Одна из 5 женщин и 1 из 13 мужчин сообщают о том, что в детстве они подвергались актам сексуального надругательства.

По оценкам, ежегодно происходит 41 000 убийств детей в возрасте до 15 лет. Эта цифра недооценивает истинные масштабы проблемы, так как значительная доля случаев смерти в результате жестокого обращения с детьми неправильно приписывается к падениям, ожогам, утоплениям и другим причинам.

Источник: https://www.who.int/ru/news-room/fact-sheets/detail/child-maltreatment

Есть у розовых очков один подвох, который неизменно приводит к фатальным последствиям. Глядя на происходящее вокруг тебя влюблёнными, полными надежды глазами, ты становишься абсолютно и беспросветно слеп. Твой новый муж повышает голос на твоего ребёнка? Так воспитывает же, этим шалопаям полезно, даже девочке нужно мужское воспитание. Поднял руку? Ну с кем не бывает, все так живут и ничего, молчат, не жалуются.

Молчание — вот беда всех русских женщин. Поколение наших мам, особенно в деревнях, воспитывалось таким образом, что говорить о домашнем насилии было не принято и даже постыдно. Те же убеждения они передавали дальше, своим детям. Да и как можно было жаловаться на жизнь, если у одной муж пьёт, у другой — бьёт, у третьей гуляет и всё село об этом знает?

Каждая думала, что обходится малой кровью, попутно радуясь — втайне, конечно, — что у неё ещё все не так плохо, как, например, у соседки через улицу. Я была ребёнком наблюдательным, и по разговорам маминых подруг понимала, что все они глубоко несчастны, но принимают это за данность, как за неотъемлемую часть их обыденного существования. Да и некогда было разбираться в смысле жизни и своих правах, ведь сельские женщины сплошь и рядом заняты порой непосильным бытом: у всех огород, который надо посадить/прополоть/собрать урожай, огромное хозяйство, которое надо кормить и за которым уход да уход, половина присматривает за лежачими престарелыми родственниками, а ещё и успевает работать в городе или на местных предприятиях.

На фоне всего этого даже мне было сложно воспринимать действия Большого Человека, как что-то, о чем нужно бежать и рассказывать. Он поначалу словно прощупывал почву. Это были небольшие подколки по поводу моих очков и слабого зрения, излишней худобы и неприглядной внешности. У Большого Человека была дочь и, как ни странно, он её обожал и боготворил. «Вот, — говорил он, — Посмотри на мою: толстенькая, сбитая. Она, когда ложится мультики смотреть, обязательно берет и ест кусок сала с хлебом. А ты что? Кому такая нужна будешь?».

Я молча терпела и уходила от разговоров, и мне плевать хотелось на его представления о красоте и рассказы о дочери. Нас с ней даже познакомили, но ярких эмоций она не вызвала — для меня эта девочка была слишком шумной и активной. К тому времени я уже всё больше начала уходить в себя, застывая где-то на уровне своих ощущений и мыслей.

Дальше ситуация начала усугубляться. На глаза Большому Человеку попался мой кот. Я очень трепетно относилась к животным, и, когда им было плохо или они умирали, для меня это было настоящей личной трагедией. Тот сад, в котором я так любила гулять в детстве, до сих пор хранит между своих деревьев небольшое «кладбище домашних животных», где похоронены пара кошек и собачек. Это тоже было связано с осознанием того, что существует такое явление, как смерть. Когда мне было примерно четыре года, я была в гостях у бабушки и играла с маленьким котёнком. Спустя час мы собрались уезжать и не заметили, что котёнок залез под крыло машины и тихонько уселся на колесе. Я до сих пор помню тот страшный хруст и маленькое раздавленное тельце с вылезшими глазными яблоками, которое билось в предсмертных конвульсиях, распластавшись на траве.

Мой же кот получил настоящий приговор. Большой Человек взял за обычай «делать из него десантника» — так он сам говорил. Он ловил его, хватал за шкирку и, весело смеясь, изо всех сил швырял в раскрытую форточку, целясь как можно дальше и стараясь сделать так, чтобы кот ударился о землю. Стоит ли говорить, что мой любимец после этого прожил не так уж и долго?

Я не догадывалась, но мой приговор тоже уже был подписан. Маленьких настораживающих действий в мой адрес было много, но ярче остальных запомнилось одно — мы играли с Большим Человеком в некое подобие догонялок, и в процессе он схватил меня, держа в руках пояс от халата, а потом связал мне ноги, оставив длинный свободный конец. Я воспринимала это, как игру до тех пор, пока он не поднял меня вверх тормашками и не привязал к выступу на дверном проёме так, чтобы я висела вниз головой, едва касаясь кончиками пальцев рук пола. Даже в таком положении я продолжала смеяться, но потом кровь ударила в голову, всё тело затекло и невыносимо болело, и я уже всерьёз начала умолять развязать и отпустить меня. Большой Человек, посмеиваясь, продолжал с интересом смотреть на то, как я извиваюсь и плачу. Он стоял так до тех пор, пока я не притихла, начав терять сознание. После этого он развязал меня и я ушла отлеживаться в свою комнату. Тогда я не рассказала об этом маме, решив, что Большой Человек просто неудачно пошутил. Но шутил ли он на самом деле?

Где-то к весне мы втроём переехали в тот дом, где я родилась, а мой папа к тому времени уже поселился в доме своей новой жены. Родные стены встретили меня затхлостью, запустением и потерянными воспоминаниями. Всё казалось чужим, холодным и неприветливым. Помню, я вышла в середину абсолютно пустого зала и запела, прислушиваясь, как стены эхом отражают мой голос. Без папы, без той, привычной обстановки, дом был угрюмым незнакомцем, с которым не хотелось иметь ничего общего. Это мне не понравилось, но дороги назад не было. Я уже вернулась, и тот год нашей с мамой спокойной жизни был официально окончен.

Большой Человек почувствовал себя полноценным хозяином. Он привёз в большом грузовике свои вещи, среди которых была спрятана коллекция порно, поставил в зале музыкальный центр и полностью переехал к нам из своей городской квартиры. В нашем доме постоянно оглушительно громко играла музыка, в основном песни Кадышевой, Малинина и какой-то шансон. Я до сих пор ненавижу песню «Ах, какая женщина», потому что она была заслушана до дыр и ассоциируется у меня исключительно с ним, отчимом.

Мама тем временем цвела, была весела и полна надежд. Она с большим удовольствием взялась вить новое семейное гнездо на месте другого — разбитого и ушедшего в забвение. Ей отчаянно хотелось, чтобы все было хорошо, это было заметно. Она очень просила меня, чтобы я называла Большого Человека папой, но у меня такая просьба вызывала волну ужаса и отвращения. Мне казалось дикостью, что я, имея живого отца, которого любила не смотря ни на что, должна называть папой чужого мужчину. К слову, отчиму этого тоже почему-то очень хотелось. Не потому, что ему хотелось со мной сблизиться, стать родными людьми. Я помню, как мама говорила мне «Он тебя тогда полюбит, будет всё для тебя делать». Но даже тогда я понимала, что нельзя привязаться к человеку только из-за сказанных им слов. Тогда для чего это было нужно? Не знаю, может, для него это было бы очередной победой, символом власти надо всем, что происходит в доме? Или это маме очень хотелось создать имитацию полной семьи, в которой есть мама, папа и дочь? Чтобы всё, как у всех...

Однажды, обратившись к Большому Человеку с какой-то небольшой просьбой, мне пришлось наткнуться на два взгляда: его, выжидающий и мамин укоризненный. Тогда я, остолбенев от её глаз и этой молчаливой мольбы, выдавила из себя «Папа...». Она радостно заулыбалась, Большой Человек удовлетворенно хмыкнул, а я убежала в уличный туалет и плакала там до тех пор, пока не охрипла. Мне казалось, что я предала родного отца. Хотя, возможно, это так и было.

Вновь закрыв глаза, я, как сейчас, помню тот день, когда он в первый день поднял руку на маму. Прошло уже больше пятнадцати лет, но в моем мозгу отпечаталось всё до мельчайших подробностей, слишком ярких, слишком настоящих. Вот я прихожу из школы в хорошем настроении, вдохновлённая тем, что мама пообещала мне купить наклейки с любимой группой Tokio Hotel. Пройдя в зал, я вижу Большого Человека, который со стеклянным взглядом сидит на диване и угрюмо смотрит телевизор.

— А где мама? — спрашиваю я, остановившись на пороге.

— Там, в комнате.

Я захожу и вижу маму, лежащую спиной ко мне. Её трясёт, плечи мелко подрагивают. Я хочу посмотреть в её лицо, но она отвернулась и смотрит в стену, прижав руку ко рту.

— Мам?

Мне становится не по себе. Мама очень давно не плакала. Я залезаю на кровать, заглядываю в её лицо и вижу, что она вся в слезах.

— Мам, ты чего?

Страшно от того, что я не знаю, что делать с этими слезами. Не умею. Мама молчит. Я стою над ней несколько секунд, выхожу обратно и обращаюсь к отчиму.

— Что с ней?

— Я не знаю.

Он даже не смотрит на меня.

— Почему мама лежит и плачет?

— Не знаю.

— Но она же плачет. Почему?

— Да я откуда знаю, она устала и легла отдохнуть, не трогай её!

Он смотрит на меня так, что я начинаю пятиться назад, но всё ещё не понимаю, что происходит, поэтому просто мнусь в дверях. Спустя десять минут из комнаты выходит мама и, не глядя мне в глаза, тихо произносит «Сёстрам ничего не рассказывай».

Тогда-то я и поняла, что он её побил.

Человек, поднявший на вас руку, это как зверь, впервые попробовавший кровь. Познав её вкус, получив чувство власти и безнаказанности, он захочет ещё и ещё. Пожалуй, такое явление можно назвать одним словом — одержимость. Большой Человек упивался своим величием. Случай с мамой развязал ему язык и руки, ведь тест на терпение прошёл успешно. Всё, что тщательно скрывалось, всё что пряталось по углам: жестокость, презрение, отношение у другому человеку, как к предмету — вылилось из закоулков его существа. «Я здесь хозяин и вы должны на меня работать» — любил повторять он. Чуть позже я нашла у него огромный чемодан с кучей судебных исков и документов, оказалось — он обожал судиться со всеми подряд даже по самым малейшим поводам. Кстати, наших соседей Большой Человек тоже не оставил без внимания, насколько я помню — он пересудился чуть ли не со всей улицей.

Оглядываясь назад, я понимаю, что это всё можно было обрубить на корню: кричать об этом всем вокруг, призывать к родственникам, бежать из дома, но я, как и моя мама, выбрали то, что выбирали и продолжают выбирать миллионы жертв домашнего насилия во всем мире — молчать.

Выдержка из Википедии: