– Саоми! Надо поговорить, – пару дней спустя потребовал Хору, ворвавшись в комнату поздно вечером.

Оба пленника, не ожидавшие беды и мирно занимавшиеся своими делами, застыли в картинной позе: крольчиха – на хозяйской кровати и с морковной ботвой в зубах, а парень – с тяжелым ножом наперевес в чуть дрожащей вытянутой руке. Глаза у обоих округлились, и оба впали в ступор, Анни даже перестала жевать и сидела с раскрытым ртом, представляя, как ей влетит за разбросанную по кровати еду. Однако жертва была выбрана другая.

– Ого, воевать собрался? – поинтересовался дракон, почти незаметным движением выбив нож из слабой руки юноши.

Саоми на секунду потерял дар речи, вопросительно глядя на свою пустую ладонь, но так как нож в ней не появлялся, а подкравшийся обидчик в это время получал несказанное удовольствие от озадаченности юного воителя, пришлось собраться с мыслями и задать вопрос:

– Это как?

– Что как?

– Почему я почти ничего не почувствовал? Он был у меня в руке несколько секунд назад! Так нечестно! Я ведь не владею магией! – разозлился парень, сверкая хмурыми глазами на ухмыльнувшегося дракона.

– Кто сказал, что это магия? Это искусство!

– Это искусство заставлять меня сердиться?

– Нет, дитя, сражение – это искусство, которое многолико, но подчиняется всегда одним и тем же законам. – Он придал лицу чересчур мудрое для него выражение, будто был наставником, пытающимся образумить ученика.

– И какой именно закон я видел минуту назад? – Мрачно спросил Саоми, в поисках ножа втискиваясь под кровать.

– Закон слабости своего противника. Если тот не может постоять за себя, для победы достаточно окончательно его обезоружить, не заставляя страдать и без того хилое тельце. Вроде твоего.

После такого заявления парень был обезоружен не только физически, но и... словесно. Он всего-то хотел размяться, самостоятельно, вспомнив лихость местных охотников, освоить несколько приемов с отличным ножом, каких в своей деревне отродясь не видывал, а тут явился вероломный дракон, чтобы напомнить ему о слабости и дефективности.

– Глупо смеяться над тем, кто просто на тебя не похож.

– Ты думаешь, что мы не похожи? – Хору присел на свою кровать, мимоходом, даже не смотря, хватая рано успокоившуюся крольчиху за уши. – Присмотрись, всё не так! Ты и я: живем в одном месте, дышим одним воздухом, хотим сейчас одного и того же – выиграть в бою, разгромив врага, и выжить. Мне достаточно. Сходства и отличия – понятия изменчивые. Может быть, ты слышал от путешественников, что в степях к юго-востоку от нас живет несколько племен? Мужчины там, хоть и невысокие, но жилистые и ловкие, таким воинам уступать незачем, женщины – мастерицы, каких ещё поискать, к тому же плодовиты и заботливы. Люди каждого племени считают, что относятся к совершенно разным народам. И это несмотря на то, что выглядят эти люди очень уж похоже, будто в одной семье все родились. А разошлись они в разные стороны всего лишь из-за противоречивых взглядов на одного и того же степного бога, который, кстати, давно от них ушел и поселился в чаще тропического леса... Кстати, ты к тому же мужчина, как и я, – внезапно вспомнил он, обескуражив тем слушателей. – А если ты говорил о непохожести наших тел, то разве есть моя вина в том, что я сильнее? Быстрее? Шире в плечах?

– Это всё преимущества. В таких преимуществах не может быть твоей вины, – тихо ответил Саоми, понимая, что зря затеял этот спор.

– Вот именно, виноват здесь только ты. Виноват в том, что ненавидишь себя таким, какой ты сейчас есть. А больше всего ты презираешь себя за то, что попросил помощи у меня. Я в этой вашей войне должен быть твоим воплощением, карать и спасать вместо тебя. Выходит, что ты лишь наблюдаешь со стороны, кусая локти. Ты зависишь от меня. Да и не только ты.

«Собственно, к чему ты клонишь, бандит?» – деловито поинтересовалась Анника, несмотря на невыгодное свое положение. Хору теперь держал её за загривок, не давая себя укусить, что пару раз крольчихе всё равно удалось. – «У Саоми на такой неравной войне просто нет шансов, как и у любого другого человека, и дело не в его увечье».

– Знаете что! – окончательно рассердился юноша, вдоволь наслушавшись о себе разных приятностей. – Хватит говорить обо мне так, будто изучили меня вдоль и поперек. Что вы знаете обо мне на самом деле? Да и какая вам двоим разница! Черт, – ругнулся он, потому что не мог найти подходящих слов в тот самый момент, когда следовало за себя заступиться.

– Так расскажи нам о себе. Мы с удовольствием послушаем, – сказал Хору.

Устремленный на юношу пытливый взгляд был ненавязчивым, не умолял раскрыть какие-то тайны, в нем не было сострадания, но и холодности. Так мог смотреть лекарь, пытаясь вникнуть в суть болезни. Или же... старший товарищ, к которому ты обратился за советом. Дракон перестал улыбаться.

– Саоми, если ты не хочешь сознаваться просто так, то мы можем договориться.

Парень удивленно приподнял брови, не ожидая от него такого снисхождения.

– Ты хочешь выйти наружу, я помню об этом. Хочешь прогуляться под настоящим солнцем, увидеть море и горы, узнать, где сейчас твоя семья. Конечно, последнего ты хочешь больше всего. Ох, а может быть, стоит взять тебя в мой рейд? Или на охоту? Могу чему-нибудь тебя научить, но если нарвемся на врага, то не обессудь, можешь вернуться не таким целым, как сейчас. Видишь, как много я тебе предлагаю?

Напряженная тишина в ответ его не расстраивала, он был уверен, что в эти секунды паренек боролся с самим собой, судорожно выбирая.

– Ты предлагаешь слишком много. Что ты хочешь от меня за это?

– Самую малость, – невинно пожал плечами дракон. – Всё это ты получишь в обмен на честный рассказ о твоих руках.

«Выходит, что мирная жизнь ему правда наскучила. Он хочет узнать то, что я вспоминаю с болью и горечью, хочет этого из любопытства. Наверняка он потом поглумится, глядя на то, как я страдаю... Нет. Можно ведь и не показывать своих чувств, тогда он просто не узнает, что я до сих пор вспоминаю тот день». – Саоми поднял на него свои бледные глаза, не догадываясь, сколько силы было в этом отчаянном взгляде. – «Что ж, слушай, если хочешь, чертов дракон».

И, сев на одеяло поодаль от очага, он начал глухим отстраненным тоном, так, будто эти слова ничего для него не значили:

– Я расскажу. История эта не такая уж увлекательная, но что поделаешь, если удовлетворить твой интерес можно именно ей... Это случилось, когда мне было лет девять, и мы жили в большом общем доме, который построил наш дед. Мы жили двумя семьями: моего отца и его брата, тринадцать человек под одной крышей, но уживались мы хорошо и весело, несмотря на тесноту и неурожай, из-за которого бывало, что жили впроголодь, поэтому искали другие способы добыть пищу или заработать денег в городе. Попутно мой дядя строил себе дом, собираясь отселиться вместе со своей семьей, ведь его жена ждала уже четвертого ребенка, и он трудился, не покладая рук. В конце лета того года дом был достроен, и нас стало почти вполовину меньше, но мы часто собирались вместе по праздникам, а я и мои брат и сестра, близнецы, часто играли с нашими кузенами Стеллой и Ноэлем, с которыми мы росли и взрослели. Удивительно, – Саоми на несколько мгновений будто провалился в темную пропасть, перестав понимать даже собственные мысли. Ему казалось, будто он впервые начал рассказывать эту историю сам для себя, объяснять то, о чем раньше старался не думать. А вдруг после сказанного на душе станет легче? – Тогда в Ханхедергене начали часто устраивать большие ярмарки, на которые съезжались ремесленники, торговцы с северо-востока и юга. Вообще город и сейчас очень известный. Он не портовый, но стоит на пересечении торгового пути между двумя столицами и морского пути с востока. Однажды... я был на такой ярмарке со своей матерью и младшей сестрой, мне тогда жутко хотелось скупить половину всех сладостей, найти заморские книги с картинками, купить маме самое красивое платье, но денег у нас не водилось, да и выменивать было не на что. Тогда... тоже ожидалась очередная ярмарка, и накануне, за день до нее, в нашу деревню прибыло восемь мастеров из столицы, был вечер, продолжать путь до города среди ночи многие из них не хотели, вот трое и остались в деревне. Отец разрешил двоим – супружеской паре – переночевать у нас на бывшей дядиной стороне. Они показались мне людьми приятными, в меру разговорчивыми, не особо богатыми, честными, хорошо поладили с отцом и попросились пожить у нас три дня, потому что знали, что в гостевых домах города на этой неделе яблоку негде будет упасть. На следующее утро они уехали на ярмарку и пробыли там до заката. К ужину к нам пришел дядя со всей семьей, его жена принесла даже новорожденного малыша, и взрослые провели весь вечер за разговорами, а я, развлекаясь с другими детьми, краем уха услышал, как взрослые спорили о том, чем торговала остановившаяся у нас пара. Не знаю, почему и меня тоже заинтересовал этот вопрос, видимо просто поддался общему любопытству, и не подумал о том, что это не мое дело. В общем, пока торговцев не было, я тихо пробрался в их комнату и осмотрелся. Они оставили многие свои вещи, но я почти ничего не трогал, только маленький сверток, который они будто забыли утром второпях, а он остался лежать на кровати. Я развернул его и увидел очень красивое серебро, то есть украшения из него: длинную изящную цепочку с искристым кулоном, пару искусно сделанных браслетов и горсть колец настолько тонкой работы и настолько прекрасных, что я начал перебирать их, сожалея, что не могу ничего из этого взять. Я представлял, как вся эта красота смотрелась бы на маминой руке, как она радовалась бы такому подарку, у нее ведь ничего такого не было, а я мог просто собрать эту горсть в ладони, отнести ей и надеть по колечку на каждый палец. Вот так тогда сидел и фантазировал, – грустно улыбнулся Саоми, отстраненно смотря в огонь. – Но это, конечно, фантазией и осталось, я так ничего и не взял, просто вдоволь налюбовался, да вернулся в общую комнату слушать чужие разговоры. На следующее утро я проснулся из-за шума, несколько голосов о чем-то спорили, но я понял, что это имело отношение ко мне тогда, когда вошедшая в комнату мама сказала, что у нее ко мне серьезный разговор. У нее был жесткий голос, но глаза такие грустные, что я испугался именно того, что я ее чем-то расстроил. Оказалось, что прошлым вечером у торговцев пропало несколько колец, да, из тех, что я рассматривал, но как бы я ни защищал себя, мне никто не верил, потому что мои брат и сестра в один голос утверждали, что видели, как я заходил в гостевую комнату. Все мои вещи обыскали, в комнате устроили погром, чуть ли не каждый член семьи провел со мной беседу о воровстве, но я стоял на своем, а кольца так и не находились. Торговцы терпеливо ждали, пока я сознаюсь, но... сознался кое-кто другой. Моя кузина Стелла вечером тихо позвала меня на улицу и в слезах зашептала, что она взяла чужое, не думая, что пропажу заметят, и поднимется такой шум, но теперь ей было жутко стыдно, а рассказать всё родителям она боялась. Я стоял и смотрел, как она плакала, не зная, что делать, и мне стало жалко её. Всё-таки она моя сестра, и я мог ей помочь. Я забрал у нее кольца и передал их родителям, извинившись, ведь они ждали от меня именно этого. Меня вроде бы простили, всё затихло, даже эти торговцы уехали восвояси, только я плохо спал по ночам, думая о напряжении, появившемся между мной и моей семьей. Так прошли недели, а я всё не мог успокоиться. Больше всего меня поражала Стелла, всегда важно задиравшая нос при встрече со мной, она не хотела ни говорить, ни гулять, ни вообще со мной знаться, её братья последовали её примеру, мои – тоже, а затем узнали все ребята, с которыми я раньше дружил, и все отвернулись. Боги, мы были малы, но уже жестоки, так чему я удивляюсь сейчас, видя жестоких взрослых? Несправедливость меня раздражала, и я, снова увидев, как от меня воротили нос, решил собрать всех и рассказать правду. Но когда я рассказал, что случилось, надо мной посмеялись в голос, называя вором и лжецом, а Стелла, изобразив обиду, убежала жаловаться отцу и братьям. Тем же вечером... несколько ребят с нашей улицы, мальчишки, в основном, решили поставить меня на место и устроили... самосуд. Наш детский самосуд. – Тут его голос всё-таки дрогнул и на мгновение прервался, но когда юноша заговорил снова, уже был равнодушным. – Меня затащили во двор к одному мальчишке, а там позади дома стояла пара телег его отца, он на них часто возил товары в город. Пока четверо держали меня, заставив распластаться на земле, ещё двое выбрали одну из телег, недавно запряженную и уже отчасти чем-то загруженную... Под колеса попали обе руки, радует, что не голова и не шея. Когда я услышал хруст собственных костей, перестал даже кричать, не веря, что это мои руки вжало в землю и дробило одним, а затем другим колесом. Боль навалилась сразу, мне казалось, что проще было бы умереть, чем терпеть это, но мои бывшие товарищи вдруг поняли, что их попытка покарать вора-обманщика обернулась изощренным насилием. Возможно, они растерялись, потому что больше никто не смеялся и не подбадривал друг друга. Но я не смотрел на них, перед глазами было темно, я был весь мокрый, хотя стоял холод, всё тело будто бросили в ледяную воду, руки несколько минут спустя я чувствовать перестал. Потом... была сплошная чернота, я будто провалился в пропасть, и это спасло меня. Очнулся я уже дома и подумал, что меня затянул в себя очередной беспокойный сон, но стоило пошевелиться, и перевязанные руки превратились в две свежие, душащие меня болью, раны. Меня пытались лечить, выискивали лекарства, бинтовали как-то по-особому кисти, показывали местной лекарке и старому врачу в городе. Он сказал, что то, что я пока не потерял свои руки – уже чудо, и лучше уж иметь такие, чем не иметь их вообще. Так я рос, смирившись с болью и с тем, что теперь ограничен, но всё ещё продолжал ждать хотя бы слов извинений от тех, кого я когда-то называл своими друзьями. Семь лет прошло, и ничего не изменилось, ни они, ни я сам, жалкий и ни на что не способный. Да, я ненавижу себя таким, да, я от тебя завишу. Да, я всё ещё хочу спасти каждого из них, просто потому, что так должно быть между людьми. Только так, и я не смогу думать иначе.

Закончив свой рассказ, он затих и некоторое время сидел в таком же молчании, что и дракон, только в отличие от него Саоми страдал, снова переживая тот день, то унижение, ту боль, какую испытал, будучи всего лишь ребенком. У многих бывают плохие воспоминания о детстве, но далеко не у каждого воспоминание будто впечатывается и в память, и в само тело, выедая на нём недуг. Страшный день давно прошел, боль же и унижение – остались, и отныне будут подтачивать его силы, мужество, дух до самой смерти.

Понимая, что так и не смог удержать свою печаль в себе, юноша тяжело вздохнул, и поднял глаза на, как ему показалось, заскучавшего Хору, но встретился с поныне чуждым ему мрачным взглядом. Дракон даже не мигал, смотря из-под чуть опущенных век темными неподвижными глазами, зрачок в которых черным диском затмил радужку. Конечно, этот взгляд не просто пугал, а заставлял трястись и, чтобы не сбежать, стыдливо удерживать свое тело на месте. Даже при первой их встрече золотые глаза дракона не смотрели с такой нескрываемой поглощающей темной жаждой и одновременно мертвенной отчужденностью.

Медленно сглотнув, Саоми хотел встать, чтобы хоть так почувствовать себя уверенней, но Хору его опередил, подскочив стремительно и уверенно, словно у него появилось неотложное дело, которое он к тому же хорошо обдумал.

– Саоми. – Он встал спиной ко входу в комнату, загородив его своим мощным телом, и юноша почувствовал леденящий страх. – Ты ведь не забыл о нашем первом уговоре, человек?

– Н-нет. – Его голос предательски задрожал, потому что пленник понял, к чему может склониться этот разговор. Тот самый первый их уговор. Но почему сейчас? Почему не раньше, когда он не открылся чертовому крылатому ящеру? Дракон так долго играл с ним, изображая друга, выпытывая сокровенное, пообещав даже вывести его на свет, показать горы, взять в рейд или поохотиться. Или...

– Как видишь, я неплохо справляюсь со своими обязанностями. А что насчет тебя?

– Я...

– Помнишь, что я отложил тебя на потом?

– Да.

Он почувствовал, как от головы отхлынула кровь, перед глазами появилась неразборчивая муть, но упасть в обморок сейчас было бы позорно. И правда, он же сам предложил эти условия: помощь в войне в обмен на его жизнь.

Дракон чуть сдвинулся в сторону, оперся спиной о стену, сложил руки на широкой груди. Во взгляде промелькнул хищный огонек, губы тронула легкая улыбка, но он будто съел её, закусив нижнюю губу.

– Саоми. Я хочу твои руки.

– М-мои руки? – Юноша, не отрываясь, наблюдал за плотоядным движением его рта.

– Да, ты ведь ненавидишь их. Я возьму их у тебя.

– В-вы х-хотите съесть меня по частям?

– Именно, дитя. Подойди ко мне. – С этими словами дракон невозмутимо уселся на пол у очага. – Сядь напротив меня. Мы сделаем всё, как полагается.

Анника наблюдала за ними в полном молчании и оцепенении, тоже не веря тому, что слышала и видела.

Саоми подполз ближе к очагу, почти перестав понимать происходящее. Да, если сейчас дракон оторвет ему руки, определенно лучше отключить сознание от реальности, а ещё лучше умереть на месте. Хору... этот растрепанный, вредный, взбалмошный, вечно дразнящий, иногда балующий его дракон, с которым они делили кров, пищу, мысли, собирался, поддавшись инстинктам, медленно растерзать его на куски, храня на лице выражение мрачного вожделения, присущего хищнику.

– Хору. – Его глаза влажно заблестели, когда он протянул дракону трясущиеся руки.

– Подай мне огня, – он кивнул на заинтересованно вздымавшиеся язычки пламени. – Возьми его в ладони.

– Как?!

– Не глупи, сунь руки в огонь.

Глаза Саоми расширились, нервы, что были на пределе, будто разорвались.

«Зачем ты это делаешь, изверг?!» – Опомнившись, заверещала Анника, но её проигнорировали.

– Твои руки ведь уже давно не твои, потому что ты весь давно принадлежишь мне, так что перестань трястись. Выполняй.

«Будь, что будет... Он прав», – словно прошептало его медленно ускользавшее сознание, и юноша запустил в пламя обе кисти.

Рыжие язычки всколыхнулись, зашипели и тепло обступили руки со всех сторон. Ни боли, ни нестерпимого жара, ни вздувающейся пузырями кожи не было. Этот теплый, ласкающий покой оказался страшнее пекла, и юноша, уже не веря в собственные ощущения, почти завалился в очаг с головой. К счастью, дракон вовремя поймал бедолагу за плечи и, обхватив поперек тела, посадил спиной к себе между расставленных колен.

– Что ж ты такой недоверчивый, а? – Легко взъерошив его волосы, мягко прошептал Хору и прижался к его узкой дрожащей спине. – Огонь – самый ласковый зверь из всех, что я знаю.

Саоми всхлипнул, подсознательно радуясь, что теперь мужчина не видел его лица, и пальцами погладил дружелюбно лизнувший ему ладонь огненный язычок.

– Вот видишь, как он нежен. Ну, успокойся, дитя, неужто я тебя так сильно напугал?

Объятие сильных жестких рук заставило юношу дернуться. Слова всё никак не могли сорваться с его языка. В груди было тяжело, и сердце билось в полнейшей истерике. Наверное, страх и отчаянье в эти минуты пересилило даже те чувства, что он испытал в детстве, когда ему сломали обе кисти.

– Возьми его в ладони, гляди, как он к тебе просится. – И правда, золотистый язычок живо юркнул ему между пальцев, обвился об указательный, потанцевал на большом, заплелся вокруг кисти и прыгнул прямо в ладони, когда юноша потянул руки вон из очага.

Даже вдали от остального пламени он согревал добрым, бархатистым теплом, и всё продолжал ласкаться и нежиться, как пушистый котенок.

– Тебе нравится? – Низкий голос за его спиной был таким же, как этот огонек, теплым и мягким.

– Очень, – незнакомым хриплым шепотом выдавил из себя Саоми и встрепенулся, когда его узкие бледные ладони с блаженно растекшимся по ним язычком пламени обняли чужие: широкие, чуть шершавые и горячие.

– Не бойся, ты справишься.

– С чем спра...

Не успев договорить, он почувствовал невыносимую боль, такую, что хотелось кричать, лезть на стены или отрубить себе руки. Острая, пронизывающая каждый палец, вывихивающая каждую косточку, рвущая каждый нерв, эта боль была тем самым первым страданием, но помноженным в сотню раз.

Извиваясь в цепкой хватке мужчины, он сорвался на крик, волной прокатившийся по всей пещере, а потом из его голубых глаз хлынули слезы, залившие лицо с застывшей на нём гримасой настоящей муки. Пытка продолжалась недолго, но была мучительной и жестокой, поэтому, когда боль начала стихать, юноша издал вздох облегчения и начал хватать ртом воздух, так как до этого дышал через раз.

Огонек в его ладонях растаял, на прощание игриво махнув золотистым хвостиком, а тепло его живительно пропитало кожу.

– Умница, малыш, не зря я был в тебе уверен. Ты справился. Отлично справился... Ты теперь закален огнем и болью, а что ещё нужно мужчине, чтобы стать воином?

Его нежный тон и легкое, почти невесомое объятие сейчас казались лекарством.

– Смелость и м-мужество...

– Они у тебя есть, не сомневайся, – прошептал он почти на ухо и тихонько усмехнулся, а потом начал вести себя как обычно. – А ну-ка оцени мои старания!

Дракон легонько вытолкнул Саоми из своих объятий и кивнул на его руки, которые по ощущениям самому парню казались двумя напитанными жаром углями. Несмотря на это, боль почти прошла и, о боги, каждый сустав двигался так свободно, так ловко и точно, что юноша не поверил своим глазам.

– Х-хору, мои руки...

– Твои руки? Что же с ними не так?

Он не мог проронить ни звука, а только удивленно и с загорающимися в глазах искорками счастья рассматривал свои здоровые и крепкие руки. Сон. Волшебство. Магия. Драконья магия!

– Как думаешь, удержишь теперь боевой лук?