Пионы в вазе у её кровати всегда были свежими. Нежно-розовыми, бежевыми, еле красными или чуть голубыми, но никогда не белыми: Беатрис Эйрменд не терпела белый. Слишком уж скучный и незатейливый цвет.

Постельное белье, легкий больничный халат Ины, стены её комнаты-палаты, мебель, даже халаты снующих всюду докторов и медсестер менялись от одного пастельного оттенка к другому, но не обращались в белый, как будто госпожа Эйрменд может нагрянуть с внезапным визитом, коих не состоялось ни разу за неделю. До сегодняшнего дня.

— Час назад я виделась с твоей дочерью.

Ина приложила все силы, оставшиеся в больном женском теле, чтобы удержать безразличное выражение на осунувшемся лице. Она сидела на кровати, устремляя взгляд в нолис и прокручивая бессмысленную ленту новостей.

Рано или поздно это бы случилось. Рано или поздно её мать увидела бы Иви. Рано или поздно она заявилась бы в эту палату, властно уселась в мягкое кресло у кровати и пытливо уставилась на свою молодую копию, ожидая реакции. Ина пообещала себе, что мама ничего не получит: ни крика, ни мольбы, ни слова, ни проклятия, ни слезинки, ни единого взгляда. Возможно, эта золотоволосая тиранша питалась слабостью и эмоциями своих жертв, так что Ина решила оставить мать без обеда.

Игнорирование всегда больнее открытой конфронтации.

— Очаровательный ребенок, — продолжила Беатрис, протягивая руку к пиону на прикроватной тумбе. Ногти, выкрашенные в красный, неторопливо ласкали нежный лепесток.

Конечно, ведь Иви воспитывали без влияния кое-какой особы.

Ина следила за движениями Беатрис краем глаза. Изменилась ли внешность мамы за семь лет? Постарела ли она? Телевидение и социальные медиа показывали лишь замыленные, сотни раз отредактированные картинки, редко передающие реальность. Но поднять голову и посмотреть на живую Эйрменд приравнивалось к поражению с первой же битвы.

— Совсем не то, что я ожидала от тебя, Инес.

Ни Кай, ни Джун не предупредили Ину о проклятой встрече. Оба ловко и красиво лгали ей по телефону, спелись в одну успокаивающую её песню. С одной стороны, девушка злилась: речь касалась её дочери и, как минимум, она имела полное право знать, куда и когда девочку увозят. С другой, Инесса прекрасно понимала причину их лжи и притворства. Её нервы берегли так, как могли, как умели, как получалось. Не очень профессионально.

— Я планирую встретиться с ней снова. Может быть, завтра.

Уголки губ Ины дернулись, пальцы чересчур сильно сжали рамки планшета.

Кто бы сомневался. Госпожа Эйрменд не будет довольствоваться чем-то одноразовым. Нет, ей нужно всё, и она достаточно терпелива и умна, чтобы получить это не сразу. Многих в Республике беспокоил вопрос, когда ей будет мало одного штата? Когда ей будет тесно в нарисованных президентом границах?

— Ты так и будешь меня игнорировать? — в голосе женщины зазвучало раздражение.

Беатрис грациозно поднялась с кресла, разглаживая невидимые складки на безупречных брюках. Подойдя к огромному окну, она ненадолго встала напротив него и замерла, словно разглядывая мир за пределами палаты глазами дочери.

Красивый вид на зеленый парк у одной из самых престижных клиник Республики. Аккуратно подстриженные деревья, всюду раскинувшиеся яркие клумбы цветов, неподвластных осеннему холоду, множество людей, довольно прогуливающихся по чистым аллеям. Ина смотрела на это каждый день, когда физическое состояние позволяло подняться с кровати и приоткрыть окно в порыве услышать частичку мира и вдохнуть свежий воздух. Наблюдая за типичной картинкой безупречной жизни в Эйрменд, она пыталась представить себя и Иви, гуляющих по парку, но не могла. Они попросту не подходили к этой мозаике.

— Кто ты сейчас? — женщина повернулась к кровати дочери. — Чем ты занимаешься? Где ты работаешь?

Ина продолжала молчать. Она была кем угодно, главное, не отражением собственной матери.

— Ну? — продолжала мать. — В эскорте?

Какое же лицемерие!

Как будто вся жизнь богатеньких наследниц на самом деле не сводилась к эскорту. Разница лишь в том, что сделки заключались родителями непосредственного «товара», а не безымянными сутенерами, и помпезно назывались браком. Когда-то и Беатрис практически благополучно продала дочь женишку с самым многообещающим будущим – Ною Дориансу, избалованному до абсурда президентскому сыну.

— У меня нет на это времени, — сенатор перевела взгляд голубых глаз на свои наручные часы и, не прощаясь, ушла. Так же внезапно, как и приходила.

У Беатрис редко находилось время на дочь, что с годами, видимо, не поменялось. Сначала работа, потом семья. Ина отложила нолис, уставши откинулась на мягкие подушки, медленно выдохнула. Оставалось надеяться, что на частые встречи с внучкой времени тоже не найдется.

В дверь осторожно постучали. Инесса насторожилась: ни доктора, ни медперсонал, ни уж тем более мать не утруждали себя стуком в дверь.

— Привет, Ина, — неуверенно улыбнулась Белая девушка, остановившись в проходе. — К тебе можно?

Людей, которых еще волновало её мнение, оставалось крайне мало. Ина кивнула, настороженно осматривая неожиданную гостью. Наверное, её ровесница: зеленые глаза за линзами очков, белокурые волосы, собранные в простой хвост, строгий костюм. Конечно, не белый.

— Лиззи? — Ина не смогла сдержать удивления в своем голосе, когда её озарила внезапная догадка.

Элизабет широко улыбнулась, и эта улыбка будто ненадолго вернула обеих девушек в прошлое. Они дружили так, как можно было дружить в их мире, с позволения Беатрис. Несмотря на то, что сенатор не одобряла людей, отвлекающих её драгоценную «Инес» от множества поставленных задач, родители Лиззи старались продвинуть дочь максимально близко к правящей верхушке. И робкая, но чрезвычайно шустрая для своего возраста девочка отлично справлялась с отведенной ей ролью. С годами даже недовольство госпожи Эйрменд переросло в одобрение: она увидела в Лиз «правильную» подругу. Прилежную девочку-отличницу из хорошей семьи, так мило улыбающуюся на фоне вечно недовольной Инес.

— Как ты себя чувствуешь? — девушка осторожно опустилась на кресло, прижимая к груди планшет, с которым, вероятно, не расставалась ни на минуту.

Видимо, правильная подруга дочери превратилась в правильного ассистента, когда дочери не стало. Ина задумалась, зачем Лиззи сюда пришла? Подослала ли её мать? Люди из прошлого девушку ни капельки не радовали. Пока окровавленную молодую женщину доставляли в эту клинику, та была уже без сознания. Кто находился рядом, кто держал её за руку в вертолете, кто суетился с докторами, она, увы, приметить не могла.

— Просто замечательно, — Ина разгладила одеяло на своих коленях.

Её тело ниже пупка болело и ныло так сильно, что физическая боль не позволяла вовсю разыграться душевным мукам.

— Твоя малышка так похожа на тебя, поразительно! — Элизабет покачала головой, продолжая улыбаться.

Оценить, сколько искренности вложено в её слова, оказалось трудновато. Ина изголодалась по простому и живому человеческому общению вне экранов смартфонов и докторских терминов.

— Ты тоже с ней виделась?

— Да, но только виделась. С ней говорила госпожа Эйрменд.

— И как тебе должность её ассистента?

Если Элизабет не была идиоткой, она придержит негативный, но честный отзыв при себе.

— Ну... — девушка возвела глаза к потолку, словно там находился правильный ответ. — Госпожа Эйрменд не пропустила ни одного заседания за последние три года. А они, вообще-то, еженедельные. Ни одного, — Лиз заговорщически посмотрела по сторонам и придвинулась ближе к Ине, — кроме сегодняшнего дня. Мой мессенджер разрывается!

Её мать не пропускала республиканские заседания даже в дни рождения Инессы.

— Мы не планировали, что встреча так затянется, — продолжила Лиз. — Госпожа Эйрменд отменила бранч с президентом, пока сидела в комнате с твоей мини-копией. Секретариат Дорианса в шоке. Я в шоке. Все в шоке.

Вспомнилось, как они, семнадцатилетние девчонки, собирались у бассейна в особняке Эйрменд и сплетничали обо всем и обо всех так долго, что солнечный день сменялся прохладным вечером. Лиззи обожала болтать: она собирала сплетни по крупинкам, отсеивая самые скандальные и важные для своей подруги. А Ина с огромным интересом впитывала в себя каждое слово Лиз, обычно будучи главным предметом этих сплетен.

Годы прошли, но девичья суть не изменилась.

Значит Иви стоила порушенных планов Беатрис. Пальцы Ины нервно вращали обручальное кольцо на безымянном пальце. Привычка, от которой не хотелось отказываться. Когда-то длинные пальцы мужа точно так же крутили обруч этого колечка. После его губы нежно целовали внутреннюю сторону ладони Ины и сотни раз благодарили её за самое рискованное и дорогое в жизни «Да».

Взгляд зеленых глаз Лиз опустился на бледные руки Ины, и девушка на минуту замолчала. Восторг, страсть и яркость эмоций как будто сдулись, растерялись под налетевшей вуалью сочувствия.

— Я соболезную твоей утрате, — произнесла она, медленно опуская свою ладонь на ладонь Ины. — Мы не знали.

Несмотря на то, что Ина не понимала, как незнание или знание в этой ситуации могли хоть что-то поменять, девушка благодарно сжала пальцы бывшей подруги и печально улыбнулась.

— И этот другой Леманн, Кай, так похож на Финна, что мы и не поняли сначала.

Да, иногда в Кае было слишком много от старшего брата, однако...

— Откуда ты знаешь, как выглядел Финн?

Лиззи сжала губы, словно ругая их за то, что выдали слишком много лишних звуков.

— А он тебе не рассказывал?

Когда Ина покачала головой, понятия не имея, о чем же ей не рассказывал муж, Лиззи стала еще грустнее. Она тяжело вздохнула, сняла очки и подняла на Ину виноватый взгляд.

— Лет шесть назад он приезжал сюда. Заявился в кабинет госпожи Эйрменд, никто так и не понял как. Сказал, что ты родила ребенка. Предложил: может быть, вы захотите поговорить. Пообщаться. Теперь как мама с мамой.

Сердце в груди сжалось с такой силой, что девушка почувствовала боль. Безмолвные слезы потекли дорожками по худым щекам Ины, возвращая в первые месяцы после смерти мужа. Второй раз она этого просто не выдержит.

— А что она? — прошептала девушка, заранее зная ответ.

Элизабет замялась, что уже означало больше, чем она могла озвучить.

— Она попросила его выйти.

«Попросила» было всего лишь красивым и вежливым словом, Ина не сомневалась в этом. Беатрис Эйрменд не просит, она требует.

— Прости, — Лиззи, качая головой, протерла свои глаза от нахлынувших слез. — Я не должна была тебя расстраивать. Мне очень, очень жаль.

— Спасибо, — тихо произнесла Ина, с любовью кончиком пальца прикасаясь к кольцу. — Всё в порядке. Я справлюсь.

Рассказанная история идеально передавала характер Финна, каждую его любящую и смелую сторону. Всё то, чего катастрофически не хватало два года и будет не хватать до самого конца.

Её жизнь закончилась бы два года назад, если бы не Иви. Пусть все говорят, что Иви – точная копия матери, сама Ина видела в дочери черты лица Финна. Она слышала в тонком девичьем голоске его интонации, примирялась с её характером и нравом, так похожими на отцовские. Маленькая Иви Леманн – в первую очередь, продолжение своего отца. И это видела не только Ина, но и Кай, оба тоскующие по одному из самых важных людей в собственных вселенных.

— Я принесла тебе кое-что, — успокоившись, Лиз достала из сумки пачку печенья и положила на тумбочку.

Невольно Ина чуть улыбнулась. Когда-то в прошлой жизни, когда мать не разрешала есть ни мучного, ни сладкого, Ина, не доросшая и до двенадцати лет, прятала эти печенья в домике для кукол. Лиззи тайком проносила ей сладкое, уговаривала попробовать и убеждала, что ничего страшного с ней не произойдет. Что от одной печеньки никто не может растолстеть и не влезть в свои платья, как наставляла уважаемая госпожа Эйрменд.

— И мне уже пора бежать, — бывшая подруга неловко поднялась на ноги. — Поправляйся, Ина.

— Спасибо, что зашла, Лиззи.

Мягко улыбнувшись, гостья ушла, оставляя потерянную Ину дальше теряться в своей печали. Девушка прокрутила в уставшей от лекарств и боли голове историю, рассказанную Лиз всего в нескольких предложениях. Но как же много храбрости Финна, рискнувшего заявиться прямиком в логово Эйрменд, скрывалось в этих скупых словах. Как же много его любви, бесконечного стремления позаботиться об Ине, напуганной материнством, таилось в этих важных смыслах.

Финн поражал её до глубины окоченевшей души даже после собственной кончины.

Инесса могла продолжать утопать в открывшейся сердечной ране или собраться и позвонить Каю. Протерев салфеткой покрасневшие глаза, девушка взяла в руки телефон, пообещала себе и памяти о её смелом муже больше ничего не бояться.

***

— Беатрис хочет увидеть Иви завтра. Опять, — напряженно признался Кай после пары минут разговора. — Нам нужно продумать стратегию, как ей отказать.

— Никак, — ответила Ина. — Она ожидает, что мы с тобой в лепешки расшибемся, пока будем ей отказывать и прятать Иви. Она в любом случае её получит. И тут важен контекст, как это произойдет, как это будет выглядеть.

— Что? — Кай слышал слова девушки, но не понимал её нового настроения. Ина одобрила встречи дочери с Беатрис? Женская переменчивость заставляла его сомневаться в мировом устройстве.

— Они будут видеться, Кай. Или потому что мама начнет давить и шантажировать тебя моим состоянием... Или потому что мы снизойдем до её «просьб» и благосклонно разрешим ей встречаться с внучкой. Мы типа сжалимся и позволим, понял?

— Ага. Напомни мне не переходить тебе дорогу, — он задумался. — Но ты уверена?

— Я справлюсь. Главное, не позволяй ей увезти малышку. Ни в коем случае. И не ври мне больше.

— Мы не хотели, чтобы ты волновалась...

— Я понимаю, но всё равно волнуюсь по умолчанию. А в неведении быть еще хуже, — женский голос сорвался. — Кай, ты единственный, кому я доверяю. Пожалуйста, рассказывай мне. Всё.

Воцарившаяся тишина потрескивала телефонными помехами.

— Прости, Ина, — наконец, сказал Кай. — Я тебя понял.

Попрощавшись, она еще долго прокручивала слова Кая в голове, ворочаясь на простынях в попытках уснуть. Справится ли? Как будто бы кто-то ставил её перед выбором. Единственное, что оставалось Ине, это справляться. Вновь и вновь. Ради маленького продолжения её большой и дикой любви.

Следующим утром негромкий стук в дверь вырвал Ину из состояния молчаливой нервозности. В проходе показалась Лиззи, с которой можно поговорить и нервничать дальше.

— К тебе можно? — спросила девушка после приветствия. — Я ненадолго.

Ина с улыбкой кивнула. Вчерашние пионы у её постели невидимым персоналом сменились на новые.

— Спешишь в Грейсон?

Лиззи осторожно кивнула, зная о недовольстве Ины по поводу встреч старшей Эйрменд с Иви.

— О, да, — девушка неловко хихикнула. — Спешу несколько часов пялиться на обнимающуюся парочку. Опять.

Недоумение и радостное подозрение оживили черты лица Ины.

Парочку...? Они обнимались? Так она не зря их сводила...? Хоть какие-то славные новости, радующее женское сердце!

— Ну, Кай и его девушка, — уточнила Лиз в ответ на затишье подруги, — та милашка, Моретти.

«Девушка – это великолепный, долгожданный поворот!» — прокручивала в голове Ина, пока до её по-хорошему встревоженного сознания не дошли последние слова, небрежно сказанные Элизабет. Поворот оказался круче, чем она когда-либо могла вообразить, а с воображением у Инессы Леманн всё было прекрасно.

— Кто Моретти? — переспросила Ина, улыбаясь еще шире впервые за долгое время в этих бежевых стенах.

— Джун...

Ах. Каю оставалось только посочувствовать! Каким же тесным оказался мир вокруг, если каждая вторая знакомая ему женщина – дочь какой-нибудь местной «шишки». Как же сложно ему придется строить будущее с девчушкой, у которой впереди вся жизнь уже расписана родительским почерком.

— Ты не знала, что она дочь сенатора?

Ох. В каком же восторге будет господин Моретти, знакомясь с до жути обаятельным и до крайности правильным ухажером дочери...

Когда Ина покачала головой, всё еще находясь под впечатлением, Лиззи нервно рассмеялась. Кажется, она «сдала» Джун Моретти уже двум женщинам благородной четы Эйрменд.

— А Кай знал? — спросила Ина, наклоняясь ближе к собеседнице.

Молодые женщины улыбались как девчонки, наслаждающиеся сплетнями о долговязых одноклассниках, которые обжимали в школьных коридорах прыщавых одноклассниц.

— Он не выглядел удивленным. Только раздраженным, — девушка задумалась. — Но он всегда такой, да?

— Еще как, — протянула Ина, продолжая улыбаться. — Лиззи, ты накосячила. И ты должна, как минимум, предупредить меня, если твоя уважаемая госпожа Эйрменд захочет использовать эту информацию.

Дрогнула рука Элизабет, держащая нолис.

— Зачем мне это делать?

— По нашей старой дружбе, — произнесла Ина, а в улыбке, что с новой силой расцветала на её красивых губах, Лиззи видела больше от своей начальницы, чем от давней подруги.

— Я не думаю, что госпожа Эйрменд захочет связываться с Моретти... — попыталась успокоить девушку Лиз.

— А я не думаю, что хочу, чтобы она виделась с моей дочерью, но всем плевать на наши «думаю».

— Почему? — тихо задала вопрос гостья. — Почему ты не хочешь?

На мгновение Ина замерла от гнева, что мигом разлился по венам.

— Издеваешься? Ты видела всё дерьмо, которое происходило у меня дома. Ты знала, что у нас жила медсестра, чтобы «если что» меня откачать и поставить на ноги для очередного маминого цирка. Ты находила меня под школьными партами после обмороков. Ты тайком мне нормальную еду таскала годами, — каждое слово пропитывалось злыми слезами. — Уговаривала есть, а потом не пытаться вызвать рвоту. И зная обо всём, обо всём этом, Лиззи, ты спрашиваешь почему? Почему я не хочу, чтобы эта женщина касалась моей дочери? Серьезно?

От выплеснутого гнева Элизабет захотелось отодвинуться как можно дальше.

— А еще я видела тебя, — после минутных сомнений произнесла девушка, снимая очки. — Тебя, такую высокомерную и заносчивую принцессу, для которой никого больше не существовало. Только ты и твои проблемы. Агрессивная, легкомысленная, вредная, зацикленная и коварная девица. И себя видела, — продолжила она, пряча зеленые глаза. — Твою завистливую тень. Как идиотка бегала за тобой хвостиком. Я жизни без тебя не представляла, Ина. После нашего знакомства единственное, что я хотела, это стать тобой, а получалась какая-то дешевая и кривая копия. Я так сильно завидовала тебе.

Ей многие завидовали. Блистательный ребенок, знаменитый подросток, шикарная девушка – одно клеймо сменялось другим. Лишь единицы были осведомлены о том, сколько гнили разлагалось за идеальным фасадом.

— Но ты изменилась, — зеленые глаза Лиззи немного потеплели, — Ты стала чудесной мамой, ты беспокоишься о своей семье, защищаешь дочь. И я изменилась. Я больше не мечтаю однажды проснуться тобой. Работаю, учусь и развиваюсь для себя. Всё изменилось, так почему твоя мать не могла измениться?

Потому что.

Потому что тогда всю неприязнь и всю ненависть, на которые надежно опиралась сломленная молодая женщина, придется по кирпичикам разбирать. Придется учиться доверять, верить и строить мосты, которые она с мамой с таким остервенением разрушили.

— Я в это не верю, — произнесла Ина, глядя на свои тонкие бледные пальцы.

Еще пару минут Лиззи оставалась в палате. Они молчали, погруженные в собственные, непересекающиеся картины мира. Когда Элизабет ушла, пробормотав ничего не значащие слова прощания, Ина неспешно поднялась с кровати и подошла к окну. Очередной солнечный день встретил её теплом и светом, льющимися через стекло оконной рамы в палату. Пионы распускались нежными цветами, превращая осенние краски в ласковую весну. Дома они также стояли в каждой комнате: в её спальне, в столовой, в гостиных, в кабинетах, в коридорах, в родительских комнатах, будучи любимыми цветами госпожи Эйрменд. Или Ина их тоже любила? Почему так сложно воскресить хоть одно счастливое воспоминание?

Девушка чувствовала себя раздраженным и озлобленным комком нервов. Она совсем не выспалась: всю ночь ворочалась, пытаясь избавиться от надоедливых воспоминаний. И чертовски им проигрывала. Стоило только начать проваливаться в сон, она, услышав легкие шаги в коридоре, вскакивала со страхом, будто войдет рассерженная мать и отчитает её за безделье.

— Ты что, спишь днем? — однажды разбудила дочь Беатрис, недовольно сжимая губы при осмотре разбросанных по полу игрушек. — Инес, через десять минут у тебя танцы. Доброе утро!

Десятилетняя Ина, резко сев на кровати, замерла.

— Мама, у меня тест по математике завтра... — девочка смотрела на идеально выглаженные материнские брюки и боялась поднять взгляд на её лицо. — Можно мы отменим сегодня танцы? Я не успела подготовиться.

— А поспать ты успела? Нет, дорогая, займешься математикой после танцев и репетитора по языкам.

— Мама... Мы же ночью закончим.

— Напоминаю, ты спала сейчас. Подъем. И одеваться на танцы.

Да, целых полчаса сна для её уставшего юного тела. Если бы не Лиззи, периодически тыкающая в руку Ины карандашом, та бы отключилась еще за партой в школе. Всю предыдущую ночь проводились съемки: премиальный бренд детской одежды снимал рекламу новой коллекции на своем «ангелочке» Ине. Лиззи говорила, что это круто. Ине, приехавшей домой в шесть утра и встающей в восемь в школу, крутой казалась только мягкая постель и перспектива обеда. Девочка ничего не ела со вчерашнего дня, чтобы зарезервированные для съемок вещи смотрелись на детском теле так же, как и на плоских манекенах.

Конечно, тест по математике она завалила. А после госпожа Эйрменд, отчитав её за отсутствие дисциплины и самоорганизации, втиснула в расписание своей драгоценной дочери еще и дополнительные занятия по ненавистной математике. Вместо половины обеда или еще пары часов утреннего сна – какая разница? Главное, обязательно стать лучше всех.

Стереть из памяти произошедшее было бы достаточно легко, если бы оно являлось единичным случаем, а не извечно повторяющейся историей. Цикличность, установившаяся годами, не покидала мысли даже спустя семь лет.

***

— Час назад я виделась с твоей дочерью, — вместо приветствия сказала сенатор, усаживаясь в кресло через несколько часов после визита Элизабет.

Видимо, встречи с Иви были внесены в её график в одно и то же время, раз Беатрис не соизволила даже поменять фразу.

Ина никак не среагировала. На этот раз о встрече она хотя бы знала: Кай подробно описал всё в сообщении. Заодно он прислал фотографию заколки, которую «Тетя Беа», как называла великую госпожу Эйрменд Иви, подарила внучке в первый раз. Девочка весь день уламывала взрослых позволить ей взять заколку в школу, чтобы похвастаться перед подружками, но те отказывали. Сначала Кай проверял вещицу на предмет слежки или прослушивания – чисто. Потом решил оценить дороговизну инкрустированных камней и окончательно запретил Иви таскать её в школу.

Штучка стоила дороже, чем эта самая школа.

Узнав в заколке фамильное украшение, Ина растерялась. Зачем? Семь лет назад мать похоронила её, посчитав законченной предательницей. Девушка даже не могла посчитать эту заколку подкупом, потому что знала, что слишком уж большое значение ей придавала Беатрис. Хотя, с другой стороны, что угодно из категории «слишком» являлось её излюбленным оружием.

— Ты так и будешь молчать?

Ина промолчала. Наглядный ответ.

Интересно, Лиззи докладывала начальнице об их разговорах? Девушка надеялась, что ассистентка промолчит, по крайней мере, о самых личных, слезливых и болезненных темах.

— Какое безобразие, Инес, что с твоими ногтями? — после долгой паузы выпалила Беатрис.

Ина, растерявшись, уставилась на свои руки. Обычные ногти обычной длины. Ей, конечно, не помешало бы вооружиться пилочкой и немного привести форму в порядок, но, в целом, ничего безобразного не находилось.

— Где твой маникюр? — с нажимом продолжила мать, показывая дочери свои ухоженные, окрашенные в красный цвет ногти.

Сколько Ина себя помнила, они всегда были красными. И здесь даже святой бы уже не выдержал.

— Я почти десять дней в больнице! Мне не до ногтей!

— Милая моя, если ты не можешь найти час на себя, то с какой стати кто-то будет искать его на тебя?

Всё это напоминало ей диалог в сюрреалистичной вселенной. После семи лет разлуки, обид, ненависти и стен дочь с матерью заговорили о маникюре.

— Когда ты отпустишь меня домой?

— Я тебе не тюремщик. Как только доктора решат, что это безопасно.

— Зачем тебе моя Иви? — один из самых важных вопросов выпорхнул из губ Ины так быстро, что она не успела его удержать.

Девушка внимательно смотрела на мать, пока та задумалась над ответом. Черты лица Беатрис постепенно сдавались под давлением возраста, сколько бы её хирурги и косметологи ни старались. Белая кожа на шее, теряющая свою эластичность, проглядывающие струйки вен на хрупких запястьях, истонченные волоски, уложенные в ровное каре, не могли спрятаться за отфотошопленную картинку. Морщинки у утомленных голубых глаз и редко улыбающихся губ с каждым мгновением выделялись всё четче. Ина впервые позволила себе так прямо и беззастенчиво рассматривать госпожу Эйрменд. С каждым замеченным возрастным несовершенством матери девушка делала для себя великое открытие: получается, мама смертна. Пусть медленно, красиво и благородно, она всё равно старела, как и миллионы других, менее властных мам Республики.

— Я стала забывать, как ты выглядишь. Такая ты, — наконец, произнесла Беатрис, подобно Ине внимательно разглядывающая дочь.

У девушки пересохло во рту.

Какая «такая»? В больничном халате и без маникюра?

Легко забыть человека, когда о нем ничего не напоминало.

— После твоего ухода нас осталось двое: я и моя работа. Бодрствуя, я работала, перед сном думала о работе, и снилась мне тоже работа. Я больна, Инес, и моё время уходит на работу, — женщина тяжело выдохнула. — Это не жизнь.

Через толстые слои неприязни и ненависти к матери Ина почувствовала жалость и страх обычного ребенка перед потерей родителя. Бездумно и наивно поверить сенатору являлось точно такой же ошибкой, как и продолжать игнорировать её слова. Где проходила тонкая грань между материнскими манипуляциями и хромой правдой?

— Но иногда мне снилась ты, совсем маленькая. Ползала по всему дому и таскала в рот игрушки. Училась ходить и держалась всей своей ладошкой за один мой палец. Просилась на руки, выговаривала первые слова. Ты называла меня «Ам-ма», знаешь?

Нет, она не знала и с каждым словом матери всё больше выворачивалась наизнанку. Разговоров, где вспоминалось раннее детство Ины, за двадцать шесть лет ни разу не случалось.

— Маленькая, светлая, чистая, — тихо продолжала Беатрис, а сталь в её глазах постепенно плавилась, — с огромными голубыми глазами, как у куклы. После этих снов у меня появлялась небольшая и недолгая искра жить. Хоть что-то. А вчера... — её губы медленно изогнулись в улыбке, нежнее которой Ина еще не видела. — Вчера я вошла в ту квартирку в Грейсоне и увидела эти кукольные глаза вживую. Красивее, чем в моих снах, и ярче, чем в моих воспоминаниях.

Ина сжалась, умоляя свое сердце не дать волю слезам при матери. После можно разрыдаться так, что молчаливому персоналу потребуется поменять наволочки.

— Всё, что я делаю, я делаю идеально. Кроме одного, — ясные глаза женщины были затуманены печалью, — Как мать я провалилась.

Семь лет назад госпожа Эйрменд назвала единственную дочь, желающую сбежать, исчезнуть с лица земли и разорвать все семейные узы, своим величайшим провалом. Теперь Ина с неверием слышала в материнских речах нечто, похожее на раскаяние. Крупицу признания её, Беатрис, вины в произошедшем.

— Может быть, я смогу что-то исправить, — произнесла мать и поднялась с кресла.

Она неторопливо двигалась к выходу из палаты. Наверное, ожидала хотя бы слова или кивка от дочери. Но Ина молча смотрела на её замершую в проходе фигуру и не знала, что сказать. Не существовало алфавита, в который бы уместились её растерянность и удивление. Не придумали еще языка, который мог бы передать страх и надежду молодой женщины после сказанного.

— А если бы со мной всё было нормально, — неожиданно проговорила девушка, когда Беатрис уже была готова уйти. — Если бы Кай тебе не звонил и не просил о помощи. Если бы у тебя не было возможности познакомиться с Иви через мою болезнь. Ты бы попробовала найти нас, связаться со мной, пытаться договориться?

— Ты знаешь, что нет, — не поворачиваясь к дочери лицом, сказала Беатрис и ушла.

Инесса кивнула: действительно, знала. Материнская гордыня никогда бы не позволила сделать первый шаг и вернуть отношения, что были разорваны в жалкие клочья. «Нет» не вызвало ни злости, ни обиды, ведь Ина прекрасно понимала и осознавала, что её собственная гордость ничем не отличалась от Беатрис. Её ответ на подобный вопрос сошелся бы к тому же «нет».

Гордыня – их семейное проклятие.

Уставши, девушка будто повисла в одиночестве, глядя на свои ладони и не замечая течения времени. Только внезапный стук в дверь заставил её поднять голову.

— Госпожа Леманн? — поздоровалась с Иной незнакомая женщина средних лет и прошла в палату. — Я мастер маникюра. Будут какие-то пожелания?

Ина грустно улыбнулась. Одна из её внутренних преград неспешно таяла: фамилией супруга Инессу еще никто за эти десять дней ни разу не называл, ведь Беатрис этот брак не признавала. Видимо, глобальные исправления брали свое начало с незначительных для кого-то чужого, но бесконечно важных для Ины вещей.

— Красный, — ответила девушка, подавая руку мастеру. — Давайте сделаем красный.