Доктор закрыл глаза, словно погружаясь в дрему, его голова наклонилась, дыхание стало медленным и глубоким. Резкий выдох, сжатые кулаки, глаза безумца впились в лицо белокурой девушки напротив.

- Анна-Мария, вы, сами того не подозревая, растревожили самую глубокую рану моей души. Я расскажу вам, каково это - смотреть в мертвые глаза любви. Я успешно учился, прошел все испытания миром студентов и преподавателей,  на последнем курсе позволил себе выбираться в город, чтобы отдохнуть от пыльных библиотек, да аудиторий, больше похожих на многоместные гробницы. Все же я был молод, гормоны тянули меня к неизведанным острым ощущениям, к запретным плодам общества и к нежным, но таким опасным женщинам.

Во время одной такой прогулки я задумался об отце и матери, о брате и настолько погрузился в мысли, что не заметил, как забрел далеко. На город опустились сумерки и я смог очнуться от своих невеселых размышлений лишь на окраинах. Вокруг стояли одинокие дома, словно сторонясь друг друга, их стены утопали в садах, как мой дом раньше, в окнах уже гасили свет. С какой-то грустью я наблюдал, как один за другим темнеют стеклянные квадраты, будто округа засыпает, смыкая желтые глаза. Вокруг погасли все окна-очи, лишь одно до сих пор сверлило мою душу ярким светом и тенью-зрачком, которая то таилась у самой рамы, то исчезала, я замер, завороженный танцем фигуры за легкой завесой тюля. Но свет погас и там через некоторое время, и я вздохнул, только сейчас оглядываясь по сторонам и пытаясь осознать  как же мне теперь выбраться отсюда.

В голове всплывали обрывки пути к одиноким домам, я проклинал свою невнимательность и ужасную рассеянность, но мои самокритичные размышления прервали тихие звуки, доносящиеся от дома, за которым я наблюдал дольше всего. Скрип открываемой задней двери, легкие шаги сначала по дереву, затем по камням, из-за поворота садовой дорожки показалась тень, едва различимая в сгущающихся сумерках. Ограда дома тихонько звякнула и кто-то худенький и шустрый приземлился по эту сторону от дома и сада. Мне показалось, что это юноша, немного младше меня, еще мальчик, но выбившаяся из-под куртки толстая светлая коса и милое лицо не могли принадлежать даже самому женственному мальчику. Незнакомка грязно чертыхнулась, убирая косу под просторную одежду и пронзила меня насквозь своими аквамариновыми глазами. Я помню, как она смеялась на до мной, говоря, что пялиться в чужие окна - дело, не достойное джентльмена, я ответил, что ругаться, лазать по заборам и сбегать из дома в мужских вещах - дело, не достойное леди. У нас завязалась жаркая перепалка, которая переросла бы в драку, будь это действительно юноша.

Однако, я решил, что препирательства с женщинами - занятие глупое, развернулся и хотел было уйти, но понял, что остатки воспоминаний о маршруте стерты из памяти аквамариновой вспышкой. Я отчаянно не хотел просить помощи у этой грубиянки, но она сама предложила вывести меня из их лабиринта. По дороге я узнал, что ее зовут Анабель, она дочь судьи, уважаемого человека, который удачно женил сына, а теперь хочет удачно выдать замуж ее, однако Анабель не видела себя юной мамой троих ребятишек, потому сбегала из дома и крутилась в центре по ночам, разучивая бранные слова, дурные привычки и азы грязной уличной драки, чтобы поразить избранника своими манерами. Она так смешно рассказывала о тех женихах, что уже сбежали от очаровательной хамки, что я едва сдерживал громкий хохот. Я пожалел, что добрался до дома так быстро, в ее компании время бежало с сумасшедшей скоростью, однако Анабель сказала, что навестит меня, чему я несказанно обрадовался. Она бросила хитрый взгляд аквамариновых глаз в последний раз и побрела по улице, сутулясь, подражая походке пьяного беспризорника.

В ту ночь я плохо спал, казалось, что вместе со светловолосой во мрак ночи ушел мой покой, я тревожился за ее безопасность. Однако к утру это ощущение прошло, как лихорадка, я собрался, ворча на собственную глупость, и сонный пошел на занятия. Вечером мое сознание отключилось стоило голове коснуться подушки, и все мысли исчезли из моего усталого разума. Однако, Анабель появилась снова, стоило мне подумать, что я избавился от наваждения. Девушка заявилась прямо ко мне домой через окно. Я готовился ко сну, когда эта невоспитанная особа перемахнула через подоконник и застала меня в белье. Мне пришлось замотаться в плед, а Анабель смеялась и отпускала шуточки по поводу моей фигуры, некоторые из которых мне даже нравились, однако я все рано хмурился. Мы болтали с ней некоторое время обо мне и о ней, словно были сто лет знакомы, а потом хулиганка рванула меня к себе за край пледа и впилась поцелуем мне в губы.

Доктор закрыл глаза, его пальцы с хрустом сжались в кулаки, глаза были плотно зажмурены, словно он не хотел в дать мира вокруг, или пытался прогнать воспоминания прошлого. Несколько вдохов, пальцы расслабились и, задрожавший было голос, окреп.

- Так начался наш роман, который не сулил ничего хорошего, как мне сразу показалось. Наша связь была до неприличия тесной, Анабель уже обзавелась  интимным опытом, хотя была младше годами, а я всякий раз стыдился или глубоко удивлялся. Но страсть должна быть чем-то разбавлена, в нашем случае мне пришлось заполнять пустоту рассказами о себе, чего я не хотел делать. Чем больше я молчал, тем яростнее были наши ссоры. Однажды я не выдержал и сломался под ее натиском, рассказав о матери, об отце, о детстве, после этого она ушла, сказав, что хочет подумать. Я не видел ее несколько дней, меня мучили догадки, вопросы, даже страх того, что на все расскажет обо мне и ректор вышвырнет студента с испорченной родословной.

Приходилось вечерами рыскать по улицам в поисках несносной девицы, расспрашивать полицию и отребье, через неделю мне улыбнулась удача. Я наткнулся на девушку случайно, однако искал ее целенаправленно, Анабель хотела улизнуть, но мне пришлось грубо втолкнуть ее в переулок и прижать к грязной стене. Настолько беззащитной она выглядела, такой испуганной, что мне захотелось впиться в нежные губы поцелуем, прижимая ее к этой грязной кирпичной кладке, и не останавливаться, пока огонь страсти не разольется по нашим телам океаном, но моя любовь собралась с духом и здорово лягнула меня коленом в бедро. Хватку я не ослабил, пришлось прислониться лбом к ее плечу, чтобы переждать вспышку боли. Мне не хотелось пугать ее, но девчонка стала брыкаться, кусаться, словно одержимая, и я влепил ей пощечину. Она кричала, что большего психа не встречала в своей жизни, что я бессердечная тварь, которая способна на что угодно, что она все расскажет отцу и ректору, если я не отпущу ее сейчас же. За каждую угрозу она получала звонкую пощечину, а последние ее слова оказали на мое сознание и вовсе эффект обратный тому, которого она пыталась добиться. Я приложил ее затылком о стену и она потеряла сознание.

Доктор заговорил ровнее, спокойнее, без спешки, но лицо его потеряло всякое выражение. Щеки мужчины стали бледными, а глаза поблекли.

- Мой мозг работал холодно и спокойно, словно передо мной была не любимая девушка, а труп из морга, над которым нужно провести еще один эксперимент. Движимый холодным рассудком я укутал ее плотнее в одежду, стянул Эн руки и завязал рот платком как можно плотнее, взвалил на плечо и понес в ближайший притон, где часто ошивались бандиты и морфиновые наркоманы. Мое сердце билось о ребра, словно пыталось проломить грудную клетку и достучаться до рассудка, но разум наплевал на благородные позывы. В притоне я бросил свою ношу к ногам отребья и сказал, что это дочь того самого судьи, который засадил половину из их дружков за решетку, да и большая часть компании тоже успела испытать тяготы тюремного заключения на своей шкуре. Я уходил не оглядываясь, за спиной слышал гадкий смех, треск разрываемой одежды и мычание моей некогда любимой, которая отчаянно молила меня о помощи сквозь кляп, очнувшись.

Утром обнаженный труп девушки наши у канала, он был немыслимо истерзан. Я не хочу вспоминать все страшные раны, вырезанные на коже прозвища, выжженные клейма, что расцвели на ее теле кошмарными цветами самой смерти. Я пришел уже в морг, чтобы взглянуть в ее лицо, почему-то мне это показалось важным.

Несмотря на то, что ее очаровательное личико было изуродовано врагами судьи и самой смертью, оно было спокойным, даже умиротворенным, только глаза, по словам коронера, никак не хотели закрываться. В последний раз я смотрел в глаза своей любви именно там, на холодной кушетке, прежде чем патологоанатом зашил их. С тех пор в моей груди осталась дыра вместо сердца.

Я не оправдываю себя и знаю, что мой поступок вызовет лишь осуждение, но никак не сочувствие. Но это не важно.

Доктор приложил руку к груди, пальцы белыми паучьими лапками заползли под пиджак, словно он хотел ощупать края дыры в груди, но вместо этого в пальцах мужчины оказалась открытка.

- Извини, дорогая Энн-Мари, я больше не преподаю, так что в ученики взять тебя я не смогу.

Глянцевый прямоугольник лег на стол и Доктор отвернулся к окну.