Глава одиннадцатая: В саду летним днём

Минхо ловит её силуэт взглядом ранним утром в саду. Ещё даже солнце не поднялось на горизонт, и только-только начинает светлеть небо, но это не ошибка.
Она измучена и крайне устала. Её глаза едва прикрыты, скорее всего совсем скоро та и вовсе свалится в обморок обессилившей и времени гадать а когда это произойдёт у него нет. Как равно и никакого желания - он ураганом вылетает из комнаты, почти одинаково не обеспокоенный тем, разбудил ли кого-то и стремлением всё же дать другим отдохнуть. Потому что они все без исключения устали. Всем приходится тяжело. У каждого свои раны и шрамы на душе и тяжёлые, почти неодъёмные ноши на сердце. Не он один всё это время сожалел, страдал и тосковал о прошлом. Не он один - но ему судьба послала второй шанс с её перерождением.

Девичье тело падает к нему в руки с завидной точностью секунды в секунду.
И против воли в голове проносится лишь одно - она или не она? Кто это сейчас? Лиа? Или Джису? И даже не знает, кого хотел бы увидеть сильнее. Кого хотел бы сейчас прижимать к себе, дать почувствовать судорожно колотящееся сердце - к кому бы отпустил всю ту скопившуюся в нём тоннами грусть. В его руках бессознательное тело - его обладательница, после всех странствий по мирам и чужим жизням наконец-то вернулась домой. Но сильнее и прочнее осознание - не просто домой, а к нему.
Наконец-то, спустя время и расстояние, спустя перерождение и новую встречу.
Спустя всю ту тоску и боль. Она здесь, с ним.

- Минхо, - взволнованная его таким поведением, вбегает следом на крыльцо взволнованная сестра, вся с растрёпанными длинными рыжими волосами и едва только облачённая в лёгкой ночное платье, с еле уловимым шелестом ткани поигрывающим на утреннем ветру в их саду. - Минхо, чего ты - и обрывается, ломается её голос как только та видит кого он держит на руках, трепетно прижимая к себе.

- Пожалуйста, помоги мне привести её в себя, - тихим, надломанным тоном просит он, проходя мимо и первым скрываясь в недрах дома со своей драгоценностью. Несёт не к ней, к себе в комнату. Быть рядом, быть ближе.

- Конечно, - срывается с её губ едва не безмолвное, а взгляд так и направлен в сторону ушедшей уже и вовсе пропавшей из поля зрения фигуры. Неверие, шок, принятие - все эти чувства обрушаются на неё ураганом, и она не может выцепить одно. Радость, боль, грусть - всё ещё на месте, но у ним примешивается что-то совсем новое для неё - облегчение. Вернулась. Живая и почти невредимая, только истощённая, до крайности всем пережитым. Всем, что вспомнила заново. - Конечно.

Кумихо знает, та выкарбкается. В этот раз сможет. Потому что Минхо второго раза не переживёт, не позволит ей уйти, не отпустит больше от себя. Если надо ляжет рядом и умрёт сам, но одну не оставит. Лисы верны до конца своей жизни лишь одному человеку, тому кого выбрали, отдали своё сердце, и без кого им не жить. Она улыбается, бросая короткий взор на начинающее светлеть розовое небо - кажется, и в их размеренной жизни становится теплее и ярче с появлением этой девушки. Будто она как солнце сама освещает им, - запутанными тропами тоски и обид, реками сожалений и крови, - путь вперёд, к новому месту, где им простят прежнее, отпустят всё сделанное или сказанное.

Сана медленными шагами ступает обратно, прикрывая за собой оставленную младшим братом без внимания дверь и не оглядываясь идёт к их комнате, точно сама знает, куда он отнёс бессознательную журналистку. На лестнице ей встречается борющаяся с сонливостью Мунбёль и на её полные непонимания и беспокойства серые глаза, та кивает и мягко наклоняет голову в бок, когда видит подобное её же неверию в первые минуты выражение на ней.

- Это Джису? - шепчет на грани слышимости русалка. Трёт тонкими пальцами чуть слезящиеся обо сна веки, и не моргая ждёт ответа.

- Я не знаю. Никто не знает. Она без сознания, Минхо вылетел к ней как будто саму смерть рядом с косой увидел, уже решила, что ещё что-то стряслось, за ним бросилась а он сидит на траве, её обнимает. Ты бы видела его взгляд. В нём словно новые галактики взамен старых рождались, никогда больше такого его с тех пор не видела. Кинулся в дом, попросил помочь привести её в себя, но мне кажется, что лучше их сейчас оставить одних. Им нужно побыть наедине. Уверена он многое хочет рассказать. - в тон делится Ли старшая, чуть поднимаясь вверх к той, и берет её за ладони, тут же меняя разговор в более сейчас её тревожащую сторону. - Нам надо в срочном порядке связаться с Чонхой и Чаном, чтобы они были в курсе, что Джису нашлась. Они ведь сейчас ищут её в Эспере, вместе с придворным чародеем. Кто знает куда их может завести дорога минулого? Я беспокоюсь как бы не случилось чего.

- Всё будет хорошо. Мы со всем справимся, не переживай, - полным ласки касанием к себе притягивает её Бёль, поглаживая по волосам, и сама звучит обнадеживающе. - Времена кошмаров подошли к концу. Скоро всё встанет на места. Думаю, Чонха подозревала о подобном, и она всё решит, верь ей. - и вдруг речь её утихает, как пойманная врасплох птица, и Сана тоже чувствует всем нутром, что в атмосфере дома начинает меняться настроение. - Чувствую к нам едут гости.

Они переглядываются и единовременно кивают на это предположение, обе могут ощущать приближаюшуюся компанию. Вот только несут ли те благие или наоборот вести - не определить никак.

- Пойду сделаю пару компрессов нашей больной. Думаю после времени у нас будет немного. Надо предупредить Минхо. - тут же решает та. Но не успевает и отойти от другой, как её намерения перебивает мужской, ровный и лишённый и толики сомнений баритон.

- Он уже в курсе. Они почти у грани безвремья. Помогите Розэ, ребятам стало хуже. С остальным я разберусь. - и целуя попеременно каждую из соседок в лоб, Сехун обходит их замершие силуэты стороной, спускаясь на первый этаж и решительно двигаясь в сторону выхода из дома.

Сана хмурит задумчиво брови, но Мунбёль останавливает ещё на павшие с уст слова своими.

- Я помогу Розэ, иди к Минхо, ты нужна ему там. - и первой поднимается обратно, не оставляя той более ничего иного, кроме как внять предложению и отправиться в их с братом одну на двоих комнату, по пути удостаивая спину дракона нервной усмешкой.

Да, кажется это ещё далеко не конец.

***

- Господин придворный чародей! - в ужасе позади него задыхается Жизель, и Тэхён, обходит застывшую истуканом младшую, аккуратно прикрывает своей ученице глаза, и вздыхает невесело, совсем позабыв, что у них абсолютно разные границы стойкости, диаметральные как день и ночь, и что для него покажется обычным, её может сразить наповал. Он и сам недолюбливал этот период в их жизнях - война забрала слишком многих достойных людей и магов, без которых и по сей день приходится непросто, но он был к этому готов, и уже это проживал, для неё же - только ступившей на путь изучения тайн верховенства это уже чересчур. Не вспоминил, впрочем, такое и о разнице возрасте. Ему без малого уже за сотню, ей едва девятнадцать пробило в прошлом месяце. Да, его промах.

- Ты ни на йоту не изменился, - качает позади него головой другая женщина. Ким в удивлении прподнимает тёмные брови, стоит шальной логадке прострельнуть пониманием, и скашивает обсидиан своих омутов в сторону пришедшей. Тут же ему приходится вернуть всё внимание обратно - его было опустившаяся от шока ладонь на мгновенье перестала прикрывать юнице глаза и та улицезрела сцену как Лие перерезали горло. Хрупкая психика Жизель на подобное вовсе рассчитана не была - в ту же секунду остолбенев от пробравшегося до костей страха, та не выдержав попросту рухнула ему на грудь, и упала бы и на землю если бы чародей вовремя впечатлительную ведьмочку и не подхватил на руки.

- Да уж, всё такие же неординарные способы обучения подрастающего поколения. Я к тебе Вонён не пущу, так и знай. - имея в виду лишившуюся чувств младшую, поджимает губы Ли.

- Сонми, - вздыхает Тэхён, поудобнее перехватывая под колени одной и под спину другой рукой лёгкое тело, чтобы и идти было проще и сама ученица не свалилась бы от движений. - Где тебя вообще носило всё то время? Почему на шабаше не присутствовала в прошлый раз? Чонха сказала, что у вас всё сейчас не очень идёт дома, и многих вся эта вакханалия с перерождением затронула.

- И до тебя уже новости дошли, - как-то устало отзывается на всё вышесказанное ведьма, и трёт двумя пальцами переносицу, перекладывая свою корзинку с травами в левую ладонь. Её длинные фатиновые чёрные рукава платья чуть задираются, но эта деталь остаётся обделена участием, из-за чего на обозрение на женской коже обоих её запястий становятся заметны горящие колдовские метки, и именно теперь-то мужчина точно понимает всю серьёзность происходящего в том доме странного.

- Только не говори мне, - хмуро предостерегает он, и насколько это возможно в нынешнем положении подходит к бывшей однокурсснице, стараясь разглядеть руны и метки с ближнего расстояния, пока та не опомнилась и вновь их за оборками не скрыла.

- Хорошо, не скажу. - тут же согласием разражается она, но рукава уже не опускает - смысл когда всё уже прояснилось? - Могу ли я успеть напомнить, что у меня не было иного выхода до той самой минуты, когда ты со всей тебе присущей холодностью заявишь, что я поступила необдуманно и безрассудно?

- Нет, не успеешь. И да, ты поступила необдуманно и безрассудно! - взрывается криком тот. И хоть тон он тут же понижает до угрожающе спокойного в тот же миг, все здесь уже на самом деле поняли степень одолевающей его злости. - Ты могла, слышишь? могла придумать другой выход! А не повторять судьбу Суджин! Хочешь чтобы мы и тебя хоронили? Думаешь мне что, всё ни по чём, и друзей я теряю каждый день по несколько за раз? Ты хоть подумала обо мне? О Чонхе? О той самой Джису, Лие и кем бы она ещё там не звалась? - шипит с откровенной яростью тот, и бессознательная Жизель в его руках тоже чуть сводит брови к переносице, вероятно переживая сейчас во сне также не самые лучшие образы. - Каково ей было бы жить дальше зная, что ты - вся такая распрекрасная и удивительная - с ней местами поменялась? Решила, что пожертвуешь собой и все счастливы конечным итогом? Что будет с Чонхой без тебя ты задумалась? Она же не выдержит. Вспомни, что было когда умерла Суджин. Вспомни её приступы и истерики. Считаешь ей стало проще, если она больше о них не рассказывает?
Правда думаешь, что ей хоть когда-нибудь и впрямь было лучше?

Сонми, признаться честно, ошарашена настолько же, насколько и поражена чужими эмоциями. Но её умение держать себя в узде и в прежние годы было одним из самых её великолепных навыков, потому и не позволяет ростку сомнений поселиться в её груди. Не сейчас, когда уже почти конец.

- Да, - говорит в конце концов она. - Да, я подумала обо всех, кроме себя. Думаешь я хотела быть как Суджин, что ради других и в пламя, и в бездну, и на тот свет? Считаешь, что мне всё так легко далось? Что всё это я приняла с чистым, лишённым начисто сожалений сердцем?

- Тогда почему? Почему ты, - и его перебивают с таким запалом, с таким огнём, который от всегда сдержанной, будто высеченной из мрамора и гранита, лучшей на потоке белых ведьм Ли Сонми никто и ожидать не смел, что слов больше не находится.

- Да потому что время уже на исходе. Лиа вытягивает из Джису все силы. Её память заставляет переживать такие выверты, что нам и не снилось в кошмарах. Потому что сейчас всё хуже - они обе заключены в одном теле, обе часть одной души. И обе искренне хотят жить. Кто захочет умирать за других, когда сам толком не пожил? Когда вот ведь - шанс на жизнь совсем рядом, только дотянись первым и схвати. Разве все предпочли забыть, что Лиа была одной из незаменимых на войне? Что она жизни достойна меньше? Чья воля это решать? Наша ли?

- Ты, - задыхающееся раздаётся сбоку от них, и на глазах теряющая все краски Сонми молниеносно оборачивается на это. Едва успевает понять, кто и что, как оседаюшую на траву Чонху своим телом прикрывает, как в кокон прячет, не менее ошоломлённый всем этим Чан.

Сонми бросается к ведьме тут же, на ходу сбивая оголившимися от бешенного порыва коленями траву, и пытается взять дрожащие женские пальцы в свои, перехватить ониксовый взор изумрудным. Получается плохо.
Чан кладёт ей руку на плечо, чуть сжимая и отрицательно качает самую малость головой.

- Не сейчас, - читает по его губам Ли.
Она вынуждена признать правоту - уже поздно, но доигрывать карты надо до победного. Поднимаясь с саднящих колен и не удосуживаясь отряхнуться от налипших на них травинок и оправить помявшийся от этого подол, та отходит прочь, поднимая ранее отброшенную по неосторожности корзинку и собирая в неё вылетевшие листья и цветы обратно.

Не сейчас. А останется ли у неё потом ещё это сейчас? Сколько ей отведено?

Видимо о чём-то подобном размышляет и Тэхён, опуская всё же свою ношу рядом с другими двумя свидетелями их не очень-то и тихого разговора, или, скорее, ругани. Они оба отходят в сторону, чтобы больше никого не посвящать в то, о чём будут беседовать, и Бан Чану не остаётся более ничего, чем пытаться нежными поглаживаниями привести в себя слишком всем услышанным убитую подругу, и поглядывать час от часу то на бесчувтсвенную девушку подле них, то на пару в отдалении. И так ровно до того самого мига, пока его глаза не замирают на ней. На её открытой ране, видимо, и ставшей причиной смерти. И больше никого в его поле зрения внезапно нет.

Кажется, Минхо тоже уже был здесь, но застанные врасплох издалека слышимыми криками они так спешили сюда, что пропустили его эфемерный силуэт мимо, и он понесся по обрывкам тогда случившегося дальше. Но это больше не имерт значения - только она.

Он не может поверить в то, что ему предстаёт. Перед ним видение из их прошлого, и хоть и слышал, что его сестра мертва, он никогда не спрашивал о том как это произошло. Только обрывки из памяти Саны, когда долгими вечерами ей становилось до невыносимого сидеть в комнате наедине с братом, который после этого ещё больше закрылся в себе и никого не подпускал близко. Что вообще-то с его характером и так представлялось крайне смутным. Но Бан знал, что Лиа отзывалась о лисе полностью хорошо, и даже улыбаясь, - и только за это он готов был принять его любым. Потому что она перестала улыбаться ещё с детства. Он и не знал почти никого, кто бы бы ей так дорог. Были ли вообще такие люди или существа? Или армия лишила её прелестей юности? Чем же дышала и горела её душа помимо мести?
Было ли в её сердце место для любви? И нашлось ли там место для него? Для этого Минхо? Кто знает.

Чан не ожидал, что всё обернулось так.
Что после всего, через что они прошли, её убьют вот так, в своём же доме, без сочувствия и сожалений. Убивала ли и она так? Так же забирала чужие жизни взмахом клинка или росчерком выпущенной метко стрелы? Обрывала ритм дыхания и биение, трепыхание сердец? Чувствовала ли при этом хоть что-то? Дрогнула бы её решимость, знай та, предвидь, как сама кончит?

Чонха в его руках дёргается, и сам того не ожидая парень отпускает её, даёт ей эту свободу передвижения и та бросается вперёд, к тем двум магам, а его самого ноги как под заклинание ведут в другую сторону, к другой.

Кожа у неё белее нефрита, и холоднее фарфора. В ней уже нет ни градуса жизни. Лицо без единой эмоции кажется незнакомым - даже когда девушка не улыбалась, когда злилась или обижалась, когда радовалась или в редкие момента слёз - ей было не обязательным открывать рот, потому что отчетливее и вернее всё за неё говорили её незабываемые глаза. В них всегда отражались другие, кто бы не твердил, что Лиа была неблагодарной эгоисткой и стервой лишённой всякого сопереживания, - коих стало очень много после окончания войны, где его сестра, конечно, сыграла ключевую для новой империи роль, - это с самого первого дня было не более чем ложью.
Она всегда беспокоилась о других, просто её способ сказать это - стала война, где даже товарищи не смогли понять, кто перед ними был. Друг ли, враг ли.

В конце концов нашла ли ты того, кто мог понять тебя и тогда, когда другие нет? И если да, то почему оставила его одного? Была ли ты счастлива с ним? Думала ли о будущем? Но никто не даст ему ответа.

Глаза её были тусклыми и поддёрнутыми безликой дымкой. В них уже затерялась ясность безоблачного неба.

Минхо однажды назвал их стеклянными. Острыми, режущими осколками, где каждое неверное движение грозилось остаться кровоточащей царапиной. Бан был с ним не согласен. Стекло прозрачное, сквозь него падает солнечный свет и остаются яркие блестящие зайчики. Её же глаза - зеркало. Кто бы не смотрелся в него, в ответ видел лишь себя самого. И сейчас это зеркало было обращено в небеса.

***
Лиа смотрит на всё это со стороны.
На брата, в смятении опустившимся возле её тела, на вдалеке находящихся чародея и ведьм, не обделяет вниманием и медленно приходящую в себя юную чародейку на траве, осоловело моргающую и пытающуюся разобраться где, что и как. И не выдерживает - отворачивается.

Переживать столкнувшееся по воле богов прошлое с настоящим нет ни малейшего желания. Она устала от этого. За все две жизни, пусть и обе такие непродолжительные. Наверное, таковым был её крест за всё содеянное.

Гибель семьи Ынби и её старшего брата, законного наследника престола Сонхуна, - всё равно была на её руках. И хоть теперь ей удалось вспомнить их имена, легче от этого не стало ни на грамм. Увидев их повзрослевшие лица через призму чужой жизни, она ощутила укол ненависти к себе. Столько бороться за империю, и всё равно невозможным оказалось спасти всех.

Вспомнила она и двух мечников из младшего отряда которых вместе с прочими отданными ей на попечение обучала битве и ведению боя на практике, потому что только так запоминается и усваивается лучше всего. Хёнджин и Минджи, - дети сироты из местного приюта, которые с самого начала войны были вынуждены как и все беспризорники податься в армию, на благо короны и защиту императора. И как на поле боя, мальчишка ещё тогда совсем, всего-то четырнадцать лет, потерял свою подругу и первую, самую чистую, наивную и светлую, как цветы персика любовь. И в этом тоже была её вина, - не успела, отбивала натиск двух накинувшихся на неё и в мареве застлившим взор, пропустила тот роковой момент, когда девчонка своим телом прикрыла его от меча со спины, пока он сражался с другим. И спасать уже стало нечего - прямым ударом в живот убивает едва не тут же. Оставалось лишь схватить ошалевшего от горя юнца, с накатившей истерикой, да мчаттся через всё поле в ближайший лес, где не ранее как папу часов оставила принцессу и кронпринца.

На одном только адреналине они и добрели до окраин столицы южного района. Там большинство земель уже были сожжены, и повсеместно то тут, то там виделись оставшиеся от ожесточённых битв следы и трупы. Много трупов. Зрелище не для слабонервных - детей постоянно тошнило, да и ей самой приходилось лишний раз закрывать глаза, чтобы не видеть бывших соратников мёртвыми. Тех, с кем сражались спина к спине и бок о бок. С кем поклялась в верности короне и заступила на службу. С кем проходила обучение и строила планы, деля последние провианты в бедных лагерях и казармах. Тех, кого больше не было в живых.

Как к исходу ночи они добрели до ещё нетронутых ужасами потерь территорий не помнил никто, да и не так важно. Они были совершенно уставшими и выжатыми досуха, необходимо было найти хоть пару булочек хлеба - и Лиа приняла решение выбраться в город, строго настрого запретов кому-либо из этих троих выбираться из убежища - сооруженым на скорую руку шалашом из веток, да настила листьев в перелеске у самой границы юга с восточной провинцией.

И уходя тогда, она ещё и предположить не могла, что за ней по пятам следует нога в ногу, шаг в шаг смерть. Разжиться парой булок ей удалось достаточно быстро, сторговавшись с продавцом на один из своих высоклассных кинжалов, но возвращаясь уже из города прочь - её поймал пожар дворянского особняка, пепеполошивший несколько близлежащих улиц к ряду. Тогда уже на улице первыми лучами разливалось летнее солнце, и потому весь этот переполох знатно портил картину умиротворения. Люди кричали, о чём-то просили её, и просто вели себя как пребывающие в абсолютном хаосе насекомые.

Из всеобщих урывков она уловила детали и уже их них составила композицию - на особняк ночью напали мятежники, и почти всю семью забрал пожар, и если бы не оперативно среагировавшая старшая сестра, вытолкнувшая младшую из окна прямо посреди ночи, в чём та и была - то и до самого утра бы не выжил никто.

Той младшей госпожой оказалась Вонён, которая всю ночь от дома к дому умоляла помочь ей, на что другие только закрывали плотнее двери не желая, навлечь на себя гнев пришедших по чужую жизнь мятежников, и лишь с рассветом, когда уже от них не осталось и следа, многие повыходили посмотреть, что же вообще случилось. Пламя хоть и затушили, но спасать уже было особо некого - старшие, господин и госпожа Чан сгорели прямо в своих кроватях, Суджин же - на самом пороге слишком надышалась угарным дымом. Ей не хватило сил открыть ни окно, ни дверь, и она задохнулась в чёрной беспроглядной прихожей.

Лиа не могла ни помочь, ни просто уйти - всё смотрела и смотрела на сидящую около чёрных обломков стен девчушку и видела в ней себя, точно также, только в ещё более раннем возрасте, оставшуюся на улице полностью одной. Она кое-как запрятала в складках одежды хлеб и всё же подошла к безмолвно скорбящей.

Встала прямо перед ней, но и тогда взор Вонён не соскользнул с пик сажевой крыши, будто намертво туда прикованный. И потому ещё более неожиданным и заставившим её впасть в ступор стал последующий истошный, дикий крик, полный холодного мрака бессилия. Едва ли тогда она ещё осознавала всё, - на неё свалились навалом сразу вместе и потеря всей семьи и то обстоятельство, что жить ей было отныне негде, и её психика с этим явно уже не управлялась. Будучи измотанной этим ужасом, девчонка напросто свалилась в отключку, и Лиа не смогла её бросить.

Так в её лагере обделённых и обездоленных появилось на одного человека больше. Четверо сломленных подростков, каждый из которых потерял семью, дом и весь покой в слишком раннем возрасте и при самых жестоких сопутствующих событиях. Да, с ними было трудно. Почти никто из них не разговаривал, - кроме Сонхуна, оквзавшегося самым старшим, в свои-то семнадцать лет, все остальные попросту были раздавлены грузом смертей и потерь. И Лиа думала, что оставляя их в заботливых руках старших женщин в одной из затхлых деревушек, где военным попросту ловить нечего - что поступает правильно. Думала, что им это пройдёт на пользу. Побыть хоть ещё немного детьми, а не сразу в бой. Особенно Хёнджину, что уже испытал всё это на своей шкуре.

Думала, что как только они окончательно подавят протесты - будет проще. Легче всё принять. Но просчиталась.
Война не щадит никого.

Вести о смерти старшего брата, кронпринца Сонхуна, достигли её ушей когда она была на окраинах севера, в сверженных владениях бывших управляющих этим округом. Слухи о том, что вырезали всю деревню стали тем, во что она поверила, и потому до конца своих дней считала, что собственноручно отдала тех детей на погибель.

Но сейчас, видя их троих живыми, не может не задаваться вопросами - как? Как они выжили?
Никто никогда не рассказывал ей, что молва о воинтельнице с детьми, облетевшая всю империю, и которой она никогда не придавала никакого значения, дошла до её брата. И что он всего себя отдал поискам этих детей, пока в конечном счёте не набрёл на полуживых Ынби, Хёнджина и Вонён, которых женщины связали по рукам и ногам, закрыв в одном из самых дальних сараев, чтобы их не увидели. Потому что ведь она их просила защитить - а для простого народа воины передовой, своими потом и кровью борющиеся за них - отважные люди, которым тоже хочется отплатить монетой на монету.

Наверное, это был единственный раз когда то, что слава Лии шла впереди неё где бы она не появлялась, сыграла положительную роль.