешь высовывать нос из дома. А о своих друзьях забудь раз и навсегда.

Ещё я думала, скажет подняться, но опять ошиблась — мама просто ушла. Я слышала её медленные шаги по лестнице, а потом — как хлопнула дверь.

Тело как будто стало не моим. Через пару секунд я расслабилась, задышала отрывисто, и дрожь утихла. Смотрела в потолок, размышляя о том, стащить ли вино из запасов Роуз. Когда за окном послышалось первое пение птиц, поднялась и пошла к себе.

~~~

Осталась самая малость. В этот раз я точно допишу, что случилось.

Ну, в общем, проспала я долго. Проснулась примерно в час, потому что разбудил Пол. Разлепив уставшие глаза, увидела его — и тут же перехватило дыхание. Пол аккуратно зачесал волосы набок и надел новую рубашку серого цвета.

— Я уезжаю. Не хочешь попрощаться? — с улыбкой спросил он.

Как ни в чём не бывало сидел на моей кровати. Наши бёдра касались друг друга через одеяло.

— Сегодня? — хрипло произнесла я.

— Да. На следующую неделю нет билетов, поэтому лучше уехать сегодня.

— Почему ты мне не сказал?

Я привстала, быстро пригладила волосы и потянула на себя одеяло.

— Тебя вчера целый день не было.

Мы разговаривали так, словно не было недавней ссоры. Словно всё было просто зашибись. Я хотела его избить, а потом обнять крепко-крепко.

— Анна едет с тобой?

Улыбка медленно сползла с лица, и вместе с тем вернулось ощущение реальности происходящего. Серая рубашка начала казаться грязной, а причёска не такой уж и аккуратной.

— Мел...

— Так едет или нет?

— Не едет. И тебе не нужно спрашивать такое.

Мы замолчали. За окном не светило солнце. Тучи, не так давно закрывавшие собою ночью звёзды, сгустились серой кляксой. Вот-вот должен был пойти сильный дождь.

— Где ты вчера была? — вдруг спросил Пол.

— У друзей.

Голос всё ещё был хриплым, и я откашлялась.

— У тебя... нигде не болит? — Он внимательно вгляделся в мои щёки.

— Нет. С че... — Я осеклась. И тут же окаменела. — Ты вчера всё слышал?

Пол не сказал ни слова. Посмотрел прямо в глаза. Даже кивать не стал, но я и без того услышала ответ.

— Ты всё слышал? — тише переспросила я.

— Да.

Я едва слышно усмехнулась и тут же стихла, протерев глаза. Потом снова усмехнулась, и слёзы потекли одна за другой.

— Ты всё слышал...

— Да, я слышал.

Писать об этом — переживать всё заново. От этого и хорошо, и плохо.

— Какого хрена ты не вмешался, если слышал? — Я закрыла лицо руками, продолжая посмеиваться. Ладони стали мокрыми от слёз.

— Я не имел права вмешаться.

Я хохотнула — приглушённо, потому что прижала руки к лицу сильнее. Пол продолжил:

— Ей не стоило тебя бить. Но она волновалась. Ты вернулась слишком поздно. Тем более с каким-то парнем.

Об окно начали ударяться первые капли дождя, и звуки эти были такими же отрывистыми, как и фразы Пола.

— Ты. Всё. Слышал, — посмеиваясь, проговорила я. А во рту — солёные слёзы.

— Почему ты так себя ведёшь? — монотонно спросил он.

— Так — это как?

Я медленно, вдавливая в лицо пальцы, убрала руки и посмотрела на него в ожидании ответа.

— Если ты пытаешься обратить на себя внимание, то такой способ неразумен.

— К чёрту твою разумность. И тебя к чёрту.

Сбросила одеяло и пнула его коленкой по боку.

— Мел, просто занимайся учёбой и музыкой. Скоро и тебе нужно будет поступать. Вот здесь можешь бунтовать — иди в музыкальный, если хочешь. Только перестань делать то, что делаешь.

— Что я делаю?

Распластавшись на кровати, я раздвинула ноги. Не считая нижнего белья, на мне была лишь только майка. Пол должен был обратить внимание, но он и глазом не моргнул.

— Например, это. — Он кивнул в сторону ног, не отводя взгляда от лица.

— Почему ты не пришёл? Эта стерва избила меня.

Замолчал. Сглотнул и облизал губы.

— Мел, прошу тебя... Не ломай драму.

— Я тебя люблю.

Снова замолчал. Как будто в статую превратился. Я видела, как он волнуется, хоть и старается быть невозмутимым. Погода за окном испортилась в конец, а в комнате, вокруг нас, — штормовое предупреждение.

— Веди себя хорошо. Мне пора.

Он поднялся и направился к двери так невозмутимо, как будто мы попрощались до вечера.

— Когда поступлю, буду жить с тобой и с Анной.

Не обернулся. Через секунду хлопнула дверь.

Сейчас кажется, что прощаюсь с ним вновь и вновь.

Вечером того дня я обнаружила на столе кулон. Это — подарок перед отъездом.

Вечером того дня я написала лучшее из того, что писала в течение всей жизни.