Эта работа написана специально на фестиваль dtrrri «Pink Velvet»🖖✨💕
Коллаж был дан вместе с заданием.

Глава первая: 2009 год. Знакомство.

Чанёль в свои семнадцать был по общему мнению катастрофой, причём с самой заковыристой прописной буквы C. Не джэнан так по-корейски невзрачно звучащей, а искусно выписанной каллиграфическим почерком Catastrophe, и даже не Disaster, а именно окраски глобального масштаба для мира одного О Сехуна. Чеëн на эти его придирческие лекции из раза в раз монотонным голосом разъясняющим ей, совсем уж стало быть дремучей и несведующей, все тонкости перевода и использования этого слова лишь смеялась. Брат и сестра, по его всё тому же скромному мнению, были действительно единодушны до безобразия в вопросах, касающихся непосредственно его ментального здоровья, и способов свести его с ума. И так всегда было. С самой первой их встречи в школьных коридорах первого этажа.

Впервые Сехун встретил его на своём первом году третьего класса, когда тот уже был почти выпускником, – было крайне тяжело не заметить для своего возраста высокую шпалу в другом конце прохода, – юноша на добрую половину головы возвышался над своими товарищами, а его забавно подскакивающие кудряшки, за которые уже не раз получал нагоняй от студсовета за неопрятность, так и приковывали к себе взгляд. Не меньше чем громкий смех задорного тона, такой медовый и сахарный.
Не то чтобы, Сехун был таким угрюмым или раздражительным, – совсем нет, напротив искренне восхищался теми, кто свои эмоции так открыто умел выставлять напоказ не скрываясь и не таясь, но... Везде это пресловутое "но", – одно дело видеть и восхищаться со стороны, не прикасаясь к этому, и не будучи в эпицентре взрыва жизнерадостности, а совсем другое когда этот источник вдруг оказывается вхож в твоё личное и ранее нерушимое личное пространство. Чтобы его побрал этот литературный клуб, в который О дёрнул чëрт записаться. Ему и в прошлой школе, во времена средних лет обучения, хватило этих живчиков и зажигалочек, с чьими неуëмными обладателями сиих характеристик доводилось по два часа обсуждать проблемы литературных произведений или структуру композиции и построения сюжета. Нет. Больше ему было не надо, спасибо, – свои три года старшей школы он собирался проживать тихо, мирно, и желательно без таких вот знакомств. Его впрочем не особо-то и  спрашивали.

Пришёл на знакомство с членами клуба на второй неделе от начала учёбы, да так и понял, что попал. Ещё с тех самых пор, как от самых дверей, едва переступив порог столкнулся с насыщенно-терракотовой радужкой, под обрамлением из тонких росчерков ресниц. Его избрали жертвой, и кажется, что с немого одобрения там остальных находящихся, на месте и принесли, – чтобы не сбежал, видимо. Что такое быть жертвой экстраверта, Сехун, сам по своей природе интроверт и тихушник, проживающий самую незаурядную юность из только представляющихся воображению, не понаслышке знал. Всё из тех же покрытых мраком и гнётом среднешкольных лет. Да хвала всему, что Ким Чонина с ним госпожа шутница Судьба развела по разным школам. И что только в нём они находят, эти экстраобщительные люди? Кто бы ему, балбесу неотесанному, дальше своего носа и точки зрения не зрящему, объяснил. Это, кстати, дословная цитата, –  Чонин на диво обладал даром устрашать своими изречениями, одному лишь ему и понятному.
В общем и целом, именно с того злосчастного вечера пятницы тринадцатого марта, – как на подбор дата, не так ли? – сущий кошмар, в лице Чанëля, для него и начался.
С этого, и ярким, радостно вдохновлëнным голосом выдавшим:

— Мне кажется, что ты станешь для меня важным звеном в моей жизни. Давай познакомимся, а, звено?

***

Катастрофа очень любила подкрадываться сзади и налетать со всей дури на плечи, и налегать, налегать, налегать всем своим хоть и стройным, ещё не обросшим мышцами и крепостью окончательного взрослого и сформировавшегося тела, но весом. Иногда О, честно признаться, на переменах даже лишний раз из класса выходить боялся, и, всё так же честно признаваясь, спасало это мало, – кошмар к нему являлся сам.
Если на дискуссиях в клубе это ещё и был интересный и с многих сторон неожиданно интересный собеседник, то в жизни вне книг и написанных историй, это был самый настоящий ужас, – с таким умением находить темы для разговоров и частотой переключений меж ними Паку следовало выбирать в кандидаты для поступления журналистский факультет, но тут на удивлением всем, всегда весёлый и жизнерадостный старшеклассник твёрдо стоял на своём, – пойдёт на отдел вокала, и точка. Без нареканий и споров.

Причин такого решения Сехун не спрашивал, он едва только успел за четыре месяца привыкнуть к темпу из ежедневных встреч, как по расписанию, в коридорах, и два раза в неделю действительно по расписанию на вечерах клуба, когда после летних каникул, на первом же заседании второго полугодия клуба больше его там не встретил. Неделю спустя и точно убедился, что Пак Чанёль, шумный и трескучий, всё вечно обсуждающий с видом, словно речь непременно о нём, и этим в какой-то мере и цепляющий, пропал. Перевёлся по неизвестным ученикам, его одноклассникам причине. Сехун спрашивал, – слишком отрезвляющим оказался трюк. Когда ты уже привыкаешь к шуму человеческого общества, к теплу редких, но точно ощутимых касаний, вдруг лишаться этого... Было словно звон колоколов в тихую ночь.

Не было никаких объяснений, и спрашивать было не у кого, – у него не было даже номера телефона или банального адреса его почты.
Так их первое знакомство 2009 года и закончилось, –  с приятным флером юношеских воспоминаний о спорах в литературном клубе о том, действительно ли поколение, выросшее на "Гарри Поттере" можно было считать более счастливым, чем прошлое, и обсуждениях о сходствах и различиях в сюжетах оригинальной "Коралины" и её адаптации от Генри Селика. Почему-то тогда это не казалось прощанием. Будто таким своим уходом, тот лишь улыбался уголками пухловатых губ и хитро сощуривался, так и намереваясь выдать своё излюбленное, – сыграем в угадай? Только в отличии от обычного режима игры, и вопросы приходилось задавать самому, и ответы слушать было некому.

***
Глава вторая: 2012 год.

В следующий раз О Сехун увидел знакомые тëмно-коричневые вихри, с оттенком в мрачный бистр, только спустя три года, и о, шутка, на своём поступлении в университет, когда уже почти полностью выветрил воспоминания о былом метеоре хаоса его первого года старшей школы.
Пак был одним из парней от приветственной команды старшекурсников, то и дело снующих меж растерянных группок то тут, то там кучкующихся по распределениям на факультеты, и успевающий, создавалось такое впечатление, побывать везде и разом, но при этом нигде дольше пяти минут не задерживаясь. Было неясно, вспомнил ли он его так же, как это сделал сам О, но и одного только осознания, что с тем всё было вроде как хорошо, было достаточно. Сехун не просил большего, – просто такое маленькое желание знать, что этот яркий человек всё такой же, каким был ещё третьеклассником. Всё, ни больше, ни меньше.

Но Судьба, как это повелось у неё насчёт О Сехуна, 1994 года рождения, вновь решила всё за него. Не прошло толком и двух месяцев от стартовавшей учёбы, где своим призванием парень нашёл фотографию, как в библиотеке, куда пришёл не иначе, как по зову сердца поискать методические материалы, единственным свободным местом оказался стул за столом напротив Пака. Вот так неожиданность, – Сехун даже готов был сделать вид, что удивлëн, но... Врать парень не любил. Где-то на подсознательном уровне он ожидал какой-то подставы, и вопрос здесь вырисовывался только по определению графы исполнения, а не точности временных рамок и условностей. И раз уж вышло, что местом исполнения стала библиотека, он будет смелым и рассудительным, и пойдёт в атаку на прямую, в конце концов, кто может гарантировать, что не далее, как через десять минут тут освободиться хоть ещё одно место где-либо? Вот вам и ответ. Так что решительно отодвинув стул, и по возможности тише сгрузив свои учебники на стол, Сехун собирался одарить вынужденного "соседа" лишь мимолётным взором, да так подняв дубово-ониксовые глаза и застыл, едва не промахнувшихся мимо стула. Чанёль смотрел прямо на него, и взгляд это был не в пример внимательный и сосредоточенный, будто ещё не секунду назад его обладатель усердно вчитывался в... В первую часть трилогии "Голодных игр"? Против своего же удивления, О приподнял правую тëмную прямую бровь в знаке вопроса. Да, не совсем на эту тему он ожидал встретить читающего студента в вечер буднего дня в забитом под завязку читальном зале. Но, впрочем, это он несколько отвлёкся. Взгляд Пак Чанёля был на чудо осмысленным, слишком для человека, только поднявшего целенаправленность своих глаз на кого-то точно не бывшего героем книги.

Чудится, где-то тут кроется подвох. Кроется тот знатно, сразу первокурсник его и не осознаёт, – это самое осознание приходит когда как позднее, примерно между вопросом "ну и как ты поживал?" и неотрывно по пятам за ним следующим, "мог бы и поздороваться на вечеринке в честь приёма". Кто такой Сехун, чтобы думать, что человек три года назад избравший его центром своего внимания, смог бы забыть его лицо, когда оно буквально не изменилось ни на грамм? Едва уж ставшим более очерченным профиль смог бы обмануть цепкие взоры этого человека-катастрофы.

И где-то здесь, между шипениями от других студентов, гонящих их прочь если уж не занимаются, и желающие им заиметь совесть и свалить, – всё ещё дословные цитаты, только отчего-то голос казался знакомым, не Чонин ли часом проклинает? – и тем самым скоропостижным уходом, этот самый человек-катастрофа умудряется вставить и это "тебе идёт чёрный". Которое вводит Сехуна в двухминутный диссонансный транс. Во-первых, потому что это оттенок именующийся благородно гагатовым, и его формулировкой "чёрный" ещё никто не оскорблял, а во-вторых, что? Действительно что ли? Это то, что вы захотите сказать человеку после трёх лет с последней встречи?

Как выяснилось опытным путём, – да.

***
На этом этапе их встречи приобретают еженедельный оттенок, – всё же студенческая жизнь далека от той возможности, чтобы дать двум людям на разных специальностях точки для соприкосновения чаще, чем раз в семь дней. Им хватает. И для разговоров о важном и вечном, – о том, как выживать если вы попали в заложники Корейского Национального Университета Искусств, и о более животрепещущим для обоих, – о книгах. Они делятся списками и рекомендациями, меняются отзывами и статьями, изредка, не чаще чем раз в несколько месяцев выбираются в книжные магазины, и вполне неплохо ладят. Чанëль его как-то в августе даже знакомит с младшей сестрой, – Чеëн, той самой, о которой столько рассказывал ещё в школе, и тогда наглядно становится очевидно, до чего те похожи, начиная от миловидных лиц, с чуть заострённым красивым овалом лиц, до сверкающих подобно звёздам в ночном небе глаз, различающихся лишь по тону глубины кариего градиента. Сехуну всё это даже начинает нравится, – если в школе это было скорее вынужденно, ему физически было трудоёмко выносить такого шумного и активного приятеля, то тут он совершенно точно может сказать, что его никто и ни в чëм не принуждает. В кои-то веки, он дорос до той неуëмной и бьющей через край энергии человека, тёплого и живого, как летнее море. Особенно, когда переодически на прогулках их становилось двое, – один студент и одна третьеклассница старшей школы. Да, так можно было жить.

— Знаешь, —  однажды говорит ему Чанёль, когда они оба идут с мороженым, медленным шагом прогуливаясь вдоль реки Хан, и всё больше бесцельно бродя, чем имея реальную точку конкретного движения. Суббота, дневные пары закончены, и можно законно передохнуть прежде чем окунуться с головой в рефераты и доклады, курсовые и проекты на следующую неделю. — Я всегда мечтал стать писателем. Мне нравится придумывать истории, и воплощать их на бумаге, давать своим героям оживать. Слушать об их жизнях и представлять это. Ведь всё, что я им даю, по сути, это одно лишь имя, – всё остальное ведают они мне, и я лишь записываю, чтобы не забыть. И поделиться этим с миром.

И он улыбается, останавливаясь у одной из парковых скамеек, переводя взгляд со спокойной глади воды на уже в ответ смотрящего на него оппонента.

— И ты для меня такой же герой. Не я тебя создал, но ты такой интересный, в тебе столько всего скрыто, что мне хочется и хочется с тобой говорить. Мне кажется, что ты взаправду понимаешь, почему я так горю книгами. И почему именно книгами. Спасибо тебе за это.

И Сехун впервые в своей жизни ощущает, как теряется с ответом. Что слова ему на язык не даются, разбегаясь в панике перед такой уязвимой, но столь искрящейся благодарностью искренностью. Искренностью ему. Это обескураживает. У него нет ничего, чтобы подарить на это откровение, не дать ему загибнуть в пучине безмолвия, но нет и дара речи, и он принимает, как ему кажется, единственное верное решение, – улыбается.

Не так широко и ясно как ему напротив, но тоже от всей души честно.

***

Сказка, флëр которой неведомо атмосферой окружает этот год для Сехуна кончается всё так же отрывисто остро, как и прошлый.
Чанёль, который в этом году закончил двухлетнее обучение на факультете вокала, пропадает всё так же, как дивний летний сон с наступлением первого осенного утра. Они многое не обсуждали и избегали особо личных тем, и из всего к этому контексту имеющего отношения, О знает только, что год после окончания школы Пак потратил на подготовку к поступлению, – иначе, иди всё по другому плану, они бы и вовсе не встретились при иных обстоятельствах.

Тот лишний год тогда подарил им этот год теперь. Но всё имеет свойство заканчиваться. И сейчас, пока сказка не обернулась кошмаром, и болью от уже второго подобного опыта в своей практике, ему предстояло вновь научится справляться с этим в одиночку. Всё ведь однажды проходит, – и если прямо сейчас в его сердце что-то непримиримо горько колет, то это совсем не от чувства вдруг оглушившего одиночества, ударившего по ушам тишиной, кою раньше так умело заполняли чужие слова и смех, совсем нет. Это от суровой реальности, где его – О Сехуна снова бросили прежде, чем он успел это понять.

***
Глава третья: 2014 год.

Не бойся смерти: пока ты жив – её нет, когда она придёт, тебя не будет

В этот год у Сехуна умирает мама. В общем и целом, за всю его жизнь этот выдаётся вообще самым плохим. Третий курс начинается с морального выгорания, извечно красных глаз, почти досуха выжатых на похоронах, и очень дикого желания ни с кем и никогда больше не говорить. Мама для него была самым дорогим и близким человеком ещё с детства, когда отец ушёл из семьи на несколько лет, только они были друг у друга, – и даже когда он вернулся, пускай мама и смогла его простить, но он нет. Этот мужчина уже не был для него кем-то, кого он считал родным. По крови может быть, но не по душе. И потому, он невероятно остро переживает период утраты, – полностью съежает из дома, в чьих стенах провёл всё детство и юность, и перебиваясь разными подработками, снимает комнату. Только чтобы больше не жить в одном доме с тем, кто их когда-то бросил. Он обрывает все связи, и после последнего дня поминания по матери, навсегда покидает пороги тех дверей.

На новом месте ему не становится легче. Боль если и притупляется, то это уже не чувствуется. Сехуну кажется, что он вообще больше ничего не чувствует. Наступает полная апатия. Он заставляет себя спать и есть, через раз буквально насильно давясь сухим рисом или едва не издававшим душу богам кимпабом, и мечтает умереть. Пару раз даже почти решается, но в последний момент его подводит тело, – на мосту отказывают перелезать перила ноги, дома на табуретке руки не могут цепко ухватится за петлю чтобы продеть шею. Сехун ощущает себя так, словно вместе с матерью был обращён в прах, и оставлен в крематории в именной урне. Жить абсолютно не хочется. Где-то между полными безучастия и интереса к жизни месяцами, проживаемых на голых уверениях, что учится на кого так хотел, и что работать надо, чтобы банально было за что снимать комнату и есть, Сехун начинает в редкие моменты передышки, чаще всего ночные, в моментах бесцельного брожения встречать уличных музыкантов.

Гитара, флейта, скрипка. Иногда люди поют. Снимают на камеру, или просто собирают толпы вокруг себя, – это его не волнует. Его сердце тревожит исполняемая музыка. В один из вечеров песня, которую исполняет молодой артист, юноша едва за двадцать, как-то очень лично резонирует с его эмоциями текстом.

Ay 머릿속은 이미 blackout
Эй, в голове уже темнота
좀 더 넓은 우주 속을 헤엄쳐
Плаваю в более широкой вселенной
또 다른 내가 내게 알 수 없는
Другой я говорит со мной на непонятном
언어로 쉴 틈 없이 말을 걸어
языке без остановки
지금 내 위치는 어딘가?
Где я сейчас?
사막 속 조그만 선인장
Как маленький кактус в пустыне
처럼 천천히 자라고 있어
Я медленно расту
맨몸으로 버텨내고 있어 난
Я выдерживаю всё это один

Он оказавшийся в этой толпе восторженных пением зевак, осознаёт себя полностью растворившимся в другом человеке, – в тексте о переживаниях другого человека. Он наконец-то слышит. Домой идёт в глухой тишине, – не потому, что оглох от взорвавшихся овациями прохожих, а потому что та тишина, что накрыла его как пологом, огородив от реального мира, за пределами его черепной коробки, тех мук и боли, что он переживал наедине с собой, – теперь натянулась подобно гитарной струне. Это её последние минуты властвования. Потому что Сехун впервые за долгое время решается научится чему-то новому, не потому что надо и должен, а потому что хочется. Потому что игра на гитаре помогает забыться и отвлечься так, как уже давно не могут заставить уйти от реальности некогда обожаемые книги.

От безмолвия пустой комнаты и людьми забитых аудиторий тропами понимания и познания себя, О идёт медленными подвижками дальше, – через дни, месяца, и года. К тому, кто его ждёт по ту сторону.

***

Глава четвёртая: 2017 год.

Смерть – наш вечный попутчик. Она всегда находится слева от нас на расстоянии вытянутой руки, и смерть – единственный мудрый советчик, который всегда есть у воина. Каждый раз, когда воин чувствует, что все складывается из рук вон плохо и он на грани полного краха, он оборачивается налево и спрашивает у своей смерти, так ли это.И его смерть отвечает, что он ошибается и что кроме ее прикосновения нет ничего, что действительно имело бы значение. Его смерть говорит: «Но я же еще не коснулась тебя!»

Они встречаются внезапно. В самом неподходящем для этого месте, – крематории. Чанёль теперь блондин, его серебристо-пепельные пряди больше не вьются очаровательными барашьими кудрями, они выпрямлены так идеально, что Сехуну больно на это даже смотреть дальше неловкой минуты молчания, что их связала цепью в дверях. Он пришёл к матери, – за столько лет наконец-то принёсший хорошую весть, о том, что устроился на постоянную работу. От кого идёт Пак, – ему знать совсем не хочется. Тот совсем не выглядит на себя давнего похожим, – с этой скорбью весь его облик так видимо исказившей, Пак Чанёль, некогда неугасимый, как само первородное пламя, как бушующая стихия морских волн, и неповторимый свободный ветер, – теперь лишь бывалая тень. Такой же обычный, как и все они. Как и сам О Сехун, с его гагатово-чëрными волосами, с чуть растрепавшейся от весеннего ветра чёлкой, упавшей рваной завесой на веки и чуть прикрывшей лоб, и бледным лицом, как если бы познавшим в своих объятьях саму Смерть. Больше не сияет. Не обжигает. Никто из них.
Голос у Пака до ломоты в костях хриплый, почти простуженный недавно ушедшей зимой, богатой на дожди.

— Привет. —  и это почти смешно. Что спустя восемь лет после знакомства, едва полутора лет цельного общения, он здоровается с ним нормально не где-то на прогулке или пересекаясь в коридорах, не на встречах в кафе, или вылазках в магазины. Не в аудитории или студенческом скверике. А здесь, – в крематории, в зале памяти.

— Привет. — вместо всего, что крутится на подкорке, так и норовя выскользнуть прочь, тихо отвечает он.

И Сехун видит по глазам. Всегда видит в первую очередь по глазам: что в самую их первую встречу, что во вторую после долгой разлуки, что в эту, ставшую какой-то слишком не смешной шуткой, третью, – что тот хочет сказать. И говорит опережая.

— Мне жаль. — и объяснений не требует ни один из них. Каждый всё понял.

— Мне тоже. — шепчет чуть слышно севший голос.

Не только Сехун кого-то потерял, дорогого, близкого и совершенно, абсолютно незаменимого. Сейчас он это понял. Как и точно понял это Чанëль. Кто-то уходит безвозвратно, и так получается, что лучшие люди, покидают нас раньше, даже против и вопреки нашей воли.

***

— Чеëн долгое время боролась с раком. — это первое, что за долгое время в тишину квартиры говорит Пак. Они пьют далеко не самые начальные минуты, – позади шлейфом растянулись часы в беспрерывном молчании, тяжёлом, как тысяча тонн, но нужном, как кислород.

— У мамы диагностировали почечную недостаточность. — спустя, вероятно, ещё накинутых сверху минут пятнадцать молчания, опрокидывая очередную стопку соджу, так же роняет нечитаемой интонацией он.

Им не нужно говорить, что каждый пережил. Какую потерю и как она на них сказалась, что легло в усыпальные урны вместе с прахом самых любимых. Какую цену заплатили. Ни о чём из этого они больше не упоминают и вскользь. Первые всхлипы падают с обветренных пухлых губ Пака, его стопка не пополнялась уже с полчаса, и ему хватило перерыва, чтобы окончательно упасть, что в прямом, что в переносном смысле. Его голова покоится на правом плече, отягощая то своим весом, а чуть дрожащие пальцы на ворсе пушистого ковра чуть не достают до опирающейся ладони Сехуна. Едва достигая ушей, в комнате мелодией кружится песня. Одна и та же на репите.

Иронично, что именно из-за неё О Сехун три года назад бросил себе вызов научится играть на гитаре, чтобы исполнять аккустику.
Вдвойне ироничнее, что автором текста и минусовки оказался Пак Чанёль. Жизнь чертовски злорадная вещь. А ещё редкостная сука.

***

Они видятся ещё пару раз. Конечно, как в первый, больше не плачут друг другу, но всё сильнее и сильнее чувствуется скованность.
Чанёль отсраняется. Настолько, что это улавливает даже далёкий от умения читать атмосферу О. Сехун сам себе признается, что хочет поцеловать. И это конец. Полный и неминуемый. Апокалипсис его внутреннего мира. Он ему не нужен. И прекрасно это понимает и считывает, чëрт побери. Хотелось бы и дальше делать вид, что всё в порядке, но не выходит. Всё ещё ненавидит, не любит и не умеет врать. Не хочется собирать сердце по осколкам, выстраивать и так хрупкие руины его гордости, на чьих костях сплясала в диком хохоте обида. С первой до последней встречи, всё с Пак Чанëлем было неправильно. Не так. Но исправлять было поздно. Хотелось кричать и рвать, метаться подобно раненному зверю, и воздевая руки к небу вопрошать одно единственное – зачем.

Зачем позволили нам встретиться?
Зачем сводили раз за разом?
Зачем на долгие месяцы разменивали разлукой, как ненужные монеты?
Но только зачем-зачем-зачем. Без ответа.

Что следующая их встреча последняя, – знают оба. Сехуну больно. Наверное, соизмерять эту боль с болью от утраты матери – адское наказание, данное ему в оплату греха за то, что не справился и не удержал в узде мысли, – но это всё равно так.
Он не желает идти. Делать себе хуже ещё отчаянее, с полноправной решимостью смертника, отправленного на казнь гильотиной. Не желает. Но идёт.

***
Ему на прощание Чанёль, не говоря вновь о том, что и куда, насколько и как долго, – как в их взаимодействиях с самого начала задалось, – оставляет самую первую печатную версию своей изданной книги. То, в какое подпространство от этого выпадает этим одарëнный ни чем не описать.

— История банальная. Но вся жизнь, – банальна. Мне хочется, чтобы самая первая и главная часть моей души, доказательство того, что я когда-либо жил, было у тебя – того кто лучше, и одновременно хуже всех меня знал. Спасибо за всё.

Сехун не говорит ему прощай. Не смотря на эти громкие слова, несомненно то, какой смысл в них вкладывает и придаёт сам их произносящий, он уверен это – не последняя их встреча. В этом году и времени, – да. В жизни и судьбе – нет. Он молчит.

Пак растворяется в сотнях прохожих на улице. Месяц май в этом году тёплый.

***

Глава пятая: 2025 год.

Ещё не осень!
Если я Терплю, как осень терпит лужи,
Печаль былого бытия,
Я знаю: завтра будет лучше.
Я тыщу планов отнесу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб ещё шумит в лесу.
Он – дерево. Он нянчит гнезда.
Я, как безумный, не ловлю
Любые волны. Всё же, всё же,
Когда я снова полюблю,
Вновь обезумею до дрожи.
Я знаю, что придет тоска
И дружбу, и любовь наруша,
Отчаявшийся чужака –
В самом себе я обнаружу.
Но в поединке между ним
И тем во мне, кто жизнь прославил,
Я буду сам судьей своим.
И будет этот бой неравен.

Февраль этого года выдаётся морозным, но с кристально чистым, голубым и глубоким, как никогда небом. Вокруг улочек, магазинов и кафе витает уже едва ли не осязаемая аура, – пахнет любовью, ванилью и корицей, сладкой выпечкой. На календаре алым сердечком отмеченное четырнадцатое февраля. День всех влюблённых. Праздник красивый, нежный и чувственный. Для кого-то. Пока единственное, что Сехун ощущает всем своим нутром, это то, как он далеко от красивого опаздывает на съёмку. Где он, между прочим, главный фотограф. Вот уж его начальница возрадуется и занежничает его, если до неё дойдут слухи, что та так с трудом для их журнала выбитая модель, набирающая сейчас головокружительную популярность, прождёт хоть на минуту лишнего положенного его оплаченными часами.

Что же, он – законно послушный гражданин, так что при всей своей любви к начальнице и раскаиванию, но на красный свет светофора не пойдёт, хоть увольте. В Сеуле этих аварий и без его в них непосредственного участвия с лихвой. Ему туда не надо, хотя отпуск и звучит заманчиво, но больничная палата отнюдь не то место, где его желают провести. Сехун ловким движением руки достаёт из кармана распахнутого чёрного пальто телефон. Одинадцать пятнадцать. Почти в срок, ему тут вот только переход пешеходный пробежать да за угол того высотного здания завернуть, там в проулочке как и раз и теплится их арендуемая фотостудия. По оживлённому гулу горожан вокруг себя, он быстро ориентируется, и столь же быстрым движением, как и изъял, прячет телефон обратно, скинув короткую смску своему помощнику.

Поднимает глаза на дорогу, от нечего делать провожая пару машин взглядом, скользит незаинтересованно ни за кого не цепляясь по людям с той стороны перехода, и застывает.
Карие, насыщенно-терракотовые глаза, прямые, рассветно-розового колорита пряди, местами отдающие лёгким переливом сирени и фиалок. Длинное, по колено песочного цвета пальто. И улыбка. Пак Чанёль улыбается ему с той стороны улицы. Так, как не улыбался давно. Так, как Сехун уже давно успел позабыть, похоронить в закутках памяти о прошлом. Тепло. Очаровательно. Тягуче, как будто с лёгкой ноткой хитрого коварства. Толпа движется. Ему кажется, что кругом идёт и его голова, от врезающихся в его плечи и бока недовольных его ступором людей, от застигнувших врасплох эмоций, от шока, радости и неверия, что это действительно сейчас происходит с ним. Ноги не слушаются. Не удаётся сделать ни шагу. Всё, что ему подвластно в данном моменте, – это не отрывать глаз от того, кто движется на встречу вместе с тем потоком прохожих, что ждали своей очереди на переход, и спешат, спешат, спешат на работу и важные встречи, к друзьям или родным. В больницу или на свадьбу. В полицию заявить о каком-то преступлении или в школу за ребёнком. Всё это не важно для него, кто и куда. Люди всегда куда-то спешат. И всегда куда-то опаздывают. Он сам когда-то был уверен в том, что уже опоздал. И сегодня опаздывал. Но не опоздал. Не на съёмки. Боже, чëрт с ними. К Чанёлю. Он не опоздал к нему. И между осознанием этой мыслью и тем, как на него налетают с крепкими объятьями, проходит ровно одна секунда. Один удар его сердца.

— А я скучал. — шепчут ему жарко куда-то в кромку шеи, склонившись к нему всем телом, заточив в свои руки и окутав теплом, запахом карамели и печенья. — Сам простился. Все эти годы сожалел, пытался себя уверить, что поступаю правильно, и ломался, ломался, ломался. Скучал. Я так сильно по тебе скучал. И мне столько нужно тебе рассказать. Примешь меня в последний раз?

И Сехун не может. Его горло так сжало спазмом, что больно даже подумать о том, чтобы ответить. Но он смотрит. Смотрит и надеется, что как раньше делал он сам, сейчас поймут его.

«Не задавай вопросов, на которые давно знаешь ответы».

***
Чанёль остаётся. Он кружит по новой квартире Сехуна, которая на самом деле уже далеко не новая, как года два, и всё рассказывает и рассказывает. Как пожил в Сша, будучи каким-то трейни на прослушивании в агенстве, как выпустил одну единственную песню, как начал серьёзно работать на свою карьеру писателя, и как сперва то, что расходилось лишь в интернете, начало продаваться и в печатной версии. Что он терял и находил за эти годы. Рассказывает и о детстве, о том, о чём раньше всегда молчал. И Сехун не может наслушаться. Пока Пак варит им домашний глинтвейн вместо виноградного сока разводя его клубничным, как с запалом оккупирует его кухню, и найдя на ней зачем-то купленную, но ни разу так и не опробованную по назначению вафельницу, печёт им самые банально-вкусные вафли.

И это... Это ощущается, как счастье.
Его можно распробовать на вкус, – и отдаёт оно клубничным глинтвейном и ванильными вафлями. Чанёль кружится по кухне, напевая себе под нос, и вот это, наконец-то, правильно. Сехун отставляет опустевшую кружку на стол, и идёт к приплясывающему на месте парню, что разлив очередную порцию теста, закрывает крышку вафельницы, и как раз вовремя оборачивается. Чанёль высокий, у него нет хрупкой женской талии, он взрослый и атлетически слаженный мужчина, едва ростом не выше самого Сехуна, но целоваться так – только удобней. Они наравне. Спустя столько времени. Во всех смыслах.

Их поцелуй жаркий, с привкусом вина и отдушкой из сладкой клубники, и они оба напирают, и никто никому уступать не собирается. Руки скользят по талии и шеям, перемещаясь верткими змеями, а на вдохи и выдохи выделяются секунды едва разжавшихся друг от друга губ. На всю кухню раздаётся классическая мелодия, оповещающая о том, что вафли готовы, и что если некоторые не желают вводить в рацион питания угольки и палить квартиру и проводку, то их надо бы достать. Чанёль одним движением выскальзывает из кольца почти сомкнувшихся вокруг него рук, и быстро спасает едва не подгоревшие вафли, следом отключая аппарат от сети питания. Тянет почти отошедшего на нормальное расстояние парня обратно, и обманным манёвром сажает на стол, умудрившись крепко ухватить того, чтобы не вырывался. Возможно его комплекция и оставляет некоторые сомнения по поводу возможностей поднятия разного веса, но сам он чётко даёт понять, что Сехун ни в одну из этих возможностей не вписывается. В этот раз он целует первым, заставляя О нагибаться чуть сильнее и властнее под давлением его ладони, цепкими пальцами впутавшимися в короткие гагатово-смоляные пряди на затылке. Вторая жарким оттиском сжимает бедро сквозь пижамные штаны в серо-белую клетку. Их одинаково-парные белые футболки, на пару размеров больше, очень скоро летят с тел на пол.

У Сехуна под кадыком и по ключицам россыпь лавандовым цветущих меток, пара отдельными алыми гибискусами, и с веерами царапинок от видных укусов тянутся паралельно меткам на груди – помеченные плечи и своды рёбер. Чуть жестковатые от частых покрасок волосы, после мытья недавно вновь приобретшие способности к завивке на концах милыми вихрями нежно-розовых и сиреневых прядей, сминаются под пальцами и ладонями, и когда по вновь открывшейся шеи Чанёля прогуливается от судорожного вздоха яблочко кадыка, Сехун прижимается к нему разалевшимися и распухшими от поцелуев губами. Они оба разукрашены как картины, но если холст для Пака – торс и живот, то для О – шея и медитация пропускания сквозь подушечки пальцев кудрей необычного цвета волос.

— Я рад, что моё мысленное загаданное после каждого нашего расставания "давай начнём заново" сбылось. Спасибо, что сбылась, моя прекрасная катастрофа. — целуя в стык челюсти возле левого уха, шепчет ему Сехун, и не может не улыбнуться.

— Спасибо, что загадывал. Верил. И простил. — оставляя печатью гореть на чужом кадыке очередной поцелуй, шепчет искренне тот.

Часы на кухне пробивают полночь. Наступило пятнадцатое февраля 2025 года. Вот так это было правильно.

Ты сияешь даже глубокой ночью,
Твои глаза расскажут мне обо всём.
В эту прекрасную ночь я хочу тебя.
Знаю, всё хорошо, всё только начинается.

***************************************

На эту работу моя переживающая обо всём и вся JiSooHa_onni сделала мне прересную обложку в качестве подарка... Но сама же мне и не верит, что эта работа мне действительно нравится💔 Потому, любуемся восхищаемся, и если хотим себе красивые обложки для самых лучших историй обращаемся к этой булочке, иначе она мне никогда не поверит, что мне безумно нравятся её работы!
Я уже сижу тут сама на грани слëз от восторга и благодарности за то, что мне преподносят такие подарки...
Уф, что она делает с моим сердцем своими руками! Помяни моё слово, ещё молится станешь, чтобы я у тебя не заказывала больше... Хехехе🤍🎀🌸

Заметки автора:

1. Если верить переводчику, то "катастрофа" по-корейски - Джэнан (재난)/ возможно неправильное написание, так как я написала так, как услышала от аудио перевода.

2. Стихийные бедствия происходят, когда экстремальные события, вызванные стохастическими природными процессами, наносят серьёзный ущерб обществу. «Катастрофа» используется для обозначения экстремального бедствия, хотя изначально оба слова относились только к экстремальным событиям (disaster - с латыни, catastrope - с греческого).

Чаще всего катастрофа - это катастрофа (бедствие)/ catastrophe такой силы, к которому невозможно подготовиться, потому что вы не ожидаете, что может случиться что-то настолько плохое.
Можно вспомнить и менее буквальный перевод при использовании этих двух слов, например, чтобы сказать, что всё обернулось плохо:

- Как прошло ваше выступление вчера вечером?
- О, это была катастрофа / disaster - ударные звучали фальшиво, деревянные духовые скрипели, а солистка не могла взять высокие ноты.

В этой гиперболизированной форме, disaster встречается чаще, но вы можете использовать catastrophe, если действительно хотите преувеличить.

3. Цвета:
Бистр и Терракотовый - Чанёль

Оникс и Гагат - Сехун

4. Не бойся смерти: пока ты жив - её нет, когда она придёт, тебя не будет

Эпикур (341/342 - 271/270 до н. э.) - древнегреческий философ, основатель эпикуреизма - философского учения, популярного в Античности и имевшего последователей и почитателей в Новое время.
Цель философии Эпикура - помочь людям в достижении счастья, безмятежной жизни, характеризующейся атараксией (спокойствие и свобода от страхов) и апонией (отсутствие боли).
Эпикур был эмпиристом, то есть он верил, что чувства являются единственным надёжным источником знаний о мире. В своей онтологии (физике) Эпикур был продолжателем атомистического учения Демокрита. Вселенная есть тела и пустота, тела состоят из атомов, которые движутся вечно и непрерывно и не имеют никаких свойств, кроме вида, величины и веса.
Эпикур проповедовал принцип «живи неприметно», считал, что нужно идти по жизни, не привлекая к себе внимания; не стремиться к славе, власти или богатству, а наслаждаться маленькими радостями жизни - вкусной едой, компанией друзей и т. д.. Эпикур был автором более трёхсот работ, однако до нас дошла лишь малая их часть: несколько важных писем к друзьям и сборник афоризмов «Главные мысли».

5. Песня и перевод: Nothin' - Chanyeol (Exo- SC) / solo track
Ay 머릿속은 이미 blackout
Эй, в голове уже темнота
좀 더 넓은 우주 속을 헤엄쳐
Плаваю в более широкой вселенной
또 다른 내가 내게 알 수 없는
Другой я говорит со мной на непонятном
언어로 쉴 틈 없이 말을 걸어
языке без остановки
지금 내 위치는 어딘가?
Где я сейчас?
사막 속 조그만 선인장
Как маленький кактус в пустыне
처럼 천천히 자라고 있어
Я медленно расту
맨몸으로 버텨내고 있어 난
Я выдерживаю всё это один

6. Смерть - наш вечный попутчик.Она всегда находится слева от нас на расстоянии вытянутой руки, и смерть - единственный мудрый советчик, который всегда есть у воина.Каждый раз, когда воин чувствует, что все складывается из рук вон плохо и он на грани полного краха, он оборачивается налево и спрашивает у своей смерти, так ли это.И его смерть отвечает, что он ошибается и что кроме ее прикосновения нет ничего, что действительно имело бы значение.Его смерть говорит: «Но я же еще не коснулась тебя!»
«Колесо Времени» - К. Кастанеда

Карлос Сесар Сальвадор Аранья Кастанеда (25 декабря 1935, Кахамарка, Перу - 27 апреля 1998, Лос-Анджелес, США) - американский писатель, поэт, этнограф, мыслитель эзотерической ориентации и мистик. Доктор философии по антропологии (1972).

Автор 12 томов книг-бестселлеров, разошедшихся тиражом в 28 миллионов экземпляров на 17 языках и посвящённых изложению эзотерического учения о «Пути знания».В своих работах Кастанеда описывает встречи и уроки, полученные от своего наставника, шамана из индейской культуры, Дона Хуана Матуса, а также о его путешествиях в мир волшебных существ - нагуалей, которые обладают сверхъестественными способностями. Труды Кастанеды вдохновили многих писателей и художников. Сейчас он является одной из культовых фигур и символов нового направления в духовном развитии, которое делает акцент на самопознание и внутреннюю силу.

7. Еще не осень!
Если я Терплю, как осень терпит лужи,
Печаль былого бытия,
Я знаю: завтра будет лучше.
Я тыщу планов отнесу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб еще шумит в лесу.
Он - дерево. Он нянчит гнезда.
Я, как безумный, не ловлю
Любые волны. Все же, все же,
Когда я снова полюблю,
Вновь обезумею до дрожи.
Я знаю, что придет тоска
И дружбу, и любовь наруша,
Отчаявшийся чужака -
В самом себе я обнаружу.
Но в поединке между ним
И тем во мне, кто жизнь прославил,
Я буду сам судьей своим.
И будет этот бой неравен.

Стихотворение: Франтишек Грубин.
Перевод: Владимир Яворовский.

8. Песня: Ko Ko Bop - Exo
Ты сияешь даже глубокой ночью,
Твои глаза расскажут мне обо всём.
В эту прекрасную ночь я хочу тебя.
Знаю, всё хорошо, всё только начинается.