Рыжеволосая девочка Айлин плечом к плечу со своим братишкой-близнецом Роальдом сидела на перилах грубо сколоченного узкого длинного балкона. Ветхий и ненадежный, но всего на высоте в две сажени над землей, он казался им единственным укромным местечком, в котором можно было побыть вдвоем и помолчать.

Уже смеркалось, красное солнце, словно растворившееся в серых облаках за горизонтом, бросило на землю свои последние лучи, и те, проскользнув меж сыпавших с неба снежинок, окрасили их в огненно-золотой.

Было холодно, но совсем не так, как за неделю до этого, когда, на скорую руку собрав все вместившиеся в повозку вещи, пришлось бежать в город без сожалений и оглядки. Беспечные, не знавшие раньше бремени войны, они ждали слишком долго, надеясь разве что на чудо, но встретивший врага первым крошечный, хотя воинственный... Черт возьми, да что там! Крошечный отряд достойнейших, сильнейших и отважных мужей, вышедших навстречу чужеземцам с гордо поднятой головой, был разгромлен вероломно, издалека, каким-то невиданным метательным оружием. Ни честного боя, ни самой чести. Ни уважения к величию настоящего воина. Недобитых связали под ироничные смешки одетых в меха и кожу варваров и обезглавили, как шайку пойманных в лесу бандитов. Таков был удел тех, кто поклялся ценой своей жизни хоть ненадолго задержать врага, чтобы дать своим семьям отступить за границы плато, к ближайшему крупному городу, где беженцев ждали тесные душные бараки, скудные запасы пищи и горестное ожидание новостей из столицы.

И это чудовищное начало самой страшной в их жизни зимы казалось жребием, брошенным на камень судьбы.

Страх в её душе, ветер в её рыжих волосах, снежная бледность лица и отчаянье в зеркале голубых глаз – вот и всё, что осталось от некогда счастливой деревенской девчонки, ещё недавно нежившейся в сладком времени детства.

– Ты замерзнешь, Ай, возьми мою шубу, твоя накидка больше ни на что не годится. – Брат, такой же бледный, голубоглазый и огневолосый решительно сбросил с плеч уже порядком поношенную, но теплую шубу и укрыл узкую вздрагивающую спину сестренки.

– Ты добрый, Ро.

– Как и ты, Ай.

Он улыбнулся и стиснул холодную ладошку Айлин в своих крепких пальцах.

Из приоткрытого окна за их спиной слышался гомон нескольких десятков голосов. Взрослые, их в бараке было двенадцать, как обычно обсуждали то, сколько людей прибыло сегодня, были ли вести из столицы, насколько сократилась выдача пайка в городских пунктах, что ещё стоит заложить из украшений, и можно ли просить натуральный обмен, где достать лекарства заболевшему старику-отцу, чем ещё подоткнуть окно, когда волосы среди ночи снова станут покрываться инеем, чья дальше очередь колоть дрова, и кто из мужчин пойдет в разведку, а кто в конном войске против чертовых асаранов, как сейчас называли варваров с севера.

Детей (к которым старшие пока относили близнецов и даже их сестру Берту) было пятнадцать, и некоторые из них были ещё такими малышами, что матери боялись выпускать их из рук даже на полчаса, а тем более во сне, когда ребенок мог замерзнуть, чуть отползя от тела родительницы, поэтому женщины иногда менялись, проявляя солидарность друг к другу. В такие тяжелые времена чужих детей не бывает.

Ребята постарше по очереди помогали готовить ужин, топить печки, отмывать посуду и бегали с поручениями в город. Айлин и Роальд, стоически отбыв свою смену, захотели уединенности, что случалось с ними часто и было вызвано желанием пошептаться о сокровенном или же просто помолчать, обнявшись или взявшись за руки.

Они были похожи, как двойники, казались почти полной копией друг друга, за исключением лишь того, что Ай отрастила длинные волосы, одевалась, как девушка, да и в целом была чуть изящней и фигуристей своего брата. Роальд был из них старшим, волосы стриг коротко, но те все равно ложились на лоб пышными огненными волнами, он был шире в плечах, массивней и будто бы немного выше сестры. Раньше они оба, счастливые и неразлучные, казались озорным пламенным ураганчиком, который носился то тут, то там, пакостил, смеялся, играл и капризничал, но со временем оба начали меняться, приобретая странную завораживающую очаровательность. Рыжеволосых в этих краях были единицы, и особо суеверные деревенщины при виде малышей тыкали в них пальцами и орали, что это, не больше, не меньше – драконьи дети. Настоящая их мать всегда отшучивалась, говоря, что крутить романы с драконом не рискнула бы, тем более у неё и дома был прекрасный и не менее пламенный мужчина.

В городе близнецы вели себя отстраненно, постоянно чувствуя на себе взгляды прохожих, и даже их вынужденное соседство с двумя десятками чужих людей никак не позволяло привыкнуть к навязчивому вниманию и интересу посторонних глаз.

Несколько дней назад один из живущих в бараке стариков принес разлетевшуюся среди горожан весть о пылающем на море зареве, а потом, собрав вокруг себя побольше любопытных, выдал такое, что все благоговейно затрепетали. Над плато, лесами и морем вот уже с десяток дней хозяйничает разъяренный черный дракон, медленно, но решительно сметающий отряды врагов с лица земли. Он настолько дик и растревожен людьми, что, истребив все вражеское войско, пожрет весь народ и спалит весь город. В этот момент от рыжих бессознательно попятились все, кроме их старшей сестры и родителей, угрюмо взиравших на предрассудочных идиотов.

– Знаешь, Исгерд, – подняв одну бровь и сморщившись, обратился язвительный старикашка к отцу их семейства, – твои детишки слишком рыжи и нечеловечески одинаковы между собой, чтобы быть твоими детьми. Они порождены в драконьем пороке, и я не удивлюсь, если проклятье, которое они принесли в наш город, сбудется.

– А не пошел бы ты в драконью пасть, старый идиот Лайз, – оскалился мужчина, сжимая руки в огромные кулаки. Он никогда не позволял насмехаться над его семьей, тем более сейчас, когда любая тревожная мысль могла подорвать здоровье или рассудок членов его семьи. Он и так недавно потерял отца в бойне у окраины леса.

– Твои дети, все твои дети прокляты, – продолжал распаляться старик Лайз, и многие из собравшихся внимали его словам, всё настороженнее смотря на огневолосых подростков. – Эти пламенны, как огонь, и похожи, как две капли воды, твоя старшая дочь в свои девятнадцать лет дважды была помолвлена, и оба жениха скончались, не дождавшись свадьбы. А твой четвертый, сын, – старик возвысил голос, усмехнулся, увидев в глазах Исгерда бешеный блеск, но он знал, что если тот бросится на него с кулаками, возразить всё равно не сможет, – твой калека с детства исчез так, будто его вмиг пожрал дракон.

– Закрой свою пасть, чертово отродье!!!

Мужчина и правда пустил в ход кулаки, но ехидную ухмылку с лица старика нельзя было смыть даже кровью. Их растащили в разные стороны, бормоча примирительные слова, но оба сверлили друг друга тяжелым, решительным и устрашающим взглядом.

– Если дракон и прилетит в этот город, то я с наслаждением буду смотреть, как он жрет тебя живьем, даже если сам буду гореть в огне или стану следующим, – поставил точку Исгерд и, вырвавшись из рук держащих его мужчин, вышел на улицу в одной рубахе, умоляя холод остудить его готовое зажечься сердце.

Единственное, о чем он сожалел сейчас, стоя полураздетым среди морозной улицы чужого города, было вовсе не то, что теперь их семью ждала нищета, и даже не то, что где-то лигах в ста от них стоял враг, а маленькое мимолетное воспоминание. Свой укоризненный, полныйнедовольства и самый последний крик вдогонку сыну, который совсем скоро, тем жеутром, исчез в метели, и так и не вернулся. Последнее воспоминание о юноше, который рос калекой, считающим себя нелюбимым. На самом деле он просто хотел научить старшего из сыновей принимать себя с изъяном, жить так, как подобает мужчине: уметь стерпеть боль, побороть уныние, поддержать и защитить слабых. И ведь Саоми, сжав зубы и молча кляня самого себя, всегда справлялся, но горечь в его глазах, когда он в последний раз смотрел отцу в лицо, страшным грузом осталась лежать у того на душе.

И даже сейчас, несколько дней спустя после ссоры в бараке, Айлин и Роальд, сидя на балконе, наблюдали за тем, как без устали их отец, разгоряченный, неутомимый, будто пожираемый безумным внутренним демоном, с силой десятерых воинов колол дрова тяжелым дергенским, то бишь местной работы, топором.

– Как думаешь, Ро, он всё ещё зол на того старика, поэтому сходит с ума? – грустно спросила девушка, опустив рыжую голову брату на плечо. Тот нежно провел по её волосам, путаясь пальцами в локонах цвета пламенной меди и, минуту помедлив, ответил:

– Нет, Ай, он не зол, он страдает. Отец боится потерять ещё кого-нибудь из нас. Тот старик лишь обострил его страх.

– Я тоже боюсь за каждого из нас, а особенно за тебя и нашего отца. Я бы всё отдала за то, чтобы вам не нужно было вступать в военные отряды. Ну почему вы должны это делать?

– Не грусти, Ай. Мы не «должны», это наш долг как мужчин. Впрочем, я уже сам не могу сидеть на месте, когда вокруг происходит... такое. Надеюсь, разведчик из меня выйдет неплохой. – Он улыбнулся, увидев, как сестренка зажмурилась, пытаясь проглотить слезы, ведь как никто другой он знал всё и о её радостях, и о грезах, и о дурных снах, и о тревожных мыслях.

Даже если бы она вдруг перестала разговаривать, он бы понимал её без слов.

Но завтра его с отцом и ещё трех мужчин из их барака переселят в казармы, где днями и ночами они будут в обществе таких же оставивших семьи защитников. Нужно будет в несколько дней закрепить все навыки владения оружием, сформировать надежный отряд разведки для дальнего следования. Уже как семь лет он водил крепкую дружбу с сыном одного из городских военачальников, который в свободное время не прочь был поднатаскать мальчишек в военном деле, а иной раз брался за обучение серьезно и спрашивал по всей строгости. Юноша и не сомневался в том, что именно его, Роальда, вместе с Миккелем возьмут в разведку. Они были быстрыми, легкими, наблюдательными, зоркими и, несмотря на юность, составляли конкуренцию бывалым воякам.

Однако иной раз рыжий Ро досадовал на то, что все прелести военного искусства постигал вместе со своим городским приятелем, а не с родным братом, который часто был замкнут и с каждым годом отгораживался от всех них всё больше и больше.

– Я скучаю по Саоми, – сорвавшимся голосом призналась Ай и всё-таки разрыдалась, пряча лицо на груди у своего близнеца, невесело хмыкнувшего в ответ.

Оба они снова мыслили одинаково, но оттого общее горе не становилось в два раза меньше.

– Я тоже, Айлин. Я скучаю по нему ещё с детства, когда он был беспечен и весел, как мы. И мама скучает, и Берта, и даже отец, который бывает суровым и жестоким. Мы любим его все, и, надеюсь, он продолжает любить нас в ответ, несмотря на вину, которая лежит на каждом.

– Пока он был с нами, никто, кроме мамы, не говорил ему, как он нам дорог, – прошептала Ай, даже не пытаясь вытереть слезы. – Я хочу увидеть его и сказать, что скучаю. Вот бы случилось чудо, и он...

– ...выжил бы...

– ...в той метели и...

– ...на драконьем плато.

Замолчав, они крепко обнялись, и долго сидели так в подобравшейся с горизонта темноте, чувствуя, как в такт бьются их одинаковые сердца, а дыхание сливается воедино.

В рыжих волнистых волосах снежинки казались мелкими жемчужинами разорванного дорогого ожерелья, что по легенде носила на шее сама морская королева, много сотен лет назад полюбившая обитавшего в горах дракона. Огонь волос и жемчужная белизна снега, огонь и вода – две могущественные стихии.

« – Что может быть настолько одинаковым и противоположным одновременно? Ответь мне, Ро...

– Только мы с тобой во всем свете, сестра».

Под черным пологом ночи вспыхивали бледные точки звезд. Поднявшийся к вечеру ветер подбрасывал кружащийся снег беспокойными всполохами, но настоящая метель так и не началась, поэтому небо было чистым, цвета пронзительной пустоты.

Боком прижавшись к стене пещеры, Саоми стоял у самого входа в неё, глядя вдаль. Не взяв факел, он просто наслаждался переливами снега в свете белой полной луны и россыпи мерцающих звезд. Тихая холодная ночь: молчание гор, шепот ветра, тусклое сияние ночного светила, едва сдерживаемый тяжелый вздох одинокого человека.

Где-то там, в этой темноте, был его дом, семья, деревня, его почти уже забывшееся детство. Он не мог сказать, что всю жизнь был несчастлив, однако не было такого вечера, когда он ложился спать без грез о новой жизни, в которой он был бы сильнее и увереннее в себе. Сейчас же, перед лицом грядущих перемен, он сожалел, что не ценил того мирного времени, в котором были счастливы его близкие. И пусть он бы навсегда остался тем, кем был сейчас, слабым пареньком, не способным никого защитить, но они оставались бы в безопасности.

За спиной послышались почти беззвучные шаги, над которыми неподвластно было даже эхо, но обладатель их вовсе не подкрадывался, желая напугать, а всегда ступал мягко, с удивительной легкостью, словно был большим котом, а не... драконом. Он остановился в паре шагов от задумчиво глядевшего в ночь человека и с минуту тоже всматривался в яркие звезды, мысленно вычерчивая на небе знакомое созвездие.

Саоми молчал, словно наяву погрузившись в околдовавшую его сомнию, а Хору пытливо и косо поглядывал на его освещенное луной и без того бледное лицо. У дракона появилась привычка наблюдать за ним так, чтобы мальчишка этого не замечал, продолжал заниматься своими делами, и иной раз это доставляло удовольствие, ведь Саоми вел себя естественно. Вот и сейчас, скрывшись в тени, он пытался понять, что означала эта его задумчивость, хотя, признаться честно, сейчас драконий пленник выглядел как картинка, которой просто хотелось любоваться, не отрывая глаз.

Сколько времени прошло за этим мистически заворожившим его действом, Хору стало ясно, когда он начал мерзнуть.

– Ты что, сегодня в озере перегрелся? – обычным тоном наконец спросил он, продолжая наблюдать за эмоциями парня. Саоми, прикрыв глаза и моргнув, словно согнал сон, и всё-таки издал этот протяжный вздох, который напрасно пытался сдержать. – О чем ты тут страдаешь, смотря ночи в глаза?

– Звучит поэтично...

– Да, решил приукрасить словами процесс твоего здесь окоченения.

Отлепившись от стены и размяв затекшую спину, юноша удивленно отметил, что ему тоже холодно; живительно холодно. Тут же захотелось, разогревая кровь, глупо запрыгать на месте и растереть неприкрытые шубой бедра. Но, даже долго подскакивая на снегу и хлопая себя по ляжкам, Саоми всё никак не мог успокоиться, ему казалось, что от холода он перестал чувствовать свои пальцы рук и кончик носа.

– Когда взрослые замерзают – идут в дом погреться, – понаблюдав за сумасшедшей пляской Саоми, пытался не засмеяться дракон.

– Почему тогда Вы всё ещё здесь? – парировал юноша, заметив, как дракон переминался с ноги на ногу и поеживался. – Я хотя бы босиком по снегу не хожу.

– Те украде... заимствованные мной вчера сапоги всё равно мне малы, да и сшиты, как попало. А ещё эти варвары просто обожают волчью шерсть, от которой у меня всё ужасно зудит. Да если бы не ты, я бы сутками мог ходить тут без одежды! Долой сапоги! И колючие штаны! И эти накидки из шкур! Я привык делать из шкур ковры. Представляешь, как глупо нацепить на себя ковер? Посмотрел бы я на таких модников. Нет уж, тело должно быть свободным, иначе как нам познавать пространство? Кожей можно узнать больше, чем глазами, ушами и носом.

– Ну, это спорный вопрос, – засмеялся Саоми, выслушав импульсивную речь дракона, которая даже заставила его отвлечься от тоски и зимнего холода. Хору будто сам пытался его отвлечь.

– Люди живут в неограниченном для них мире, вот и хватаются за него всем, что у них есть. Моя доля – холодная пещера, в которой я сплю, прижавшись телом к камню. И этот самый камень может сказать мне гораздо больше, чем ты думаешь.

Саоми снова поменялся в лице и порывисто спросил:

– Почему ты считаешь, что твоя доля – это всего лишь пещера?

– А ты только представь: прихожу я такой огромный, крылатый, клыкастый, скажем, в твою деревню, отстраиваю домик с тобой по соседству. Ночью могу в человека перекинуться, чтобы спать было удобно, а днем буду порхать над деревенскими полями, их притаптывая, да коз с луга таскать. А может и девушек, кто ж меня знает. Выгодное соседство?

– Не выгодное, но я бы хотел на это посмотреть, – улыбнулся Саоми, потирая озябшие в варежках руки.

– Тебе просто нравятся странные вещи, – фыркнул дракон, – а других бы мое присутствие не больно порадовало.

– Зря ты так считаешь!

– Зря ты не знаешь людей.

– Хору. – Его взгляд снова стал серьезным, но он решил прекратить уговоры, опять ощутив себя «не на своей территории».

– Да, малыш, покуда у тебя есть семья, твои родители, братья и сестры могут быть единственными людьми для тебя, когда же ты остаешься один, начинаешь по-настоящему узнавать, что такое люди.

– Не говори таким тоном, будто это случай из твоей жизни.

Саоми осекся, вдруг испугавшись своей дерзости. Он снова обращался к дракону неформально, да ещё и в интонациях выпустил на свободу настоящее раздражение. Кроме того, зачем вообще было спорить с тем, кто действительно знал о жизни и, не исключено, о людях – больше?

– Ты забываешься, Саоми, – прохладным тоном заметил мужчина, и пленник вздрогнул от его голоса, явственно чувствуя в нём укоризну.

– Простите, я...

– Можно и без «простите», – сказал дракон, нарочно акцентируя последний слог, – я не против твоих приятельских обращений, но не забывай, что не всё, о чем я говорю – твоего ума дело.

Никогда ещё юноша не испытывал подобной растерянности, даже сегодня вечером, когда дракон всё-таки загнал его в черное озеро и заставил отмыться в теплой воде, которая, жутким коконом обволакивая тело со всех сторон, вводила в замешательство и ужас. Но, пожалуй, самому дракону в кои-то веки хотелось поговорить, поэтому он подтолкнул оробевшего Саоми плечом и спросил:

– Так о чём ты здесь думал так долго?

– О семье, – помедлив, всё же ответил юноша, не решаясь поднять на собеседника глаза.

Ему казалось, что его взгляд или выражение лица могли быть чересчур уязвимыми. По таким лицам можно вмиг прочесть всё, что их обладатель захочет умолчать, однако он не знал, что его «прочитали» уже как четверть часа назад, безмолвно стоя рядом в темноте.

– Хочешь знать, где сейчас твои... близкие?

– Не отказался бы, – он нарочито безмятежно потрепал себя по макушке и слабо улыбнулся, что в сотню раз украсило его волнение. – Хотя, наверное, не стоит мне этим интересоваться, у меня нет права выходить наружу.

– Действительно, – пожал плечами Хору, с наслаждением замечая тень разочарования на лице пленника. Мальчишка явно хотел о чём-то его попросить, но боялся. – Саоми, ты просто хочешь наружу или именно к своей семье?

– Хотя бы наружу, – неловко ответил тот, переминаясь с ноги на ногу. – Мне... мне просто достаточно было бы узнать, что с ними всё хорошо, а потом я бы в-вернулся сюда. Честно, я...

Остаток фразы он всё-таки проглотил, взглянув на суровый профиль мужчины, договором запершего его в этих пещерах.

– То есть ты, дитя, считаешь, что я выпущу тебя погулять в зимнюю ночь, где ходят варвары, дикое зверье и голодные духи? И ты поплетешься по горам, лесам и пустоши искать свою семью, не зная, где она? Я так, уточняю просто.

– Н-нельзя? – на всякий случай переспросил Саоми, сжимаясь под его горящим взглядом.

– Нет, что ты, я подумаю.

Он резко развернулся на пятках и пошел в пещеру, уверенно находя путь в кромешной темноте, с чем Саоми, последовавший за ним пару минут спустя, справился не так хорошо и, поскользнувшись, упал в ненавистное ему озеро. Чертыхаясь и расстегивая на ходу промокшую одежду, он понесся по лестнице наверх, где над ним сначала посмеялись, а затем заставили развесить всё мокрое у очага и лезть на ночь в постель. В наказание. Чтобы до рассвета неспокойно ворочаться под боком у дракона, вспоминая все неловкости этого дня.