Крылья бабочки из цветной бумаги так же плохо клеились друг к другу, как и мои нервные клетки.

Следующим вечером мы с Иви подготавливали очередное непонятное школьное задание, вооружившись бумагой, ножницами, клеем и титаническим терпением. Я склеивала между собой детали кривой бабочки, но, как и весь день, мыслями была где-то далеко. И даже не «где-то», я знала где: во вчерашней ночи, на веранде, в руках Кая.

Только с утренним пробуждением на меня обрушилось осознание произошедшего. Я целовалась с Каем.

Собирая Иви в школу, заплетала ей косички, но думала только о том, что целовалась с её дядей. Проводя день в библиотеке, пыталась читать книгу, но вместо текста видела лишь то, что целовалась с её хозяином.

Вся широта моих мыслей резко сузилась до одного дикаря, который своими мягкими и тёплыми губами сотворил невообразимое с миром вокруг. Он как-то резко стал приятнее. Но неуловимое чувство девичьей легкости соперничало с нервозностью в течение целого дня, что доводило до нервного тика.

Когда вернется Кай? Как себя вести? Поцелует ли он меня? Или я должна поцеловать его? Что вообще это значит? Что такое его «это серьезно»? Мы же не можем быть парой? Да? Нет?

И последнее конкретно выбивало из колеи. Он даже не знал, кто я, так что слово «пара» было похоже на глупую насмешку. Логика понимала всё прекрасно, однако бардак в сердце давно от разума отвернулся. Если бы кому-то понадобилась иллюстрация одновременно счастливого, расстроенного, вдохновленного и напуганного человека, я была бы готова поделиться собственным фото.

Бумажная бабочка не желала ровно складываться пополам.

Я сгибала её части с таким усердием, будто она подскажет мне, как рассказать Каю правду. Будто она успокоит меня, уверит, что от этой чертовой правды ничего не рухнет.

Влюбилась? По правде влюбилась, закутанная в сплошную ложь?

Когда-то в прошлой жизни я была уверена, что влюбленность – это то, что я испытывала по отношению к Джеку Уолчу. Теперь не могла вспомнить даже черты его лица и уж тем более свою мотивацию завязать с ним отношения. Бред обиженной и одинокой девчонки, не более. Даже стыдно.

Мои внутренности обращаются в желе, а на душе расцветает покой и тепло, когда рядом не фальшивый паренек из университета, а Кай.

Настоящий, сильный и честный защитник своей маленькой семьи.

И если вчера реакция моего тела и мозга на его прикосновения и поцелуи приводила в восторг, то на следующий день, сдавшись многочисленным анализам и попыткам взглянуть в будущее, я испугалась. Нет, не в плане: «Влюбиться в дикаря, какой кошмар!», а в трагичном: «Что дальше?».

Интуиция молчала, мозг не мог просчитать заранее правильные шаги и нужные слова. Сердце не хотело разбиваться.

Я так хотела верить, что мы сможем подстроиться под новую реальность, что «мы» – не одноразовая история на сентиментальный вечер. Правда должна была вырваться, но ничего не испортить. Мы могли бы спокойно сесть, всё обсудить, обо всем договориться, будто так изначально и задумывалось.

— Джун... — Иви нахмурила свои черные бровки, наблюдая за резкими движениями моих рук. — Ты смяла бабочку.

И правда. Совсем в себя ушла.

Разглаживая бумагу на крыльях подпорченной бабочки, я возвращалась к тому, что меня в глазах Кая должны определять поступки, а не фамилия. Но ложь – это тоже поступок? Сложно, дьявол, как же сложно!

На бумажных крыльях оставались трещинки и вмятины, как бы я ни пыталась их исправить.

— Давай сделаем новую, — попросила я Иви.

Жаль, что нельзя так же легко создать себе новую жизнь.

Чем ближе к ночи, тем ближе к приходу Кая.

Бумажные домашние задания бесили, но они хотя бы отвлекали. Закончив с Иви уроки, я никак не могла найти себе места.

Я хотела, чтобы он поскорее пришел. Я хотела, чтобы он не приходил как можно дольше. Я хотела закрыть бесконечное множество беспокоящих меня вопросов. Я хотела спрятаться под одеялом и ни о чем никогда не говорить. Я хотела покончить с этим и одновременно тянуть это до бесконечности.

К счастью, Кай не слышал мои мысли и вернулся домой даже раньше, чем обычно. В руках дикарь держал два небольших букета ярко-розовых кустовых роз, один из которых, мило смущаясь, сразу приняла Ивей. Второй он с такой нежной улыбкой протянул мне, что мои щеки вмиг окрасились в оттенок под стать цветам.

— Спасибо, — тихо произнесла я, разрываясь между неловкостью, тревожностью и расцветающей с новой силой влюбленностью.

— А маме? — нахмурилась девочка.

— Как только мама вернется, я верну ей весь цветочный долг, — Кай наклонился к Иви и оставил поцелуй на её по-детски округлой щечке.

Когда его темно-карие глаза вернулись к моим, я перестала обращать внимание на душащие мысли, которыми весь день страдала. А стоило его горячим губам точно так же прикоснуться к моей щеке, как он сделал мгновение назад с племянницей, вовсе их ненадолго позабыла.

— Разберемся с Иви и поговорим, хорошо? — прошептал он, задержавшись у моего уха.

Оставалось только кивнуть и отмереть. Если глупая Джуни в том же духе продолжит отключаться при дикаре, разговор будет недолгим.

Кай положил руку на мою талию, в очередной раз заставив приток тепла окутать меня от макушки до пят, и потянул на кухню. За ужином он расспрашивал Иви о школе, том мальчишке, с которым она недавно «подралась», новых учебниках и старых учительницах, стараясь свести все её вопросы о маме к простому «скоро вернется». Я молча жевала запеканку и жалела о том, что так и не придумала никакого плана.

Что за разговор? Почему так скоро?

Пузырь уюта и влюбленности вот-вот мог лопнуть.

Может, мне рано говорить о себе? Может, это на самом деле не имеет какого-то значения? С чего я вообще решила это делать?

Утекающие в никуда минуты тащили меня в дыру сомнений.

— Птичка? — сказал Кай, словно уже не в первый раз ко мне обращаясь. — Ты опять слишком много думаешь?

— Да я что-то... — откашлялась, — не услышала. Что?

— Вкусно? — дикарь повторил свой вопрос.

С твоими губами на моих всё было повкуснее, конечно...

— Да, да, очень!

Словно услышав в моих словах отвлеченные ноты, Кай с подозрением прищурился, но вернул своё внимание к Иви. В стеклянной вазе по центру стола гордо устроились нежные розы, и каждая из них – это отдельный вопрос: как лучше, как правильно?

Сложно. Правильное не всегда является лучшим, а лучшее – правильным.

Я пыталась потянуть время, пока Кай укладывал племянницу, прибирала кухню. Срочно необходима стратегия, но все мысли упирались в тупики нерешительности, останавливались, не находя себе окончаний, и уходили, не оставляя за собой ни следа решения. Желание впервые быть полностью честной конкурировало с желанием оставаться в своеобразном пузыре счастья максимально долго.

— Джун? — я услышала глубокий голос Кая, доносившийся из гостиной.

Время вышло, прятаться за кухонной стойкой от дикаря, всех разговоров и проблем – решение хоть и приятное, но инфантильное. Пора взрослеть и отвечать за себя.

С парой глубоких вдохов и выдохов я притворилась, что собралась с силами, и, покинув безопасную кухню, очутилась в гостиной. Сначала даже не нашла Кая: он сидел на полу, спиной облокотившись на диван и откинув голову на его мягкое сидение. Устал.

Полумрак окутал его мускулистую фигуру, мягкий свет из коридора отбрасывал тени, что подчеркивали высокие скулы и пухлые губы. Даже не задумываясь, я устроилась на ковер рядом с ним, хотя и диван, и два кресла в комнате были свободны. Дистанцию держать не хотелось.

Мужчина, не открывая прикрытых глаз, протянул руку ко мне и переплел наши пальцы. Страшно: я могла лишь надеяться, что это происходило не в последний раз.

— Завтра Эйрменд хочет увидеться с Иви, — тихо сказал он, большим пальцем выводя на тыльной стороне моей ладони множество кругов.

Так это «поговорим» посвящено ситуации с Иной? Дьявол, а я себя часами накручивала с таким упорством, что в глазах уже темнело. Наверное, моё мимолетное облегчение от слов дикаря было бессовестным по отношению к Ине.

— Ты такая красивая, — внезапно произнес Кай, открыв свои глаза и внимательно посмотрев в мои. — Джун, то, что произошло вчера...

Ох, нет.

На «красивой» мозг перестал соображать вовсе. Шансы связать хотя бы пару слов благополучно обнулились.

— Я понимаю, что мы встретились при обстоятельствах, далеких от нормальных, — дикарь крепче стиснул мою руку. — Что всё здесь и я были тебе навязаны. Что при нормальном раскладе мы бы никогда и не увиделись. Что мы и не должны были. И что всё это временно, — он стал немного тише. — Что скоро ты будешь дома и будешь жить своей нормальной жизнью.

Захотелось плакать. Я смаковала каждое слово Кая, сказанное с неуловимой печалью, с тоской и смиренной покорностью перед будущим. Словно перед нашим неизбежным расставанием.

— Но, — его лицо, всё еще скрытое тенями, повернулось к моему, — может быть, — пальцами свободной руки он погладил мою скулу, — ты не захочешь забыть всё это как страшный сон? Не захочешь забыть меня?

Столько невысказанных слов замерли поперек горла, превратившись в ком, что вот-вот был готов сорваться слезами.

— Я знаю, это сложно, но я мог бы приезжать к тебе или забирать сюда на выходные, — он заправил прядь волос мне за ухо. — Если ты захочешь. Мы сможем продолжать общаться и... — Кай сделал паузу в пять ударов моего растаявшего сердца. — И лучше узнаем друг друга.

Но захочешь ли ты узнавать меня, не скрытую под чужим именем?

— Джун, ты мне нравишься, — его признание заставило замереть даже бабочек внутри. — По-настоящему и с каждым днём всё больше. Пожалуйста, будь честна: нужно тебе всё это или нет?

Каждое оправдание, которым я себя кормила, уговаривая перенести свою правду на «потом», с треском разорвалось. Тянуть – лишь бессмысленно продлевать его незнание, подталкивая к еще большему разочарованию.

— Кай.

Я хваталась за хвостики собственных мыслей, но шокированная, смущенная и растерянная не могла поймать ни одну из них. Красивая? Нравлюсь? Всё больше? Ни одно его слово не могло быть абсолютной и совершенной правдой, ведь обращено оно к такой лживой мне.

— Кай, — в животе всё сжалось в узел тревоги, — я должна тебе кое-что сказать.

Он ласково улыбнулся. Подбадривал к ответу? Это не та честность, которую ты хотел услышать.

— Я тебя обманула, — выпалила на одном дыхании, обрывая себе путь назад.

Пока улыбка сходила с его лица, а пальцы замерли на моей щеке и ладони, я успела сотни раз передумать и пожалеть. На минуту мы потерялись в тишине: я в панике и страхе перед скорым будущим, а он в ожидании продолжения.

— Насчет чего, Птичка? — наконец, спросил он.

— Себя. Я, я, — я такая дура, — я сказала тебе не своё имя. Точнее, своё имя. Не свою фамилию.

Он отвернется от меня и вычеркнет из памяти слова, что минуту назад так трепетно доверил. Он обратится в холод, отодвинется и уйдет, думая о том, как поскорее от меня избавиться.

— И, — Кай немного склонил голову к плечу, — всё?

И всё? Тебе мало?

— Образование, родители — это тоже. Я солгала тебе, потому что мне было страшно, я не знала, что делать, как правильно, и...

— Птичка, — теперь обе ладони Кая обняли моё лицо, а большими пальцами он погладил под глазами, стирая дорожки слёз. — Я знаю.

Видимо, все вопросы из разряда «Что?», «Как?» отразились на моем заплаканном и испуганном лице.

— Это нормально, — продолжил он. — Ты очнулась в чужом доме с чужими людьми. Конечно, ты не будешь называть своего имени, — он с улыбкой покачал головой, а я поразилась тому, насколько же понимающим был мой дикарь. — Я бы тоже соврал, Джун.

— И ты не злишься? — не могла поверить своим ушам, оторопело уставившись в его карие глаза.

— Нет, говорю же. Я вел себя как осел с тобой. Сказать ненастоящую фамилию – самое безобидное, что ты могла сделать. И, — он смущенно откашлялся, — я сразу попытался найти всю информацию о загадочной Джун Майер, а такой нет.

Ох, как же я не догадалась раньше, что он со своими связями мог элементарно раскопать всё о любом смертном в Республике. Глупая Джуни.

— Ты притворялся?

— Не совсем. Я смиренно ждал, когда же ты будешь мне доверять.

Мозг не успевал за реальностью. Где радоваться, где смеяться, где переставать плакать? Кай Леманн был сказкой, плодом моей покорёженной фантазии, потому что таких идеальных людей на свете существовать не могло.

Я запуталась в облегчении от его понимания, в тонне тепла от его признания. Но и напряжение не могло окончательно уйти, ведь разговор еще не подошел к завершению. В самом «интересном» я так и не призналась.

— И я очень рад, — Кай подался вперед ко мне, приблизив наши лица друг к другу, — что этот момент наступил.

Его шепот закончился легким прикосновением губ к моим. Дикарь словно благодарил меня за капельки правды, что я еле-еле из себя выжала. Растаю – дальше и выговорить ничего не сумею, поэтому пришлось немного отстраниться.

Набрала в грудь побольше воздуха и собралась, будто перед прыжком в бассейн с ледяной водой, не умея при этом плавать.

— Я-Мо-рет-ти, — пропищала я в одно непонятное слово и остолбенела в ожидании его реакции.

Кай несколько раз моргнул, медленно кивнул.

— Я помню, что ты из Моретти.

— Нет. То есть да, но я не об этом. Я Моретти.

Из выражения его лица ушло непонимание. Черные брови приподнялись.

— Однофамилица? — с неуверенным смешком произнес он. — Очень дальняя родственница?

Ага, максимально.

Когда я в отрицании покачала головой, Кай издал еще пару смешков. Может, это защитная реакция? Обернутое в смех неверие?

— Я его дочь.

Вместо ожидаемого отвращения, холода и презрения дикарь пустился в подавляемый и тихий смех.

— Ты серьезно? — он потер рукой лицо. — Дьявол, я пять лет издевался над Финном за то, что он связался с Эйрменд, и сам в итоге... Это, похоже, семейное.

Не понимая ни его реакции, ни того, что сказать или сделать дальше, я нервно сминала край футболки. Поведение Кая после моего признания шло вразрез со всеми сценариями, что когда-либо были мною придуманы.

— И ты не злишься? — я повторила недавний вопрос.

— Нет, но мне нужно это переварить, — несмотря на натянутую улыбку и странный смех он выглядел крайне уставшим. Я проклинала себя за то, что добавляла ему еще больше проблем и головоломок.

— И ты не ненавидишь меня?

— За что? За репутацию твоей семьи? — дикарь покачал головой. — Нет, Джун.

Мои плечи мечтали избавиться от груза той горы страхов, тревог и вранья, что я возводила на них всё время с Каем. Еще чуть-чуть конкретики, и всё, пожалуйста!

— И ты... ты не отменяешь те свои слова? Ты не передумал?

Я всё еще тебе не безразлична? Мысли обернулись в сплошные вопросы, которые боязно даже в голове озвучивать, а произносить вживую вообще невыносимо.

— Нет и нет, — прошептал он, вновь приблизившись ко мне. — А твой ответ я так не услышал.

Вместо того, чтобы выпустить на волю очередные слова, я опустила взгляд на его губы. Вчерашние поцелуи ни на мгновение не покидали рассудок. БОльшая часть сегодняшнего страха упиралась как раз в то, что я их навсегда потеряю, даже не успев вдоволь распробовать.

— Кай, — мои дрожащие пальцы опустились на мужской подбородок, — Я тебя сейчас поцелую.

Внезапно обретенная смелость могла бы быть объяснена только тем, насколько же я сошла с ума за эти сутки. Сколько нервов, сколько хождения по одним и тем же кругам мучительных вопросов, сколько возможных и грустных сценариев. Всё оказалось зря, глупо и бессмысленно, когда весь смысл спрятался в медленном и чувственном прикосновении моих губ к губам Кая. Его теплые и сильные руки приобняли меня за поясницу, мои – запутались в прядях его диких волос.

Третий поцелуй в жизни никогда не будет чем-то мастерски умелым и теоретически правильным, нет. В моем поцелуе жила искренность и честность. В неуверенных движениях скрывалась свобода от лжи. В робких касаниях таилась легкость от сброшенного груза вранья.

— Надеюсь, это «да», — сказал он, пощекотав дыханием мои чувствительные губы, и снова крепко прижался к ним в поцелуе.

Всё еще на полу, утопая в объятиях друг друга, мы притягивались ближе. Кай тянул меня на себя до тех пор, пока моя грудь не соприкоснулась с его, пока верхняя часть моего тела практически не оказалась поверх торса дикаря. Его обжигающие пальцы гладили со спины мою обнаженную шею, путаясь в волосах, запрокидывая мою голову и углубляя поцелуй. Яркие огоньки вспыхивали там, где его кожа встречалась с моей. Новые ощущения вытесняли из памяти всё, что не являлось Каем, не было его руками, губами, языком или словами. Я чувствовала, как за крепкими мышцами бешено стучит его сердце, как своим горячим ртом он ловил каждый мой вздох, а я – его.

Это было лучше любого «да», которое когда-либо можно было выговорить.

— Но, — обретая голос на мгновения между поцелуями выдохнула я, — как? Я буду там, ты тут. Как мы это... — Кай слегка потянул мою нижнюю губу, из-за чего нить вразумительного разговора оказалась навсегда потеряна.

— У меня есть месяц, чтобы всё придумать, Птичка, — легкими поцелуями он проложил дорожку к изгибу моей шеи, посылая тысячи мурашек туда, что еще недавно могло бы называться трезвым рассудком. — Стало посложнее, конечно, но разберемся.

Откинув тяжелую от переизбытка чувств голову назад, я внимательно посмотрела в карие глаза Кая. Очарованная и завороженная, находила в его нежном взгляде сплошное отражение собственных эмоций.

— Джун, — пальцы дикаря обхватили меня за подбородок, — просьба. Теперь будем честны друг с другом, хорошо?

— А можно еще в чем-то признаться?

— Попробуй, — он с сомнением склонил на бок голову.

Случайно обнаруженные мною в библиотеке документы никак не желали выходить из головы. Явно заброшенные, пыльные и никому не нужные, они хранили в себе информацию о разных республиканских семьях, включая печально известных Моретти. Может, если дикарь расскажет, кем и зачем те фотографии похоронены под скрипучим полом, они от меня отвяжутся? То, что мысли о них вообще пробились через весь сердечный бардак и оказались вот-вот сорваться с языка, уже намекало на их важность.

— Я нашла кое-какие документы и, думаю, нам нужно это обсудить.

Вместо того, чтобы сбивчиво отвечать на вопросы Кая «Какие?» и «Где?», я с трудом заставила нас обоих подняться. Для начала с пола, затем в библиотеку. Настроение дикаря явно не предполагало копания в сомнительных бумагах, поэтому выглядел он весьма недовольным.

Кай, в знакомой манере приподняв бровь, молча наблюдал, как я на корточках ползала по полу комнаты перед книжными шкафами, диваном и креслами. Пока я постукивала по половым дощечкам, пытаясь уловить тот самый скрип, он, наверное, беспокоился, в какой же момент Птичка окончательно тронулась умом.

— О! — довольная находкой, я осторожно поддела дощечку взятой у Иви линейкой и приподняла её.

С выражением лица, полным искреннего триумфа, подала пыльные папки замершему Каю. Он переводил шокированный взгляд с них на меня, сидящую на полу, и обратно, будто не мог поверить, что мои странные поиски были действительно оправданы.

— А ты денег нигде не находила? — помогая мне подняться, спросил он.

Смеясь, я покачала головой. Пальцы Кая неторопливо поглаживали моё колено сквозь тонкую ткань джинсов, пока он, устроившись со мной на диване, рассматривал досье. Пожелтевшие от времени снимки разных ключевых политиков, знакомых и уже позабытых, еще живых и ныне мертвых, не могли быть случайными. Какие бы шпионы их ни собирали, они примечали каждую важную деталь: номера автомобилей, адреса домов, лица детей, количество карат в кольцах не всегда верных жён.

— Твои родители, — выдохнул Кай, наткнувшись на фотографию десятилетней давности.

Вечерняя аллея перед родительским домом. Безразличная и холодная даже на бумажном снимке Диана Моретти, стоящая по правую руку от мужа.

Николас Моретти, чья фотогеничная маска на мгновение фото треснула и обнажила его настоящее лицо. В прищуренных голубых глаз, в опущенных уголках рта, в морщинах на лбу и сложенных на груди руках раскрывались жестокость, разочарование и презрение. Так он смотрел на подъехавшую к дому машину. Я помнила, как Ева в то время неуверенно её водила, и узнала очередной вечер, когда тетя возвращала меня родителям после хороших выходных вдали от дома.

Чем дольше смотрела на отца, тем больших размеров становился ком в горле. Внезапно задумалась – а может, попробовать снять квартиру? Всё время в коттедже Кая на меня ни разу никто не посмотрел взглядом, подобным хотя бы капли отцовской ненависти. Зачем возвращаться туда, где страшно в коридоре столкнуться с собственным родителем?

— Как у таких родителей появилась такая ты, — продолжая листать их фотографии, пробормотал дикарь.

Они и сами часто об этом жалели.

— Генетика. Бывает, что... — я начинала очередное объяснение, так часто произносимое в стандартной городской жизни, но Кай перебил меня.

— Я же не об этом, Птичка. Ты доброе, милое и светлое создание, а они... — он сделал паузу в попытках подобрать правильное слово, чтобы не обидеть меня, — а они – нет.

Простые смертные задавали этот вопрос, пытаясь ужалить меня за неправильную внешность. Кай не был простым, он оказался идеальным.

— А с генетикой всё очень просто, — продолжил он, не поднимая взгляд от бумаг. — Давно ходили слухи.

Дикарь распечатал прикрепленный к папке конверт, который я в прошлый раз даже не заметила.

— И если здесь будет подтверждение им... — он вынул оттуда две фотографии, улыбнулся, слегка покачал головой и протянул мне. — Вот твоя генетика.

Сначала я не узнала лицо на снимках. Ужасное качество, пожелтевшая и испортившаяся бумага – эти фотографии были явно старше остальных. На одной из них замер недовольный Темный мальчик. Высокий и худой, он хмуро позировал, сидя на велосипеде. На второй, видимо, тот же мальчик, но повзрослевший до подростка. Стоял, сложив на груди руки, облаченный в деловой костюм, у деревянного стола ручной работы. Своими карими глазами он прямо уставился в камеру, прожигая тяжелым взглядом фотографа.

Сердце равномерно стучало, глаза примечали детали: опущенные уголки знакомого рта, знакомо нахмуренные брови, просторный знакомый кабинет с внушительным знакомым столом. Я рассматривала картинки под разными углами, приближая и отдаляя от своего лица, только вот они не менялись. Это точно был мой отец. И он точно был дикарем.

Кажется, этой ночью что-то переваривать придется не только Каю.

— Ты не знала, да? — его пальцы нежно обхватили мои трясущиеся запястья.

Я даже не понимала, что ему сказать, будучи не в силах оторвать взгляд от копны темных волос на голове юного господина Моретти, от его диких глаз. Таких же, как и мои.

В двадцать лет республиканцы делают операцию и, кем бы они ни были, становятся теми, кем нужно: Белыми. Всю жизнь ожидая своего очередного дня рождения, когда меня избавят от дикого проклятия, я страдала от неприязни всего белоснежного мира вокруг. Всех прекрасных и «правильных» школьников, студентов, соседей, незнакомцев в очереди, но больше всего от давления собственных родителей.

Какого дьявола? Если ты сам, Николас Моретти, когда-то был настоящим пятном на теле собственного белоснежного штата, почему относился ко мне как грязи? С тобой что, так поступали твои родители? Не будем разрывать порочный круг и отыграемся на дочери?

Злость, какую я еще никогда не испытывала, заставляла плакать, сминая в руках злополучные фотографии. Не было на всём свете лицемера большего, чем мой отец.

— Ты не знала? — повторил Кай.

Молча покачала головой. Сжимая зубы, глубоко дышала, пытаясь вспомнить хоть один способ взять себя в руки.

— Тебя обижали там?

Я кивнула, не доверяя ни языку, ни глазам, что не могли оторваться от диких глаз отца на жалкой бумажке.

— Джун, — Кай потянул из моих пальцев снимок.

Не хотела отпускать, отдавать ему. И противоречиво не хотела это когда-либо видеть.

— Ты не сможешь изменить прошлое, — своими теплыми ладонями дикарь обхватил моё лицо, убирая волоски за уши.

Недавно в этих стенах я так же захлебывалась слезами на его груди.

— Но ты можешь использовать это как инструмент. Как оружие, чтобы изменить будущее, — он сделал паузу. — Есть достаточно много людей, которые за эти фотографии свои души тебе продадут.

Как же легко могла сломаться репутация Моретти, гордого борца за Белых людей. Вечно непоколебимого, никогда не сомневающегося перед принятием очередного закона, уничтожающего Темных. Закрыть смешанные школы? Да, конечно, пусть Темных детей ненавидят остальные! Не допускать Темных в медиа пространство? Да, да, чем меньше их видят, тем больше страху должна нагонять неизвестность!

Сидя в своем кожаном кресле за тем дорогущим деревянным столом, многоуважаемый господин Моретти даже не подозревал, насколько вся его жизнь была близка к грандиозному провалу. А я знала, мгновение назад держа её в своих руках.

Его погубил бы не факт того, что до операции он был дикарем, а то лицемерие, которым он кормил всю Республику последние двадцать лет.

— Я не хочу, чтобы их кто-то видел, — прошептала я, проглатывая всю боль и желание отомстить.

Потому что его репутация – это репутация моего дома. Его лицо – это лицо моего дома. Его слова – это слова моего дома. Его позор – это позор моего дома. И его падение – это падение всего моего будущего.

Единственной целью существования Джун Моретти была учеба, бесконечная подготовка, чтобы когда-то занять пост отца. Только полный идиот, обезумевший от обиды и гнева, ринулся бы его разрушать.

— Хорошо, — кивнул Кай. — Они твои. Я ничего не сделаю.

И даже зная, что у него имелись связи и возможности, чтобы сделать очень многое, я ему поверила.

— Нужно самой во всем разобраться.

Как не быть злым на весь мир взрослым, когда в душе ты остаешься обиженным ребенком, которому не хватило любви?

— Я уверен, что ты разберешься, Птичка, — губы Кая тронула легкая улыбка. — Но ты не одна.

Его ласковые слова стали последней каплей. Я подалась вперед, крепко обняла дикаря за шею, пряча своё опухшее лицо у него на груди. Ноги скрестила за спиной Кая, практически пересев к нему на колени.

— Спасибо, спасибо тебе, — бессвязно и навязчиво бормотала я в ткань его футболки, — спасибо, ты даже не представляешь, как много для меня делаешь. Спасибо...

— Всё будет хорошо.

После момента колебания его руки принялись гладить мою спину, позволяя отдыхать от нахлынувших эмоций столько, сколько было необходимо. Обида и злость рвали меня на части, но проигрывали сильным и заботливым рукам Кая, бережно охраняющим то, что оставалось от моей души.

— А я просто хотела спросить у тебя, — не поднимая голову, шептала я, — откуда здесь эти папки.

Лучше бы о них забыла. Лучше бы никогда их не находила. Я жалела о своей чертовой находке всем сердцем, ведь раньше ему было чуточку легче.

— Это лет десять назад собирали, судя по датам, — спокойно начал Кай. — Мне было тринадцать, я собирал только наклейки с супергероями.

Мягкий смех дикаря помог застывшему холоду внутри немного растаять. Мне нравилось чувствовать тепло и вибрации его тела, слышать стук его уверенно бьющегося сердца.

— Финну было девятнадцать, и он пока тоже до шпионажа не дорос. Остаются родители, — его руки на мгновение застыли. — Их не стало девять лет назад, поэтому спросить мне не у кого.

Сердце дрогнуло от сочувствия. Я могла сколько угодно ненавидеть отца, но оставаться его дочерью. Дикарь, покинутый родными, мог по ним лишь тосковать.

— Мне очень жаль, — тихо сказала я, заглянув в его теплые карие глаза.

Он изо всех сил стремился защитить и уберечь от невзгод Ину и Иви – единственных, кто еще назывался его семьей.

— Мне тоже жаль, Птичка, — Кай мягко улыбался, будто выражая через печальную улыбку часть скопившейся боли от утраты и смирения с ней. — Я внимательно всё изучу и покажу тебе, если найду еще что-то интересное.

— Может быть, там будет что-то на Эйрменд, — предложила я, однако листать пыльные бумаги с кучей грязи в их содержимом мне больше не хотелось.

— Да, — он прижал свой подбородок к моей макушке, — будет очень кстати.

Я чувствовала себя спрятанной внутри Кая. Его запах – древесный, мускусный, домашний и бесконечно умиротворяющий, успокаивал эмоциональные скачки. А тепло его сильного, крепкого тела, будто скованного из стали, заставляло расслабить одеревеневшие в напряжении мышцы.

— Завтра тяжелый день, да?

Он пробормотал «Угу», ни на сантиметр не отстранившись.

— Эйрменд знает тебя? — спросил Кай.

— Нет.

Эта женщина считала мою семью слишком низкосортной, чтобы уделять ей свое драгоценное время.

— Тогда поедешь со мной и с Иви завтра?

— Конечно, — я устало улыбнулась, осознавая, что несмотря на всё он доверял мне.

Решение показать Беатрис настоящую Иви, проигнорировав все просьбы и наставления Ины этого не делать, давалось Каю отнюдь не легко. Я знала, что он сомневался, переживал и боялся за последствия, что не хотел, но не видел альтернатив. Госпожа Эйрменд – далеко не идиотка, не способная отличить кровную внучку от фальшивки. В её ухоженных руках чересчур много ниточек, которые она стремительно и беспощадно разорвет, если что-то пойдет не так.

Риск не оправдывался, что мы с дикарем и обсуждали каждый вечер.

— Всё будет хорошо, — повторила я недавние слова Кая.

Разберемся с Беатрис, вернем Ину, придумаем, как «узнать друг друга получше», находясь в разных штатах и живя противоположными реальностями. Я со своими политическими амбициями, и он со своими яркими звездами в ночном небе над дикими землями. Быть может, то, что невозможно сделать каждому по отдельности, вместе удастся воплотить в жизнь.

***

— Тетя с работы мамы хочет с тобой познакомиться, — рассказывала я Иви, сидя рядом с ней на кровати. — Мама сказала ей, что ты самая лучшая девочка на свете.

Полчаса назад я, растерянная малышка и напряженный дикарь приехали в небольшую квартиру на окраинах Грейсона. Безлюдный район, заброшенные или специально спрятанные подальше от ненужных глаз дома были идеальным местом для встречи с сенатором одного из самых могущественных штатов Республики.

Кай задвинул жалюзи на каждом из окон, трижды проверил квартиру. Безопасно. Казалось, он активировал режим хищника, готового броситься на всех, кто пробежит мимо его пещеры.

— Не переживай, мы с Каем будем за дверью. Если тебе что-то не понравится, сразу позови нас, хорошо?

Девочка кивнула, хмуро рассматривая незнакомую спальню. Двуспальная кровать, пустой шкаф, покрытый пылью стол, абсолютно безликое пространство. В маленьких ручонках она сжимала любимого плюшевого зайку, и Кай пообещал ей новую игрушку сразу после этой странной встречи.

Я поцеловала её в щеку, прежде чем выйти из комнаты к дикарю. Он нервничал, ходил по гостиной из стороны в сторону, с минуты на минуту ожидая приезда Беатрис.

— Ина меня убьет, — выдохнул он.

Мы даже не сказали ей о сегодняшней встрече, зная, что Белая сойдет с ума от беспокойства. Убьет и его, и меня, которые лгали в каждом телефонном звонке и притащили сюда настоящую Иви. Но самое главное – она поправится, лишний раз не впадая в истерики и нервные срывы.

— Всё будет... — я подошла ближе к нему и положила ладони на его широкие плечи.

— ... хорошо, — закончил Кай. — Она же тебя не узнает?

— Мы никогда не виделись, и она никогда не интересовалась моей семьей.

А известной в медиа личностью дикая дочь Моретти, естественно, не была.

Кай склонил голову так, что его лоб уперся в мой. Я могла разглядеть каждую черную впадинку его наполненных тревогой карих глаз, каждую морщинку напряжения у его мягких губ. «Хорошо» — приятное, доброе, но, к сожалению, ни к чему не обязывающее слово.

Когда стук каблуков в коридоре уверенно приблизился к входной двери, дикарь, оставив нежный поцелуй на моем лбу, отстранился. Я наблюдала, как он поворачивал ключ в замке, и старалась не нервничать, чтобы помочь ему спокойно пережить этот день, не добавляя беспокойств. Но когда великолепная Беатрис Эйрменд осматривает тебя с ног до головы, словно видит насквозь каждую царапину, шрам и волосок на теле, сложно не нервничать. Она даже не вошла в квартиру, остановившись в проходе, а уже заполнила собой всё пространство, провозглашая ранее свободный воздух своей собственностью.

Сначала её холодные глаза просканировали Кая, отошедшего, чтобы позволить ей войти. Облаченная в брючный костюм, с белоснежными волосами, подстриженными в каре до подбородка и собранными заколкой с драгоценными камнями, на высоких каблуках она совершенно не вписывалась в серую и невзрачную квартиру. Я в простом свитере, одолженным из гардероба Ины, чувствовала себя на уровни её прислуги. Кай выглядел одинаково опасно и в футболке, и в пуловере, и... без всего, но сегодня надел черную рубашку, сильнее подчеркивая свою темную внешность, будто хотел смутить Беатрис Эйрменд. Будто что-то в этом скучном и жалком мире в принципе могло её смутить.

Элизабет, ассистентка, о которой мне рассказывал Кай, неловко стояла за своей руководительницей, сжимая нолис в руках.

— Миссис Эйрменд, — кивнув, Кай предложил ей войти.

— Я госпожа Эйрменд, мальчик.

Повернувшись к нему спиной, она не видела, как дикарь закатил глаза. Её взгляд цеплялся за каждую трещину в стенах, за каждую ниточку, вылезшую из моего свитера. Как бы Ина ни проклинала этот факт, свои черты лица она целиком и полностью унаследовала от матери. Смотря на эту высокомерную легенду Республики, я поражалась, как же так можно скопировать человека, и понимала, как будет выглядеть Ина через двадцать лет. И лицом, и грацией, и манерой речи, и даже неуловимыми, неосознанными жестами она повторяла ненавистную ей мать.

— А это...? — Беатрис выразительно на меня посмотрела.

— Джун, моя подруга, — ответил Кай, вставая передо мной в защитном жесте.

Только я открыла рот, чтобы поздороваться, как женщина в недовольстве сжала губы.

— Моя дочь еще не умерла, чтобы ты заводил себе новых «подруг».

Так она не знала, что дикарь перед ней – это не Финн, не муж Ины? Я подумала о том, что её незнание можно было бы использовать, но начинающий злиться Кай не дал этой стратегии ни шанса.

— Я другой Леманн. Не связан с вашей дочерью.

— А где тогда «тот» Леманн?

— Умер.

На мгновение Беатрис дернулась, словно она человек, который мог испытывать какие-то эмоции, но быстро надела безразличную маску обратно и перевела взгляд на замершую подле ассистентку. До встречи с госпожой Эйрменд я считала свою мать эталоном собранности и гуру умения держаться на людях. Теперь я видела, что даже Диане Моретти еще оставалось чему поучиться.

— Почему я не знала?

— Нам не сообщали, — пролепетала Элизабет, лихорадочно ища в планшете какую-то информацию, — я всё уточню.

— Будь так добра.

— И госпожа Эйрменд, — продолжила Элизабет, поднимая взгляд с планшета на меня, — это Джун Моретти, дочь сенатора Моретти. Я виделась с ней на приемах у семьи Робертс.

Дьявол. Да простит меня Кай.

— Да? — изящная бровь Беатрис чуть приподнялась.

— Я уверена, — подтвердила девушка.

Замерший дикарь явно растерялся перед новыми обстоятельствами. Было бы глупо продолжать молча стоять за его спиной, поэтому я сделала шаг вперед.

— Приятно познакомиться, госпожа Эйрменд, — протянула я ей руку для рукопожатия.

К моему удивлению, она её даже пожала. На ощупь пальцы сенатора оказались такими же холодными, как я себе и представляла.

— Это какой-то семейный фетиш? — спросила Беатрис, обращаясь к Каю. — Поднимать свой социальный статус за счет глупеньких дурочек с хорошим наследством?

Открытая провокация и бессовестная наглость заставили меня и дикаря на секунду потерять дар речи. Кай резко выдохнул, а руки его сжались в кулаки. Что бы он ни собирался сказать, Эйрменд перебила его элегантным взмахом пальцев, словно отмахиваясь от надоедливого насекомого.

— Ладно, неважно, — сказала она. — Где он? Где ребенок Инессы?

— Оставьте сумку здесь, миссис Эйрменд, — Кай неопределенно указал на диван, голос его звучал жестко, грубо и бескомпромиссно. — И извинитесь. Она не глупенькая дурочка.

— Кай, не нужно... — начала я, смущаясь и не желая усложнять ситуацию. Еще как дурочка, только Беатрис не должна была это так быстро понять.

— Обязательно принесу свои извинения, как только она докажет мне обратное. Ребенок, — она посмотрела на наручные часы. — Я спешу.

— Пожалуйста, давай закончим с этим, — прошептала я Каю, видя, как он еще сильнее заводится, и удерживая его за предплечье. Вместо извинений нам на самом деле нужна нормальная жизнь без навязанных встреч с настоящими мегерами. — Пожалуйста, Кай.

Он коротко кивнул, но я видела, что это был далеко не конец. Дикарь терпел, пытаясь выстроить приоритеты и не проиграть Беатрис. С каждым произнесенным ею словом я убеждалась, что нам с Каем в таких играх еще не хватало опыта, что противник в лице этой белокурой пантеры воспринимал нас как десерт, а не оппонентов. Никакой информации на семью Эйрменд в злополучных бумагах не обнаружилось, вот и приходилось забывать о гордости, проглатывая ответные оскорбления.

Кай постучал в дверь спальни, где ждала Иви, и заглянул к ней, прежде чем полностью открыть дверь. Девочка в бежевом шерстяном платьице сидела на кровати, смущенно улыбаясь уставившимся на нее взрослым. Я заплела её черные волосы в две длинные косички, выделяя бледное личико и поразительно яркие голубые глаза, так похожие на ледяные глаза сенатора Эйрменд.

— Это девочка, — пробормотала Беатрис, делая осторожный шаг в спальню.

Женщина вошла, оставляя брендовую сумку, как сказал Кай, в кресле со своим ассистентом, и медленно закрыла за собой дверь. Казалось, что стоило ей увидеть Иви, и её маска вновь дала слабину. Может, внучка напомнила ей о маленькой Ине? Когда-то и она была прекрасным ребенком, сродни фарфоровой кукле.

Мы застыли в ожидании. Время, как назло, тянулось бесконечно.

— Может, глянем что-то? — я протянула Каю нолис, который специально захватила из дома, чтобы отвлечь дикаря.

Он согласился. Мы устроились на диване, включив случайный фильм. Конечно, глазами Кай смотрел в экран, но мыслями был максимально далек от сюжета, и я его понимала. Слишком много эмоций, слишком много слов, слишком много рисков, а не прошло и часа.

Элизабет, так просто и безобразно сдавшая меня Эйрменд, молча набирала сотни сообщений в своем планшете.

Будет ли Беатрис использовать полученную информацию против нас? Как? Могла ли она связаться с моей семьей? Каков мотив? Что можно предпринять?

Слишком много отклонений от сценария. Прошла уже половина фильма, а я не запомнила и имени главного героя. В какой-то момент Элизабет подошла к двери спальни и неуверенно постучала.

— Госпожа Эйрменд? — произнесла она, слегка приоткрывая дверь.

— Что? — мы услышали недовольный голос Беатрис.

— В три заседание, нам нужно ехать, осталось всего лишь пятнадцать минут...

— Подождут.

Кивнув, ассистент вернулась на свое место. Когда наш с Каем фильм подходил к концу, она вновь постучала в дверь.

— Госпожа Эйрменд, заседание...

— Что?

— Оно заканчивается, сенаторы интересуются, где вы...

— Я всегда где-то рядом.

Когда девушка снова села в кресло и принялась отвечать на десятки писем, мне даже стало её немного жаль.

— Наверное, сложно работать на миссис Эйрменд? — спросила я, впервые обратившись к ней.

— Это большая честь для меня, — ответила Элизабет, не отрывая глаза от планшета.

Да, но никакая честь не отменяла катастрофической сложности.

Спустя еще один бессмысленный фильм (Элизабет уже не пыталась сообщать о каких-либо встречах) Беатрис, наконец, вышла из спальни. Я сразу же проверила Иви – не плачет, не расстроена? Но девочка была в порядке, спокойно продолжая играть со своим зайцем. Лицо сенатора не выражало ровном счетом ничего, поэтому её настроение оставалось сплошной загадкой.

— Я сообщу тебе о следующей встрече, — сказала она Каю.

Желваки заходили на челюсти дикаря. Он облокотился на стену, сложил руки на груди и всем своим видом выражал скопившееся внутри напряжение и гнев.

— Не будет следующей встречи. Мы договаривались об одной.

— Я передумала, — просто парировала женщина, направляясь к выходу.

Как она не падала, так быстро переставляя ноги, будучи на высоченных каблуках, тоже оставалось открытым вопросом. Элизабет, еле поспевающая за ней, кивнула мне на прощание, чем не заморачивалась сенатор. Не оставляя после себя больше ни слова и не давая возможность сказать что-то дикарю, Беатрис ушла.

Вернувшись к Иви, я заметила, что её длинные косички расплетены, а в черных локонах сияла заколка, инкрустированная драгоценными камнями. Та самая, которая еще пару часов назад как корона красовалась на златовласой голове госпожи Эйрменд.