Меня разбудил скрип приоткрывающейся двери в спальню.

Высокий мужской силуэт в дверном проходе мог бы напугать, если бы я не провела последние пару часов в его ожидании.

Дикарь вернулся.

Бросив взгляд на электронные часы, я осторожно выбралась из-под мягкого тела Иви. Четыре часа ночи. Или это уже утро? Вечер, полный моих слез и яркого вкуса европейских вин, казался кусочком другой жизни, какой-то параллельной глупой Вселенной, ныне стертой в пыль. Какое право я имела реветь у него на груди, купаясь в жалости к несчастной себе, когда в его мире в мгновение могла развернуться такая трагедия?

Я медленно приблизилась к Каю, всё еще стоящему у двери. Свет в коридоре за его спиной мягко освещал раскинувшуюся в постели Иви: та крепко спала, обнимая подушку. Лицо дикаря, скрытое в полумраке, могло бы ответить на все вопросы, что не давали провалиться в сон мне. Но я боялась этих ответов, боялась увидеть его уставшие карие глаза, боялась услышать его отрешенный голос, боялась его реальности.

Неведение были моей защитой и его проклятьем.

— Кай, — я прикоснулась к его пальцам. Холодные, будто он долгое время находился под открытым осенним небом. — Пойдем, — осторожно потянув дикаря в коридор, чтобы не разбудить Иви, я закрыла дверь её спальни.

Он действительно устал. Темные круги под дикими глазами ярким пятном выделялись на побледневшем мужском лице.

— Как она? — мой голос был лишь шепотом между нами, а пальцы продолжали касаться его ладони.

— Её оперируют, — прошептал он, опустив взгляд к нашим рукам.

Мне нужно было научиться поддерживать людей. Прочитать об этом книги, послушать заумные лекции специалистов: что говорить, как правильно слушать, о чем промолчать, но было уже поздно. Желание помочь Каю, такому сильному, широкоплечему и высокому мужчине, дикарю, всем своим видом внушающему максимальную опасность, перевесило всё, что я чувствовала до этого.

— Пойдем, — повторила я, ведя его за руку к лестнице, а затем на кухню. — Я сделаю чай, и ты мне всё расскажешь, хорошо?

Неосознанно кивнув, он молча наблюдал за тем, как я набирала воду в чайник. Никогда не была инициативным человеком, тем более здесь, в чужом коттедже и под чужим именем, но его потухших взгляд пугал своей безысходностью. Я не узнавала в нем привычного дикаря. Катастрофическая усталость волнами исходила от его сгорбившейся за столом фигуры. Поникший и обессиленный, он не просил помощи, а я не была той, кто мог бы помочь, но пообещала себе хотя бы постараться.

— Вот, — поставив на стол две чашки с горячим чаем, я села рядом с Каем.

Поколебавшись на мгновение (не слишком ли это?), протянула руку к его ладони, лежащей между нами на столе, и начала её поглаживать, большим пальцем, выводя небольшие круги. Взгляд Кая вновь сфокусировался на наших руках.

Я не знала, зачем это делала, хотела поддержать, а нормальных способов не изучила. Но мне становилось легче, когда он гладил меня по волосам в библиотеке, так, быть может, и дикарю нужно немного ласки.

Мы молчали. Минута, две, три, чай остывал.

Вдруг он переплел наши пальцы, крепко прижимая мою ладонь к своей.

— Мне кажется, — наконец, произнес Кай, — если еще что-то случится, я просто сломаюсь.

Мало что может напугать сильнее, чем слова несгибаемого человека о том, что он может треснуть.

— Операция? Я думала, тебя так долго нет, потому что ты с ней...

— Нет, — он покачал головой, — мы долго ехали. Потом я... долго ехал обратно.

Странно. Грейсон находился в получасе езды.

Внезапно телефон Кая ожил, сигнализируя о входящем сообщении. Мужчина дернулся, прочитывая текст, и сильнее сжал мои пальцы. Так близко: не было ни сантиметра кожи на ладони, которая бы его не касалась. Моё сердце отказывалось анализировать это, пока не будут сняты наиболее важные вопросы.

— Её всё еще оперируют, — пораженно выдохнул он, убирая смартфон.

— А где она? — решилась спросить я. — Ты сможешь её навестить завтра, да?

Когда он отрицательно покачал головой, паника в груди начала расцветать с новой силой.

— Что я наделал, Птичка? — выдохнул он, будто ломаясь под всем грузом, что свалился на его плечи.

— Расскажи мне, — на этот раз наши переплетенные пальцы сжала я, стараясь так вернуть его к реальности. — Куда ты увез Ину?

— В Эйрменд.

Штат Эйрменд – своеобразная цивилизация внутри целой Республики, а Беатрис Эйрменд, возомнившая себя самопровозглашенной королевой, считала даже моих родителей слишком низкосортными личностями, чтобы тратить на них своё время. Она не посещала другие штаты (если это не вынужденная поездка в столицу), она не общалась на равных с другими главами (если это не вынужденный диалог с президентом), она творила собственную политику на карте, ограниченной территорией своей земли.

Её ненавидели то ли из зависти, то ли из страха перед тем, насколько её штат действительно может стать независимым.

Семь лет назад главной темой всевозможных СМИ были похороны Инессы Эйрменд. Штат, оставшийся без единого наследника, и одинокая вдова, поднимающая его с колен, появлялись в каждом выпуске новостей, являясь центром всего информационного поля Республики.

И каковы же на самом деле отношения Инессы, ныне Леманн, и её матери, что не проронила ни слезинки на псевдо похоронах единственной дочери, мне оставалось только догадываться. Но один только взгляд на обессиленного Кая подсказывал: всё очень, очень плохо.

Кай был не из тех, кто рисковал здоровьем близких из прихоти и сомнительной возможности наживы. Всё то недолгое время, что я наблюдала за его семьей, он открывался как защитник, стеной оберегающий своих девочек. Именно поэтому я понимала: если он согласился отдать Ину в Эйрменд, значит, альтернатив не существовало.

— Расскажи мне, — вновь сказала я, желая собрать полную картинку этой чертовой ночи в голове.

— Я договорился с Беатрис, — начал Кай после небольшой паузы и пары глотков остывающего чая. — Она прислала вертолет на границу штатов. Её ассистент пишет мне о том, что там происходит.

— Хорошо...

— Это не хорошо, Джун, — качая головой, перебил дикарь.

— Но выбора ведь не было, верно?

Он кивнул.

Конечно, Беатрис Эйрменд могла помочь дочери из материнской любви, но я слишком хорошо знала касту людей, в чьих руках сосредоточено катастрофически много власти, чтобы в это просто так поверить. Они привыкли выжимать собственную выгоду даже в тех ситуациях, где кровью истекали собственные дети.

— На каких условиях? Что она хочет?

Прежде чем ответить, он возвел глаза к потолку, будто вспоминая о чем-то на втором этаже. Возможно, о ком-то, кто мирно спал в своей постели, скучая по маме.

— Она хочет увидеться с Иви. Я не уверен, что поступил правильно.

— Ты её защитишь. Все решения, которые ты принял, приведут к главному: Ина будет в порядке.

Он смотрел в мои глаза, потерянный и сомневающийся – человек, который хочет и не может поверить в услышанное.

— Встреча будет не в Эйрменд? — дикарь был слишком осторожен, чтобы согласиться вывезти Иви так далеко от дома.

— Здесь. Это единственное, в чем Беатрис уступила.

— Ты обеспечил Ине лучшую помощь и защитишь Иви. Всё будет хорошо.

— Ина была против. Она столько плакала, Джун.

— Ей больно и страшно. Конечно, она плакала, — я старалась сложить губы в улыбку. — Ты сделал более чем достаточно, Кай. Теперь нужно решить, что сказать Иви завтра.

Я с трудом представляла, какие слова об отсутствии матери могут не довести девочку до слез. Придется выбрать наименее плаксивый вариант из всех.

— Я не вывезу Иви сейчас один, — свободной рукой он уставши потер глаза. — Нужно столько работать, чтобы разобраться с этим дерьмом. Я не справлюсь с ней.

— Помогу, — и это были искренние слова, — я помогу с ней.

— Ты не обязана, — впервые Кай позволил себе улыбнуться, но улыбка эта была смесью грусти со смирением.

Дикарь неустанно гадал, как решить множество проблем в одиночку, а моё сердце сжималось от волнения за него. Даже самому сильному человеку на свете иногда нужно время, место и тот, кто понимает и принимает его слабости. Тот, с которым можно поделиться своими страхами и беспокойствами, не строя из себя бессердечную крепость, что не знает ни ночных кошмаров, ни дневных тревог.

— Я хочу. Ты можешь мне её доверить. Отвезти в школу, забрать, накормить, занять её. Я справлюсь.

Для ответа ему потребовалось время – его карие глаза долго всматривались в мои в поисках мотивов, сомнений и теней опасности. И пусть я была лживой девчонкой, выдающей себя за неизвестную, пусть моё поведение и слова не вписывались ни в какую логику и будущие планы, я искренне хотела помочь. Кай спас мне жизнь. Минимум, что был в моих силах, поддержать его с Иви.

— Ты, правда, думаешь, что я поступил правильно? — медленно произнес он.

Дикарь искал в моих глазах сомнения. И не нашел.

— Да.

— Птичка, — в этот раз его улыбка больше напоминала прежнего Кая, а в диких глазах показалось тепло, — пожалуйста, поможешь мне с Иви?

— Да, — и я улыбнулась в ответ.

Очередное телефонное уведомление заставило нас обоих напрячься. Получать новости о близком так, издалека и бездушными буквами, за которыми могло скрываться что угодно, было издевательски. Кай уставился на сообщение, а я всё ждала, застыв и считая секунды, когда он сможет его озвучить.

— Она в реанимации, стабильна, — он сглотнул, опустив глаза в стол, — матку удалили.

Воздух между нами замер, не попадая в легкие, голову пронзили холодные иглы.

Сознательно не заводить ребенка – это выбор, который может сделать каждая. Но столкнуться с реальностью, где даже этот выбор отобрали и оставили с фактическими «нет» и «никогда» – это боль, которую ни одна не заслужила.

— Мне очень жаль, — мои слова напоминали хрип. — Мы сможем поговорить с Иной завтра?

Кай отрешенно кивнул, но мы оба понимали: не было ничего во всем мире, что можно было бы ей сказать.

Молчание тучей заполнило пространство. Я так и не сделала ни глотка чая: не хотелось ничего, кроме окончания этой бесконечной ночи. Время близилось к пяти часам утра, на лице Кая каждая минута отражалась усталостью за целый час.

— Тебе нужно поспать, — произнесла я, вставая из-за стола и убирая наши кружки в раковину. Ладони стало непривычно прохладно без контакта с его кожей. — Ложись, Кай. Я лягу с Иви.

Он вновь отрешенно кивнул, не сдвигаясь с места.

— У тебя ведь завтра много работы, верно?

— Нужно найти, чем её шантажировать, если вдруг...

Поняла: дикарь собирался раскопать достаточно скелетов Беатрис на тот случай, если та вдруг решит играть по своим правилам, наплевав на общие договоренности. Куда в нашем прекрасном мире без шантажа, грязи и угроз?

— Тебе нужны силы, поспи, Кай.

Он тяжело выдохнул.

— Спасибо тебе, Птичка, — сказал дикарь и ушел, оставляя меня наедине с остывшим чаем.

Мысли в безутешном сознании боролись с чувствами за право первенства: женское сочувствие к Ине, беспокойство об Иви, попытки понять тяжесть на плечах Кая. Безмолвные слезы потекли по моему лицу, пока я протирала кружки от разводов после мытья.

Но это было время не моей слабости, поэтому пришлось собрать оставшиеся силы во что-то, похожее на хладнокровие, и успокоиться.

Поднявшись на второй этаж, я заколебалась прежде, чем войти в спальню к Иви. С сомнением уставилась на закрытую дверь комнаты Кая: может быть он уснул и не стоит его тревожить? А вдруг нет? Но какой с меня тогда толк?

Этой ночи принадлежали все наши сомнительные решения. Кривые, далекие от совершенства, логики и морали, покореженные обстоятельствами и скомканные под давлением противоречий, они брали власть над такими же неправильными нами.

Я приоткрыла дверь его спальни. Дикарь не спал. По пояс обнаженный, одетый только в легкие пижамные штаны, он сидел на краю кровати, уронив голову на руки. Полумрак скрывал его лицо, но не мускулы накаченных рук и широких плеч, перетекающих в крепко сложенные грудные мышцы и жесткие линии пресса на животе. Тени играли на изгибах его тела, делая фигуру еще мрачнее и внушительнее.

— Ты в порядке? — спросила я, неловко кашлянув: слишком много обнаженной кожи Кая всё еще вводило в недолгий ступор.

Он, не двигаясь с места, что-то сказал в ответ, но я не разобрала из-за прижатых к его лицу ладоней.

— Кай? Ты в порядке? — я подошла ближе, останавливаясь у сгорбленной мужской фигуры.

Вместо того, чтобы ответить, он отнял руки от лица и приобнял моё застывшее тело. Своими ладонями дикарь притянул меня так близко, что наши колени могли легко соприкоснуться. Я чувствовала жар, прилипший к моим щекам от его близости, видела капельки воды, что замерли на его сильных плечах после душа, слышала его рваное дыхание. И снова так близко.

Подавшись вперед, он опустил свою голову так, что она уткнулась в мой живот, и застыл. Несгибаемый, но переживающий чересчур много для одной ночи.

В это мгновение внутри моей головы вместо инструкций и многолетних правил поведения горел лишь огонь, исходящий от его тела. Казалось, хрупкая связь, что рождалась между нашими прижатыми друг к другу телами, могла разрушиться, стоит только произнести неправильное слово и сделать неверный вздох.

— Нет, — ответил он спустя пару секунд, пощекотав горячим дыханием мой живот сквозь ткань тонкой футболки.

Я не знала слов, что могли бы привести хотя бы сотую его часть в порядок. Поэтому медленно прикоснулась к влажным после душа волосам Кая, неторопливо разглаживая дикие пряди. Оставалось только надеяться, что в особенные моменты прикосновения могут быть сильнее слов.

— Как мне всё это исправить? — шептал Кай, крепче обнимая мою спину.

Десятки извинений за молчание крутились вихрем в голове, пока я не находила ответ. Гладила его голову, плечи, лопатки, искала на его загорелой коже смысл, который могла бы озвучить, и молчала. Пальцы дикарь сминали мою футболку, словно она стала виновником его боли.

Сколько прошло времени, никто из нас не знал, но, в конце концов, он отстранился, убирая за собой всё тепло своего тела, криво улыбнулся и пожелал мне спокойной ночи.

Когда я вернулась к Иви, рассвет преспокойно раскрывался всеми красками за окном, будто ничего этой ночью и не было. Так несправедливо.

***

Если бы у меня была семья, какую изображали для Иви мы с Каем, я была бы самым счастливым ребенком на свете. Неделя с того проклятого звонка Нэтью стала своеобразным откровением: я могла бы стать неплохой матерью. Наверное.

Каждое утро начиналось со сборов пятилетней сони в школу и попыток заплести её длинные черные волосы в косы. К концу недели у меня даже сносно начало получаться. Я складывала ей в рюкзак подобие завтрака (который тоже начал сносно получаться где-то к концу недели), сажала в машину Ины и отвозила на занятия. Директриса Нэтью, позабывшая мою липовую фамилию, называла меня перед другими родителями и учителями «миссис Леманн», что сначала немного сводило с ума, а потом даже оказалось приятно. Леманн хотя бы настоящее имя в отличие от Майер. После уроков я возвращалась за Ивей, разогревала заранее приготовленный Каем обед и помогала девочке с домашними заданиями. Чем меньше было у нее свободного времени, тем меньше она скучала по матери, поэтому в ход шло всё: мы в четвертый раз смотрели мультфильм о принцессе индейцев, прошли все её настольные игры и начали рисовать свои, по детским самоучителям пытались осилить один из европейских языков – французский (в нашей уникальной кривой интерпретации, конечно).

Я не знала, как быть хорошим родителем, но двадцать лет своей жизни видела плохих. Сформировалось простое правило: не делать как они. Неделю оно прекрасно работало.

Первым же вечером вернувшийся с «работы» Кай привез мне новый телефон и большой пакет из магазина одежды.

— Это теплая куртка, — пояснил он в ответ на мой невысказанный вопрос, — не будешь же ты постоянно ходить в моей. Вроде твой размер.

Я была свободна: свободнее, чем когда-либо дома.

Несла ответственность за Иви и делала всё, чтобы не подвести ни дикаря, ни Ину. Девушка стабильно поправлялась, но всё еще находилась в Эйрменд под присмотром докторов, которые опасались осложнений после операции. Ежедневные звонки – она говорила с Каем, со мной, но реже с дочерью – были тяжелы морально. Голос Ины будто сломался: стал тише, слабее, в нем звучало меньше уверенности и заносчивости, ранее присущей всесильной диве. Если с ней говорила Иви, которая думала, что мама в командировке по работе, в результате ревели обе. Приходилось ждать, когда всё закончится, и надеяться, что притихшая Беатрис Эйрменд не готовила эту неделю новые проблемы.

Дикарь пропадал в «работе», находя в ней цель, что помогала держаться наплаву. После той ночи трещины за своей стеной он больше не обнажал. Ради Иви собрался и находил в себе силы улыбаться, подшучивая над её растрепанными косичками и читая ей перед сном любимые истории.

Когда он возвращался домой, непременно радовал её новой игрушкой, интересной сказкой или небольшими букетами цветов для нас обеих. Только разговоры с Иной выбивали его из колеи. Я замечала, как Кай выходил во двор, подолгу оставаясь там и вдыхая холодный воздух, чтобы немного прийти в себя.

Однажды вечером он привез целый пакет разноцветных шаров и мишуры, какие использовали в старых европейских мультфильмах, украшая на Рождество срубленные ели.

— Ты же хотела, как в мультиках, да? — Кай показал Иви сияющий красный шар на ниточке. — Пойдем украсим пару деревьев во дворе.

— Сделаем фотографию для мамы? — она практически подпрыгивала от нетерпения заняться украшением.

— Конечно, — ответила я, застегивая на ней куртку. — Она вернется и увидит эту красоту.

Вечер выдался хорошим: безветренно, не слишком холодно. Идеально для девочки, которая, будучи на руках Кая, прикрепляла к елочным ветвям разноцветные шары, звезды и пластмассовые снежинки.

Я подавала ей игрушки, испытывая одновременно столько противоречивых чувств. Мне было грустно, что первопричиной такого хорошего вечера являлась болезнь Ины, что мы делали это для того, чтобы занять малышку. Но совру, если скажу, что мои улыбки были фальшивыми. Рождалось и с каждым днем укреплялось чувство семейного уюта, без которого внутри как у камина без огня.

Пусто, неправильно, чего-то не хватает.

Кай изо всех сил старался сделать её, свою голубоглазую племянницу, счастливой даже несмотря на все непонятные ей обстоятельства. Интересно, как много Белых и правильных отцов Республики были способны на то, что ежедневно делал он? Ответ, конечно, не сосчитать, но из общего количества отцов можно смело вычесть, как минимум, одного – моего.

Позже этим вечером Иви, с покрасневшими от мороза щеками, робко протянула мне бумажный лист с каким-то списком.

— Что это? — спросила я, подавай ей хлопья с молоком перед сном.

Дикарь, занятый своими мутными делами в ноутбуке, поднял на нас заинтересованный взгляд. Я с улыбкой приметила, что и его скулы немного покраснели после долгого пребывания во дворе. Наверное, мои выглядели не лучше, но оно того стоило: звонкий смех Иви и её довольные улыбки озаряли округу намного сильнее уходящего в закат осеннего солнца.

— Список подарков, которые вы с Каем и мамой можете подарить мне на день рождения, — беззаботно ответила девочка, скручивая в тонких пальчиках растрепанную косу.

Я не удержалась от смешка и покосилась на дикаря. Тот выглядел так, будто не понимал, как отреагировать: посмеяться, похвалить Иви за находчивость или возмутиться её наглости? Что умные люди пишут в заумных руководствах для «хороших» родителей? К несчастью, никто из нас двоих не был ни родителем, ни «хорошим» в общем понимании этого слова.

— Там есть домашние животные? — Кай откинулся на спинку стула и выжидающе посмотрел на ребенка.

Она молча кивнула, потеряв немного уверенности.

— Перепиши без них, — вынес вердикт дикарь.

— Но я хочу котенка!

— Нет, пока ты сама как котенок.

— А когда у тебя день рождения, солнышко? — я погладила её по руке, отвлекая от разочарования.

— Летом, — Иви забрала у меня заветный лист бумаги и принялась за хлопья. — Я напишу для тебя другой список.

Улыбка на моих губах дрогнула.

Лето.

Когда-то давно, как будто в другой жизни и другому человеку, дикарь обещал вернуть меня в мою привычную жизнь через два месяца. Сентябрь медленно клонился к своему логическому завершению, плавно переходя в холод октября и наше расставание.

В суете и бесконечном новом, что так неожиданно открывалось в этом коттедже и с этими потрясающими людьми, я и подзабыла о том, что будущего, что «лета» у меня здесь не будет. Моё время было ограничено рамками, раньше казавшимися непристойно широкими, а сейчас оказавшимися до невозможности душными.

Все двадцать лет жизни я строила планы на счастливое «после»: после операции, после голубых глаз, после переливающихся золотом волос, после диплома, после работы в сенате штата... Моё «после» не изменилось. Стоит только вступить в стены собственного дома, задуманное будет четко исполнено, будто никакой дикарь никогда не расстегивал мне платья. Только вот кое-что важнее планов всё же изменилось.

Я.

— А мне для тебя написать список подарков, которые хочу я? — сглотнув подступающим к горлу ком, спросила я у Иви.

Она удивилась. Дети с трудом воспринимают информацию, что праздники бывают не у них одних. И то вина взрослых: мы просто не умеем праздновать так искренне, как счастливые пятилетки.

— А когда у тебя день рождения...?

— В начале ноября.

— Я не успею подготовиться!

Покачивая головой и выдавливая улыбку, на какую только была способна, я успокоила девочку, что список – всего лишь шутка, и единственное, к чему ей реально пора готовиться, это ко сну.

Она уснула только на половине очередного вечернего просмотра древних мультфильмов. Я и не заметила этого, будучи в полудреме, пока дикарь осторожно не поднял её на руки с дивана, чтобы уложить в постель. Мои мысли грустно возвращались к лету, к призрачному «после», которое заберет меня из этого пузыря чужой жизни. Здесь я чувствовала себя нужной, тогда как единственный человек, которому действительно была нужна дома, уже давно был похоронен.

Всю неделю я насыщалась всевозможными новостями с помощью мобильного, что отдал Кай. Тащила информацию о том, что происходило в Моретти, Эйрменд и Грейсоне, отовсюду, лишь бы найти хоть что-то полезное. Господин Николас Моретти продвигал в правительство новые законопроекты, которые критиковала Госпожа Беатрис Эйрменд, а в Грейсоне выбирали временно исполняющего обязанности Господина Майкла Грейсона, пропавшего из информационного поля всей Республики.

Каково матери и отцу в моё отсутствие? Уже практически месяц мысленно они меня похоронили или до сих пор искали? А начинали ли в целом поиски? Ни одного словечка о пропавшей младшей Моретти, ни одной морщинки на лбу Дианы Моретти во время десятого интервью за месяц.

Нет её и нет, этой странной дикой Джун.

Если бы моя дочь пропала после страшной ночи в диких землях, забравшей жизни у других молодых людей, я бы наизнанку вывернулась от неизвестности, страха, горя и скорби. Мой любимый вид самообмана: родителям не всё равно, они всего лишь умеют скрывать свои трагедии лучше, чем я могу представить, всё еще работал.

Кай опустился рядом со мной на диван. Я свернулась калачиком, забравшись туда с ногами и не находя силы подняться наверх, уложить себя в кровать и подготовиться к очередному завтра.

— Как Ина? — тихо спросила я в окутавшей нас тишине.

— Ассистентка Эйрменд пишет, что за ней нужно наблюдать из-за осложнений. А Ина говорит, что она в порядке, — он печально усмехнулся. — Но она, в принципе, много чего говорит. Так что не знаю.

— Ты думаешь, они тянут время?

Сама Беатрис говорить не желала. Ежедневно появлялась то на выставках, то на открытиях научных центров, то на заумных лекциях в университетах, ни разу за неделю не вспоминая об Ивей и их с Каем уговоре. Было бы волшебно надеяться, что она передумала, но до такой степени детской наивностью никто из нас не болел.

Кай кивнул.

— Меня это так бесит. Я просто сижу и жду, что будет делать Эйрменд. И ничего не могу, Птичка.

— Не просто. Ты работаешь, ты ищешь всё, что может помочь. Всё, что ты делаешь, правильно. Всё будет хорошо.

— Дай мне свою руку, и я в это немного поверю.

— Забирай, — не глядя, на ощупь в полумраке я коснулась своей ладонью пальцев Кая. Он переплел наши пальцы.

Горечь застряла где-то в глубине моих легких, накрывая новой волной печали. Скоро в «после» не будет теплых рук Кая, осторожно, но крепко сжимающих мои. Вся неделя была полна прикосновений, тихих, уверенных и уже таких привычных. Я хотела, чтобы он понимал, что не остался наедине со всеми трудностями, что вот она я со своими кривыми попытками поддержки и нелепой помощью. И судя по нашим сцепленным рукам, у меня что-то получалось. Только вот с каждым мгновением, подобному этому, я все больше привязывалась к дикарю.

Мы молчали: я, оглушенная мыслями о том, что буду скучать по нему, и он, тонущий в своих диких, неутихающих тревогах.

Хотелось или плакать, или дальше спать, но победило, к счастью, второе, и я не заметила, как уснула, так и не отстранившись от Кая. Когда он мягко взял меня на руки, как недавно Ивей, я что-то сонно и недовольно проворчала. Воспоминания о той ночи ускользнули от меня уже на утро, но будто пазлы я собрала приятные моменты, как он укрыл меня одеялом, убрал от лица растрепанные пряди диких волос и погладил по щеке прежде чем уйти.

Может быть, что-то прошептал? Увы, не помню.

Следующий вечер проходил в том же размеренном темпе. Вернувшийся домой Кай нашел нас с Иви в библиотеке: мы искали сказки, которые еще не читали. Я заранее мысленно готовилась к тому, что вскоре придется придумывать неизвестные ей истории самостоятельно. После очередного совместного ужина, полного домашнего тепла и ароматов пряных специй, дикарь отправился во двор, поговорить с Иной. Когда спустя полчаса он так и вернулся, чтобы привычно пожелать Иви спокойной ночи, я выглянула на веранду в его поисках.

В первую ночь в этом коттедже я не осознала красоту окружающей нас дикой природы, пораженная страхом и отчаянием. Мне было настолько страшно, что я не обращала внимание ни на чистоту сияющих звезд, ни на величие вековых деревьев, упускала из вида всё действительно важное. В городе не встретишь ничего настоящего: фальшивые люди под искусственными кустарниками в бетонных коробках. И будущее моё теперь виделось точно так же фальшиво.

Дикарь стоял, одетый в теплый свитер, и только слегка улыбнулся, давая понять, что заметил моё присутствие. Наблюдая, как воздух изо рта Кая превращается в клубки пара, я с горечью осознала, что и сама была концентрацией вранья в настоящем времени. Но с другой стороны, я лгала лишь о оболочке: фамилия да профессии родителей. Какая во всем этом разница, когда все искренние намерения налицо? Неужели буквы моего имени могут быть важнее, чем то, что я – друг? Десятки ежедневных доказательств мою пользу.

— Птичка, — обратился ко мне Кай, — ты, кажется, слишком много думаешь.

Да, и я думала о том, что пора тебе кое в чем признаться.

— Ты в порядке?

Он кивнул, потирая свои карие глаза, под которыми давно уже залегли тени усталости.

— Тут красиво, — я перевела взгляд на пушистые облака, местами подсвеченные ледяным диском Луны.

— Красиво, — Кай улыбнулся той улыбкой, что смягчала резкие черты его лица, делая острый взгляд нежнее. — Иди домой, замерзнешь. Я скоро приду.

Конечно, то была не лучшая возможность для признаний, и мне нужно было всё серьезно обдумать, но я почувствовала небольшой укол сожаления. Время. Я хотела поймать все мгновения, по которым «после» придется еще сильнее скучать.

Удрученно кивнув, я сделала резкий шаг к двери, не заметив тонкий слой льда, покрывающий часть веранды. Руки Кая были единственным, что спасло меня от неприятного падения и удара лбом о деревянные доски. Он среагировал вовремя, притянув мое неуклюжее тело к себе и приобняв теплыми, сильными руками. Так тесно. Я прижималась к нему: ноги, бедра, живот, грудь, Кай был одновременно здесь и везде вокруг.

Отняв одну руку от спины, он опустил свою ладонь на моё лицо, большим пальцем поглаживая скулу. Наши взгляды сцепились между собой точно так же, как практически ежедневно сцеплялись руки – крепко и естественно. Я забыла о том, что искала его в диких глазах, теряясь в той нежности, что там находила.

— Джун, — выдохнул он моё имя, опуская взгляд ниже. От осознания того, что он смотрит на мои губы, внутри всё затрепетало.

— Я тебя сейчас поцелую, — его дыхание коснулось моего приоткрытого рта.

Ох.

Кай дал мне пару мгновений, чтобы сказать «нет», чтобы отстраниться, чтобы покачать головой, чтобы сделать хоть что-то в знак отказа. А я, находясь в самом счастливом трансе в своей жизни, закрыла глаза. В предвкушении.

Но всё равно не была готова к тому, насколько мягкими и горячими окажутся его губы, прикоснувшиеся к моим. Насколько ласково его пальцы погладят мои скулы, шею и волосы, чтобы притянуть к себе еще ближе, когда казалось, что ближе и невозможно. Насколько обжигающей покажется его ладонь на моей спине, прижимающая меня к нему. Насколько приятно легкая щетина на его подбородке пощекочет мою кожу. Насколько медленно и трепетно его губы, словно боясь меня спугнуть, задвигаются напротив моих, раз за разом увеличивая давление, уговаривая последовать за ним. Насколько искренним будет взрыв бабочек внутри моего живота, сердца, сознания и души, стоило только кончику его языка осторожно прикоснуться к моему.

Кай не торопился, не давил, не вынуждал меня отдать ему больше, чем я была готова. Мои пальцы запутывались в его волосах на затылке, а дыхание сбивалось, смешиваясь с его. Не было ни звезд, ни ночи, ни далеких городов, когда наши губы, языки и пальцы ласкали друг друга, когда где-то на очередном рваном вдохе потерялась грань между ним и мной.

Если все первые поцелуи мира такие, я была счастлива за каждую девушку на свете. И пусть мои движения были неуверенными и ласки не такими правильными, как пишут в романах и пытаются показать в фильмах, я доверилась дикарю. Единственному мужчине, подарившему мне волшебство первого поцелуя.

Я открыла глаза, одна из рук Кая всё еще придерживала мою спину. Если бы не это, можно было бы снова оказаться близкой к падению из-за трясущихся ног. И признаться честно, если угроза поскользнуться вновь приведет губы дикаря к моим, хорошо, оно того стоит.

Наши взгляды опять поймали друг друга. И мир, и Луна, и Кай Леманн, и Джун Моретти остановились на несколько мгновений, чтобы пережить случившееся и спокойно пойти дальше, но в том-то и проблема – я была не уверена, что загадочное «дальше» было правильным путем.

Губы всё покалывало от его поцелуя, пальцы так и остались обнимать его шею. Облачка пара, что выдыхала я, касались приоткрытых губ дикаря, так внимательно смотрящего мне в глаза, будто в поисках чего-то важного. Клубок беспокойства начал расцветать на тлеющих угольках поцелуя: почему он молчал? Может, я что-то сделала не так? Ему не понравилось? Много слюней? Он уже пожалел об этом? А я могу что-то сказать? Вдруг от меня неприятно пахло? Или у меня противный вкус во рту? Может, он не ожидал и не рассчитывал на то, что это случится, и я его вынудила?

Волнения со смущением окутывали холодом одно за другим, и я сдалась.

— Мне нужно уложить Иви, — неловко откашлявшись, я отстранилась от его тела.

Что бы это ни было, оно подошло к концу. Добавить в копилку мгновений для того, чтобы скучать в будущем, и уйти – вот мой удел.

И когда-нибудь я признаюсь о своем вранье, в страхе сжавшись и ожидая увидеть отвращение на его красивом диком лице.

Я не поднимала глаза на молчаливого Кая, уходя обратно в теплоту дома. Странно, но в его объятиях во дворе было теплее. Еще немного и расплакалась бы прямо перед ним: меня разом одолели болезненные мысли о том, что он пожалеет о своем поцелуе, если не сейчас, то позже. Всё обернулось и обернется еще большей ошибкой, которую он пока не осознавал. Я надеялась, что ему просто не понравилось уже сейчас, чтобы было не так больно в чертовом «после».

— Птичка, — окликнул меня вошедший в дом дикарь.

Он подошел ко мне, когда я была уже у ступенек. Собиралась подняться в спальню к Иви, где теперь спала, и молча плакать в подушку.

— Прости, — Кай взял меня за руку, останавливая. — Я растерялся. Но, Джун, — он сжал мои холодные пальцы и улыбнулся, будто смущаясь. — Это серьезно. Я не играю.

Моё сердце пропустило удар и вернуло его с тройной силой.

— Ты снова слишком много думаешь. Мы поговорим об этом завтра, хорошо? — дикарь выжидающе смотрел мне в глаза до тех пор, пока я не кивнула. — Завтра, Птичка.

На мои щеки опустились его ладони, а большие пальцы Кая обняли моё лицо. Он улыбался открыто, спокойно и искренне, как не делал с того проклятого вечера в школе Ивей. В голове у меня всё больше зарождался бардак: столько чувств, столько страхов, столько сожалений и столько бабочек кричали о своём, пытаясь перекричать друг друга и завладеть моим сознанием. Я окончательно запуталась. И замерла, когда губы Кая приблизились к моим. Вновь пойманная в ловушку его горячего дыхания.

— Чтобы ты не думала, — прошептал он напротив моего рта, прежде чем накрыть его своим.

Мягкие, полные губы. Сколько нужно поцелуев, чтобы к ним привыкнуть, и сколько у меня их на самом деле может быть за месяц?

Осторожное давление, легкие касания языка.

Я уменьшилась до размера всех точек, где наша кожа соприкасалась, где заканчивалась я и заканчивался он, но начинались «мы».

Больше этой ночью я ни о чем на свете не думала.