Меня захлестнуло разочарование сразу во всем: в будущих планах, в прошлых стараниях, в настоящих трудах, в людях, которые пытались сделать из меня кого-то другого, в наивной себе и больше всего в человеке, которым я хотела стать.

Я плакала от обиды за то, какой была моя никчемная жизнь и от страха за то, что лучше она никогда не станет. Каждый день одиночества, унижений, отчаяния и беспомощности воспринимался, как необходимая плата за светлое «потом», как болезненный и депрессивный вклад за непременно обязательное когда-нибудь счастье. Но слова Кая будто вырвали меня из этой цепочки жертв во имя ничего.

Так ли обязательно всё будет хорошо?

Разве кто-то гарантирует, что моё терпение и смирение вознаградят?

Нет, но я была преисполнена уверенностью в обратном, ведь заключила односторонний договор с жизнью. Потерплю, помолчу сейчас – сделаешь меня счастливой потом, Жизнь. И я терпела, я молчала, но кто со стороны судьбы заверил эту сделку?

– Всё будет хорошо, да? – прошептала я, не поднимая головы с груди Кая.

Его теплые ладони все так и поглаживали меня по спине, по волосам, по предплечьям, руки нежно, словно я могу рассыпаться на части, обнимали. Он не пытался одернуть или остановить истерику, не пытался заговорить со мной, будто давая мне выплеснуть всё скопившееся безобразие и оставить его здесь, на полу, среди молчаливых книг. Избавиться и больше никогда к нему не возвращаться.

– Обязательно, – прошептал он. – Я тоже жду своё «хорошо».

Кай опустил подбородок на мою макушку. Сидя где-то на его коленях, я чувствовала себя в тепле и в безопасности, даже несмотря на то, что никогда не была ни с кем столь близка, как в этот момент с ним, с некогда таким страшным и ужасным дикарем. Я дышала в его мягкий пуловер, положив руки ему на широкие плечи, не зная, сколько времени уже прошло и сколько должно пройти, чтобы слезы закончились. Тишина была нашим другом и единственным свидетелем этих осторожных объятий.

– Кому-то всегда легче, птичка, – он шептал в мои волосы, прикасаясь к ним своими губами.

– Завидую.

Мне всегда было стыдно за то, что я завидовала другим: тем, у кого есть друзья, тем, кого не боятся брать в напарники по проектам, тем, кого зовут на ночевки. Ева старалась отучить глупенькую школьницу Джуни от зависти, обратить внимание на то, что у нее получалось лучше, чем у других. Но ни один совместный вечер в семье Моретти не обходился без едких «У Кларенсов нормальная дочь, конечно, ее пригласят на курсы, а не тебя, Джун», «Нет, ты не поедешь на прием, Джун, о чем ты вообще думала, когда собиралась?», «Поговорим об этом, когда ты станешь нормальной, без этого всего...», и если каждый комментарий по отдельности, это еще терпимо, то всё в совокупности на ежедневной основе ломало уверенность в себе.

У меня ее и не было. Я делала ставку на потрясающий образ будущей себя в брючных костюмах Ины и зубрила законодательную базу. Задумываться о том, что среди строк безликих кодексов мне вряд ли перепадет бонус к самоуверенности, не приходилось.

Я чувствовала себя такой чертовски глупой, совершенно не готовой ко взрослой жизни, бессовестно слепой.

– Я тоже раньше завидовал, – признался Кай, а мне очень захотелось увидеть его лицо.

– А сейчас?

Я отстранилась, подняла свой заплаканный взгляд на его лицо. Дикарь, нежно касаясь моих скул, отвел выбившиеся "дикие" пряди за уши, грустно улыбнулся и медленно покачал головой.

– А сейчас на мне слишком много ответственности, чтобы думать о других.

– Иви, да?

– Да, – его ладонь покоилась на моей мокрой от слез щеке, а большой палец медленно выводил на ней небольшие круги. – Как сделать так, чтобы ей не приходилось никому завидовать.

И тени под его глазами обрели глубокие смыслы: работа не ради развлечений, тривиального выживания, собственной выгоды или удовлетворения своих потребностей, а труд из заботы к близким. Силы Кая направлены на защиту тех, кого он вынужден опекать, на обеспечение их безопасностью, теплой крышей над сытыми и здоровыми головами. Пусть и не зная, какими путями это достигалось, но догадываясь, что всё максимально далеко от закона, я видела в них благо. Уберечь, защитить, обеспечить, позаботиться – благие, достойные цели, коих не разглядеть даже под самым лучшим микроскопом в делах моего отца.

Параллели, которые рисовались в моем уставшем от потрясений мозгу, сбивали с толку.

– На мне никогда не было ответственности за кого-то, – произнесла я и снова уткнулась носом в его грудь. Комфортно.

– Всё впереди, птичка. У тебя будут дети, – сказал Кай, а я покачала головой. – Что? – переспросил он. – Не будут?

– Вдруг они будут как я. Не хочу, чтобы они мучились, – я впервые в этом сознавалась вслух.

Никакой материнский инстинкт не мог победить во мне жалость к несуществующему дикому младенцу, обреченному до "Белого совершеннолетия" оставаться в одиночестве и социальной изоляции. Так не растут счастливые дети. А к чему плодить несчастья?

– Привезешь мне на перевоспитание, – я почувствовала его смешок, кончики теплых пальцев, путешествующих по моей спине и волосам, дарили спокойствие. – Финн хотел сделать мир для Иви лучше, чем был у нас.

Мое сердце сжималось от печали за них троих: за маленькую голубоглазую Иви, потерявшую отца, за молодую Ину, вмиг ставшую вдовой и вынужденную оставить горе на втором плане, чтобы заняться дочерью. И за дикаря, молодого мужчину, на которого свалилась колоссальная ответственность за две хрупкие женские жизни.

– А чего хочешь ты? – задав этот вопрос, я осознала, что мне действительно был важен ответ и что у меня дома об этом никогда не спрашивали.

– Отдохнуть, – выдохнул дикарь. – И чая. Хочешь чай, птичка? Или, – он тихо хмыкнул, – чего-то покрепче?

Я подняла на него недоумевающий взгляд. Чего, крепкого чая? Стыдно признаваться, но хотелось никогда не выходить из комфортного полумрака библиотеки и не выпускать отсюда теплого дикаря.

– Алкоголь, – с улыбкой Кай приподнял бровь. – Ты что, не пробовала?

В ответ на мое отрицательное покачивание головой он будто вдохновился какой-то идеей. Хитро улыбнувшись, дикарь взял мою ладонь в свою и отстранился, чтобы встать. По спине будто пробежал холодок, когда он перестал ее касаться.

– Вот почему в республиканских городах все такие убитые, – уголки его карих глаз приподнялись из-за улыбки, а с меня словно одеяло стащили – стало прохладно и грустно. – Пойдем на кухню. Нельзя отпускать тебя домой, пока ты не узнаешь, чего лишаешься.

Кажется, я уже догадывалась, чего обязательно лишусь.

Всё плохо.

***

В полумраке навороченной кухни Кай оставил меня ненадолго одну. Умылась, ощупывая опухшие после рыданий глаза и даже не смогла вспомнить, когда в последний раз со мной такое было. Мы спускались молча, но дикарь так и не отпускал мою руку до тех пор, пока не усадил за стол и попросил немного подождать.

К сожалению, в одиночестве я тот еще любитель разбираться на части.

Самочувствие – непонятно, внутренний мир – неизвестно, жизненные приоритеты – нестабильно, тело – было лучше на коленях у Кая.

Его стало слишком много в моей жизни, и этот факт до чертиков пугал. Последние дни переполнены уймой слишком теплых, слишком интимных, слишком личных слов и прикосновений.

Что это было? Он специально?

С хмурым, молчаливым и устрашающим Каем всё было понятно: можно спокойно пугаться, прятаться и портить его вещи. Но как держаться в своем коконе, когда он одевает в красивые платья, стирает слезы в тишине древних книг и пытается привести в порядок мои чувства? При этом сам настоящий виновник одного из самых глобальных моих сердечных беспорядков.

– Птичка.

Дикарь вернулся не один, а с двумя пыльными бутылками, выполненными из коричневого стекла. Довольный, он с улыбкой расставил их на обеденном столе, а из настенного кухонного шкафчика достал два высоких прозрачных бокала. Мой взгляд остановился на бутылочных этикетках: буквы на одной из них напоминали республиканский язык, но им не являлись. По-другому складывались в похожие слова и дополнялись непонятными галочками, а буквы на другой вовсе напоминали крючки и закорючки разных вариантов «и» и «з», максимально далекие от республиканских. Мои брови поползли вверх.

– Знаешь, что здесь, – рукой он обвел всё пространство вокруг, – самое запрещенное? – вкрадчиво произнес Кай, садясь за стол напротив меня.

– Ты? – на мое предположение он покачал головой. – Ина? Она считается погибшей. Или этот коттедж в диких землях?

– Нет, нет и нет, птичка.

– Элинер? – шепотом спросила я.

– О нем вообще забудь. И нет, они, – Кай указал на бутылки. – В городе нечего пить. Весь алкоголь, который производят и продают в Республике, это по-разному разбавленный спирт дерьмового качества. Но это, – он встал и с помощью специального небольшого инструмента вынул пробку из горлышка одной из бутылок, – это вина старой Европы.

Потрясающе. Я аккуратно прикоснулась к затемненному стеклу, пытаясь осознать, что трогаю нечто из другого мира. Это немного взбодрило, еще минуту назад всё внутри чувствовалось плохо выжатой от помоев тряпкой.

– Дегустация, птичка, – продолжил Кай, открывая остальные бутылки.

– Откуда у тебя это?

С помощью дикаря содержимое первой бутылки, немного бледно-золотистого цвета, разбавленного яблочного сока, оказалось в наших бокалах. Незаконно, но очень интересно. И я даже не пыталась сделать вид, будто против, будто так нельзя, будто «Убери это от меня!». Перед кем мне притворяться? Перед Каем, на пуловере которого до сих пор виднелись влажные разводы после моей истерики? Диана Моретти бы мной не гордилась (ничего нового).

– У моих родителей было интересное прошлое, – Кай пододвинул ко мне один из бокалов. – Пробуй.

Прикосновение к прохладному стеклу бокала уже сделало меня соучастником. Были сомнения в том, не закончится ли для меня это отравлением (где тут найти сроки годности?), но правильных и законопослушных мыслей типа «Джун, нет», «Джун, это не просто так запрещенка», «Джун, ты еще здесь?» не было. Они бестолково себя изжили.

Я поднесла бокал лицу, вдохнула, пытаясь понять аромат. Безликие бутылки отцовского алкоголя пахли спиртом, приносящим домой только недовольства, ссоры и брань. Но здесь, на дикой кухне, до меня доносился легкий аромат фруктов, сада, мёда, будто самого лета, закупоренного за темным стеклом. Восторг!

Однако на запах оно оказалось лучше, чем на вкус.

Только сделав небольшой глоток, я сразу скривилась: почувствовала, как жидкость обожгла горло, как глаза заслезились от неожиданного раздражения. И это притащили из Европы? Чтобы корчить друг другу кислые морды? Расточительно.

– Не понравилось? – дикарь улыбался, наблюдая, как я отодвигаю от себя бокал.

– Это не моё, извини, – извинилась я, немного откашлявшись, – но спасибо.

– Птичка, – качая головой, произнес он. – Еще раз, но по-другому. Задержи немного дыхание, а вино не глотай сразу. Оно должно раскрыться. Сделай глоток, а после медленно и глубоко вдохни. И спокойно выдохни. Это полусладкое белое вино, а ты опрокинула его в себя как пират ром, – он улыбнулся. – Не спеши.

Кай поднес свой бокал ко рту, побуждая меня повторять за ним. Любопытство побеждало всё, кроме дыры в душе, что образовалась после недавней истерики. Может дикарь таким образом хотел немного заполнить её вином, я не знала, но что угодно лучше излюбленного и привычного самоедства. Моими разрушительными мыслями эта дыра рисковала превратиться в черную и поглотить всё заживо.

Задержала на секунду дыхание, а после кивка Кая вновь попробовала вино, на этот раз остановившись и попытавшись угадать ощущения на языке. Сладко, фруктово, бодряще. Медово? Ароматно, лучше, намного лучше. Дикарь сглотнул, я, повторяя за ним, внутренне приготовилась вновь съёживаться, но медленные вдох и выдох ослабили резкость алкоголя.

Я поняла, что такое «послевкусие» – мягкие фруктовые ноты продолжали раскрываться даже после сделанного глотка. И что еще важнее я познакомилась с одним из вкусов старого мира, старой Европы, со вкусом элегантной роскоши.

Бокал дикаря со звонким звуком прикоснулся к моему.

– Это было... хорошо, – ответила я на вопросительный взгляд его карих глаз.

– Тогда допивай. Но не спеши.

Содержимого бокала хватило еще на три больших глотка. Мы не говорили, каждый слушал собственные мысли. Чередование фруктовых нот янтарного напитка с горечью, коей наполнился мой внутренний мир, ощущалось чрезвычайно неправильным. Страшно представить, сколько лет эта бутылка вина ждала, чтобы ее всего лишь депрессивно распивали на другом конце света два уставших от жизни дикаря.

Наверняка у древних европейцев не было принято пить вино грустным. Что-то вроде зря переведенного продукта.

Когда бокалы опустели, Кай открыл вторую бутылку. Жидкость насыщенного цвета темных рубинов напомнила мне кровь. Всё это было настоящим: реальные фрукты и ягоды, выращенные на реальных деревьях и кустах на реальных плантациях реальными людьми. Настоящие вкусы и запахи никогда бы не сравнились с искусственным республиканским заменителем, в котором не было ни одной похожей ноты.

– А что это за язык? – мой взгляд вернулся к непонятной этикетке, где над рисунками виноградной лозы и гранатов собирались в слова неизвестные буквы.

– Что-то из восточной части Европы, – дикарь пожал плечами и жестом пригласил меня попробовать.

Вино раскрывалось по-другому: меньше сладости, больше вязкости. Я даже не осознавала до этого момента, как фруктовые и ягодные ингредиенты могут сливаться в такие ароматы и вкусы, щекотливо окутывающие горло при глотке. Если белое вино можно описать как что-то молодое, легкое и непринужденное, то кроваво-красный напиток гранатового вкуса ассоциировался с серьезными богачами, вечно недовольными глупостями молодежи.

– Это привезли твои родители?

Наверное, ответил бы он положительно, я бы и не удивилась. После элинера, живой Ины, смешанной школы Иви, недавней вечеринки, где были даже представители другой расы, почему бы не предположить, что отец с матерью дикаря имели подпольный доступ к пересечению границ Республики? Почему бы им не быть какими-нибудь контрабандистами, перевозящими вина, иностранные разговорники или, например, людей?

Неожиданно кольнула мысль, что, если бы Кай узнал, кто мои родители, точно бы удивился. Неприятно удивился, отстранился и не пытался научить правильно, со вкусом пить.

Ответом стал молчаливый кивок Кая. Столько загадок, столько несостыковок с реальным миром правил и законов, столько вопросов, а он просто кивает, застегивает пуговицы, водит на помпезные приемы и достает из подвалов запрещенные бутылки.

– Почему ты мне доверяешь?

Может перед тем, как оставить меня дома, в Моретти, он достанет какой-нибудь препарат, стирающий память. Может он соврал, что вообще планирует меня возвращать, закроет в библиотеке, и я покроюсь слоем пыли, пока попытаюсь перечитать все книги, выучить языки и хотя бы немного разобраться в этом чертовом мире. Не такая уж плохая перспектива, если честно.

– Я не думаю, что ты захочешь навредить, Джун. Сначала я удостоверился, что и не сможешь, – наверное, он мягко намекал на то, что мой социальный статус слишком невзрачен для такого рода заявлений. – Потом ты успокоилась и вот, – Кай фыркнул, указывая на полупустой бокал в моей руке, – всё хорошо.

Да, дочь безликих преподавателя и доктора действительно была мало на что способна: не было места никаким сторонним мотивам и инструментам влияния. Кай был прав и неправ одновременно: Майер не могла навредить, но Майер и не существовало. Был бы счастлив Николас Моретти услышать обо всем, что видела и слышала его лживая дочь, я не была уверена, но его реакция – это точно что-то, что однозначно могло угрожать безопасности неправильной семьи Кая.

Стало стыдно за себя.

– Не наврежу, – сказала я, уставившись в остатки плескавшегося в бокале вина.

Мерзко. Кай доверял на самом деле не мне, но его доверие не предам я.

За окном темнело. Каждый день здесь был таким насыщенным, столько всего происходило, сколько не случалось со мной за месяцы добровольного заточения в комнате. Закат медленно подбирался к небу, угрожая утопить его в розовых красках. Там, за теплыми стенами коттеджа, наверное, очень свежо и прохладно, а воздух, ничем не подогреваемый и не загрязняемый, позволял заплесневевшим мыслям быстро проветриться.

– А здесь безопасно пройтись? – невнятно, скорее, себе самой под нос пробормотала я.

– Относительно, – дикарь пожал плечами, ухмыльнувшись.

Спрашиваю о том, насколько безопасно в диких землях, в тех самых лесах, где почти померла. Где бы ни были моя логика и здравый смысл, им, наверное, было очень плохо и больно, но узлу, что скрутился где-то в солнечном сплетении, нужно немного пространства и воздуха.

– Я хочу, – смутилась, ведь звучала как капризный ребенок, – хотелось бы посмотреть окрестности. Если ты не против.

Мои пальцы нервно сжимали ножку бокала.

– Тебе не понравилось? – спустя пару секунду спросил Кай. – Ты расстроилась еще больше.

Мне понадобилось мгновение, чтобы понять суть его вопроса.

– Нет, нет. Всё замечательно, спасибо тебе. Я теперь знаю, – изо рта вырвался истеричный смешок, – чего лишусь дома.

Если дикарь и был недоволен моим унылым ответом, он решил промолчать. Кивнул, вставил пробки обратно в горлышко каждой из бутылок и отложил их в нижние кухонные ящики.

– Я найду тебе куртку, и мы выйдем, – произнес он перед тем, как вновь за сегодняшний день оставил меня на кухне одну.

Моё настроение испортилось еще сильнее от того, что я испортила его дикарю. Глупая. Кай старался, а я... Когда-нибудь научусь держать лицо, не давая той гнили, что засела внутри, распространяться на людей вокруг. Быстро помыв опустевшие бокалы, я попыталась убрать их обратно на верхние полки, но мой рост решил, что и с тем справиться слишком сложная задача.

Так и осталась стоять на носочках спиной к проходу, стараясь достать до злополучной полки, когда дикарь вернулся.

– Я помогу, – неожиданно произнес он из-за моей спины.

От испуга я чуть было не уронила бокал, но его рука быстро схватила мою, удерживая хрупкую посуду. Между нашими телами не поместилась бы и недавняя бутылка, я чувствовала тепло его дыхания на своем затылке, мозоли его пальцев, касающихся тонкой кожи моей ладони.

Уже второй раз за день.

Слишком, слишком много Кая.

Я неловко отстранилась в сторону, кое-как отходя от него и уставившись под ноги. Увеличивать дистанцию и жить спокойно – хороший, вполне реализуемый девиз.

– Пойдем? – спросила, когда молчание стало совсем неестественным, а голову будто набили ватой.

В словах Кай, видимо, перестал нуждаться: в паршивом настроении ему хватало взаимодействовать с людьми кивками. У выхода он молча протянул мне черную мужскую куртку, в которую при должном желании бы влезло примерно полторы – две меня.

– Спасибо, – моя благодарность была такой жалкой на фоне того, что он с самого начала делал для меня. – Выгляжу забавно, да?

Я нервно улыбнулась, стараясь шуткой разрядить обстановку. Но нет, его карие глаза слишком серьезно, долго и интенсивно смотрели в мои, будто он на самом деле искал что-то забавное. Мы замерли у выходной двери дома, рука Кая уже была готова ее открыть, когда моя необдуманная реплика заставила его переключить внимание с собственных мыслей на мои глупости.

Зачем, Джун. Куда ты лезешь, Джун. Я устала от себя, Джун.

– Выглядишь правильно, – в конце концов просто произнес он и толкнул дверь, делая шаги в прохладный вечер.

– В огромной куртке? – выйдя за ним, фыркнула я в его спину. Судьба должна мне подарить умение закрывать рот вовремя. Хотя бы это.

– В моей, – Кай сделал паузу, – огромной куртке.

И пусть это будет списано на действие тех жалких промиллей алкоголя, что оказались в моей "дикой" крови, но теплый румянец, окрасивший щеки, особенно сильно контрастировал со свежей осенью. Я улыбалась, чувствуя внутри множество клубков противоречий. Довольная, но раздавленная, в безграничном пространстве дикого леса, но в жестких рамках собственной жизни.

Небо не делалось вмиг беспросветно черным, полным ночи и прекрасных звезд, как и день не мог сиюминутно окрасить его в свой чистый цвет лазури. Полутона создавали множество неуловимых переходов, вроде этого заката, что красками разливался прямо над моей головой. Бледный полумесяц Луны угадывался за какими угодно, но не белыми облаками: все сверкало розовыми, фиолетовыми, золотыми и синими просветами меж верхушек массивных деревьев. Умиротворение и буйство природы во всем её настоящем, не скрытом и не преуменьшенном великолепии поражало ограниченное картонными стенами сознание типичного городского человека.

Закутываясь в чужую куртку, я стояла на веранде дикого коттеджа и пыталась запечатлеть в своей памяти эти цвета, эти звуки, эти запахи и натуральную прохладу чистого воздуха. В городе и его вынуждали быть чем-то другим: не той температуры, не того содержания – проще переделать, чем смириться с несовершенством.

А я упивалась полутонами: между небесными красками, между мыслями, между ощущениями, между людьми, между поступками, и не понимала, что это: чертово везение или же проклятие, широкими и острыми взмахами переворачивающее весь мой маленький мир.

Примечание

Первая глава «Дикаря» была написана в 2014 году, восемь лет назад, еще на Фикбуке. Мне было всего пятнадцать лет, и я даже представить не могла, что «перерасту» свою героиню, но так и не допишу её историю.

За это время я успела окончить школу, бакалавриат, две магистратуры, сменить два рабочих места, пережить предательство, длившееся целых семь лет (как много цифр, простите), по-настоящему полюбить и недавно стать невестой с самым красивым помолвочным кольцом на безымянном пальце. Я не смогу сосчитать, сколько раз бродила вокруг написанной мной же истории и не узнавала её. Я уже выросла, а они, Кай и Джун, нет. Я вижу их другими, а, перечитывая первые главы, ловлю только стыд за то, что не могу их спрятать. Для пятнадцатилетней девчонки, которая видела только школу и дом, может, и неплохо, но кому здесь еще пятнадцать?

Всё нужно переписать.

Все эти ляпы, сюжетные дыры, полнейшее отсутствие логики в придуманном мире и мозгов у героев.

Сейчас на моей душе спокойно, в голове тихо, во мне есть силы продолжать писать, и мне показалось правильным сделать это развернутое примечание. Я прошу прощения, благодарю за прочтение и за поддержку и отчаливаю пытаться всё исправить.