В дверь робко постучали, словно поскребся котенок, Доктор не сразу услышал, а, оторвавшись от бумаг, сам открыл. На пороге стояла девушка в закрытом платье и теплой меховой накидке. Она молча кивнула Доктору и прошла в кабинет, устроившись на кушетке. Взгляд ее, как всегда пустой, прятался в складках одежды, словно осматриваться вокруг было преступлением. Поставив на стол чашку согревающего чая для гостьи безумец внимательно присмотрелся к ее рукам, которые теребили пустую рамку от карманного зеркала. Гостья вдруг встрепенулась, как заводная кукла, которую включили, и без приветствия начала свой рассказ.

- Вы знаете, что происходит с музыкой, когда выдраны струны, Доктор? С душой, когда она заколочена в ящик из грубых необтесанных досок? Вы любите диафильмы, доктор? Я любила. В детстве. Могла часами крутить ленту, повесив на спинках двух стульев белую простынь. Картинки оживали, озвучивались, и я уносилась далеко за пределы комнаты. Пока мама не заходила с требованием заняться чем-то существенным.

Кадр.

Девочка просыпается с солнцем и выбегает на улицу, чтобы поцеловаться с росой, погладить улиток по спиралькам-домикам, броситься на траву, раскинув руки, и глядеть в небо, позволив зелёным стебелькам щекотать босые ноги. Над ней возвышается мать, говорит, что в этот час нужно быть в постели. Что нормальные люди спят. Что если соседи, не приведи господь, заметят её чудачества, скажут, что она больна. 

Кадр.

Во двор забрёл ёж. Большой, колючий и славный. Девочка бежит к нему со всех ног, тянет руки в желании притронуться к иголкам, проверить, острые ли они... Женский крик останавливает её. «Убери его, выброси на улицу!» И отец, грустно улыбнувшись дочери, выполняет просьбу супруги.

Кадр.

- Какие тебе нравятся больше?

- Эти, - девочка проводит пальцами по желтым атласным лентам, - как будто солнце в волосах! 

- Под школьную форму не подойдут. Будут быстро пачкаться. Возьмём эти, - женская рука вытягивает из разноцветья развешанных ярких полосок материи ту, что цвета грязи, и идёт расплачиваться за покупку.

- Не смейся так громко.

- Не сутулься.

- Будь приветливая с теми. Не любезничай с этими.

- Не держи руки в карманах.

- Не пружинь при ходьбе.

- Смотри под ноги, а не в небо.

Так появилась она. Мы быстро поладили. Немудрёно, она знала и понимала меня так, как никто другой, и неизменно приходила на выручку. Но со временем... Мой голос становился все тише, её - все громче. Я, редко выходящая на свет божий, делалась бледней день за днём. Она - ярче и чётче. Она полюбилась окружающим. Умела нравиться куда больше, чем я. Дивный талант - делать то, что одобрят другие. 

Мы выросли вместе. В университете она вместо меня посещала все мероприятия. Собиралась, наряжалась так, как не нарядилась бы я, улыбалась своему отражению - мне - и убегала. Так же она делала и впоследствии на корпоративах, когда мы сделались частью одной небольшой фирмы. И когда владелец компании стал настойчивей одаривать нас вниманием, она убедила меня, что эти ухаживания нужно принять. 

На свидания бегала она, а я ждала ее возвращения с книгой и двумя чашками чая. Вскоре нам сделали предложение. Все сказали - только дура откажется. Она сказала - ты откажешься, поэтому я его приму. Мы заживём так, как пожелаем, сказала она. Ты будешь выходить на свет чаще, сказала она. 

Она всегда говорила то, что хотят слышать. Я стала ещё меньше. Блеклая, едва различимая тень своей тени. Она сказала - скоро придёт конец. Она хотела избавиться от него. Он - невысокий некрасивый мужчина, с которым она беседовала, не вникая в суть его слов - а слова его были изящны и глубоки, как реки, и текли плавно, заставляя вновь цвести иссохшую осоку вдоль берегов. 

Она делала вид, что с интересом слушает его. Я с интересом слушала его. 

Она делала вид, что смотрит на него с теплом. Я смотрела на него с теплом.

Однажды, когда его не было дома, ей доставили пару склянок с жидкостями цвета пожухлых листьев. Отмерив капли, она смешала их, и вечером, за ужином, когда он отвлёкся на звонок, она ловко вынула пузырёк из декольте-качелей на платье и подлила в его блюдо. 

Она стала бы вдовой. Наследницей состояния. Я стала бы соучастницей убийства. 

В тот день я изгнала её. И она сделалась заложницей отражений. Я видела её в глянцевой поверхности кухонного гарнитура, когда готовила ему завтрак. Видела её в перламутре ночника, когда выключала свет перед сном. Она выглядела жалко. Никогда прежде не была она печальна, но теперь стала средоточием вселенской скорби. 

Я сжалилась. И в первую же ночь в её руке - в моей руке - сверкнуло что-то, вынутое из кармана в складках платья. Мой безудержный вопль должно быть слышала вся улица. 

Она стала вдовой. Я стала соучастницей убийства.

 Выбежав из дома, я бросилась прочь от этого места. Мне хотелось туда, где нет отражений. Но даже на пустынной улице находилась лужа, из которой на меня глядели её бездушные глаза. 

Мои бездушные глаза. 

Мечта околеть и избавиться от мук была разрушена добрым человеком, владельцем чайной лавки. Доктор, вы когда-либо задумывались над тем, что добро - это инструмент возмездия? Может, хорошие люди для того и живут, чтобы мучить плохих? Чтобы не дать им легко отделаться? 

Я приняла эту участь. Лавка с безупречно чистыми витринами стала моим чистилищем. Отовсюду на меня смотрит она, жаждущая освобождения, напоминающая о том, о чем я алчу забыть. 

Мой личный демон. Мое личное проклятие. 

Я проживу долгую жизнь, очень долгую, пока не искуплю всё то, что натворила она. Всё то, что натворила я. Сама себе демон. Сама себе проклятие. 

Вы знаете, что происходит с душой, когда она заколочена в ящик из грубых необтесанных досок? 

С этими словами девушка закрыла лицо руками, словно пытаясь скрыться от всех на свете отражений. Но даже в темной комнате безумца девушка виднелась то в пыльной витрине, то в тонких инструментах. И везде, где только отражалась Элль, крутилась та, другая, живая, но теперь не скрывающая своего истинного облика. Она была яростным антиподом, скалящимся из глубины отражающей поверхности в бессильной злобе.

Вздохнув, Доктор снял очки и погрузился в воспоминания, от которых в груди глухо застучало, словно в грудной клетке, похожей на деревянный ящик, кто-то ожил и попросился на свет. Пора было рассказать о себе, ведь вопрос был озвучен и обстоятельства ждали ответа.

Новая порция чая стала спасением от неловкой тишины. Девушка, казалось, забыла о всех своих бедах, взирала с интересом на своего собеседника. Он откинулся на кресле, собираясь с мыслями. Город за окном вмешался в тишину своим аккордом сорвавшихся сосулек, разбивающихся о камни мостовой. Кто-то вскрикнул за стеклом. Крусди ждал признания вместе с Элль.