Виктория ненавидела, когда кто-то из её близких людей испытывал грусть или страдания. Ещё больше она ненавидела собственную безысходность в таких ситуациях, потому что зачастую люди сами справляются с болью внутри себя, и это был факт, с которым она смирилась несколько лет назад, когда сама потеряла самого дорогого человека, — никто кроме тебя самого не поймёт боль, что творится внутри.

Для Де Анжелис это было похоже на фильмы, в которых главный герой с трагической участью каждую секунду понимал, что чёрная полоса в жизни не закончится, — так и девушка понимала, что кроме тёплых слов и мысленной поддержки она не в силах сделать большее. Будто бы ножом проходятся по оголенным нервам и распарывают их. Безусловно, она всегда находилась со всеми рядом в тяжелые времена, но постоянно понимала, что не в состоянии остановить их боль. Видеть как страдает твой друг — новый круг ада.

Каждый из парней страдал по-своему, и Виктория подбирала личный ключик для того, чтобы хоть как-то быть рядом с ними в сложившийся ситуации.

Томас замыкался в себе и игнорировал происходящее, но несмотря на то, что он буквально обрастал колючими иголками — Виктория каждый чертов раз была рядом с ним; обнимала и гладила по спине, пускай это его и не успокаивало, но придавало уверенности, что она рядом, и что она способна разделить с ним произошедшее. Обычно такие моменты происходили в их общей квартире, где Раджи думал, будто бы его никто не застанет с гитарой в руках, сигаретой в зубах и с блестящими глазами, — девушка чувствовала, что он нуждается в ней. С самого детства. Или с рождения. Они чувствовали эмоции друг друга по одному лишь взгляду. Кто-то однажды обмолвился, что чувствовать и ощущать друг друга — это значит найти родственную душу. Что же, у Виктории была и не одна родственная душа.

Если Томас уходил с головой в написание музыки и саморазрушения, то Итан Торкио делал всё возможное, чтобы никто не заметил, как ему тяжело. Скрытность — одно из главных его талантов. Его лицо всегда носило выражение спокойствия и безмятежности, но в моменты печали Виктория улавливала что-то такое в его глазах, сравнимое с желанием убежать от этого мира; раствориться в воздухе, и, наконец, исчезнуть. Де Анжелис сама удивлялась, насколько тонко и точно она умеет чувствовать их эмоции. В случае с Итаном помогали многочасовые разговоры обо всём на свете; за чашкой кофе или бутылкой вина, — он, в отличии от Томаса, всегда был открыт, пускай он и пытался скрыть это от других, но лучшая подруга каждый раз давала понять, что она та, с которой нужно говорить и обсуждать. Итан верил и раскрывался ей.

Про Дамиано можно было бы и не упоминать, потому что в моменты печали он фактически не появлялся на глазах у Виктории, — изредка давал знать о себе через сообщения и фотографии, выложенные в социальных сетях — напоминание его бурных похождениях на разных вечеринках в присутствии молодой сеньоры. Каждый приходил в себя по-своему, и осуждать Дамиано за то, что он глушил свою боль вот таким вот образом — глупо и безрассудно. Но всё же был и другой вариант убрать моральную боль — ручка и потертая бумага; собственные мысли, написанные быстрым почерком и понимание того, что он в этом мире нужен для чего-то. Марлена, так называемая муза, обволакивала его своим присутствием именно в приступы неописуемой грусти и душераздирающей печали. Благодаря такому состоянию в их группе рождались лирические произведения, которые после заставляли находить в себе смысл.

И если девушка так чётко ощущала эмоции своих друзей, то с точностью могла заявить, что свои собственные чувства она не знала до конца. Поэтому, когда внутри у неё начинала разгораться дикая атака собственных предрассудков, — рядом всегда находился кто-то из парней, чтобы просто быть рядом и знать, что она не одна.

Людям свойственно грустить. Также как и радоваться. Человеческие эмоции подобны играм в лотерее. Сегодня тебе не повезёт — выпадет желание разобраться в себе и отключить внешние раздражители, чтобы спокойно погрустить. Завтра же выпадет шанс почувствовать себя свободным и счастливым. И самое главное — мы не знаем, когда получим выигрышный билет, а когда в руки выпадет несчастливый. В этом и заключается существование человеческого рода, — все мы дышим, ходим, чувствуем, — но не знаем, когда и как проживем следующий день или секунду.

В пятничный вечер было достаточно шумно на улицах Болоньи, в принципе, как и всегда это случалось перед выходными, — люди уже готовились к предстоящим празднованиям и гулянкам. Духота придавала особенную атмосферы, перемешиваясь с тёмным небом, где не было ни единой звезды; огни фонарей, расставленные вдоль арок и тесных переходов превращали людные улицы Болоньи в живой поток из разноцветных красок.

Гул и шум машин пролетал в открытое окно, колыхая ветром занавески и волосы Виктории, которая медленно выкуривала не первую сигарету. Она удобно расположилась на полу, освещённая лишь фонарем напротив их дома. Два бокала вина, почти закончившаяся пачка крепких сигарет и полупустая бутылка красного, — и если кто-то и скажет, что набор напоминает вечер женщины в преклонном возрасте, то дико ошибётся.

Завтра предвещал сложный день в плане эмоций и контроля. Первое выступление куда придут посмотреть именно на них. Эта мысль так ласкала её внутренности, что каждый раз она ощущала поток легкости и какой-то невесомости, колыхавшей сознание. По-хорошему Виктория должна была лечь спать, или в крайнем случае настраиваться перед завтрашним днём, но перед ней сидит не менее важный человек, к которому она питала тёплые сестринские чувства. Как бы странно это не казалось, но белокурая девушка безгранично была рада внезапным появлением Диаманты в жизни. Какой-бы независимой она не казалось в мужском коллективе, — женское нутро никуда не скроешь.

Но обстоятельства, коснувшиеся Диаманту несколько дней назад, не давали спокойно наслаждаться Виктории их общению.

Диаманта же спокойно глядела на темное небо сквозь пелену в глазах, робко теребя в руках солнцезащитные очки. Сегодня утром она съехала с квартиры, тепло распрощавшись с сеньорой, которая так любезно согласилась впустить её в свой дом. Позже Диаманта распрощалась с работой. По-правде, она думала что это будет проще, — но распрощаться с ароматами цветов и атмосферой природы было крайне сложно. А ещё сопутствующая паника не давала покоя, и помогали только приемы таблеток каждые три часа. Решения по поводу квартиры и увольнения она приняла быстро, потому что посчитала нужным вовремя уйти. Правда никто не давал никакой гарантии, что её не найдут тут, в общей квартире группы Måneskin.

После просьбы, вырвавшейся из уст Диаманты по поводу жилья, Дамиано любезно хотел поселить её у себя дома, но вовремя одумавшись предложил общую квартиру, ссылаясь на то, что она находится в самом центре города, и что там часто бывают все участники группы, — так Диаманта не подвергалась бы одиночеству.

Но перед глазами Диаманты вставал другой вопрос, не менее сложный. Она не хотела подвергать опасности всех их. Ни капли. Но выход из сложившийся ситуации был только один — пожить пару дней тут, пока не найдётся новая квартира и пока Диаманта не устроится на другую работу.

Томас и Итан помогли перевезти все её вещи, и она была крайне благодарна парням за потраченное на неё время. Сама же Диаманта плотно заколола волосы заколкой на затылке так, чтобы её огненно-рыжие волосы не были заметны в толпе; нацепила на голову телесного цвет шляпку из плотного материала и подвела губы ярко красной помадой, предварительно нарядившись в строгий костюм кремового цвета. Образ строгой бизнес-леди дополняли чёрные солнцезащитные очки. Девушка подумала, что преобразившись совершенно в другой стиль, её не смогут вычислить.

Спустя пару часов она переоделась в свободные штаны и майку, неуклюже стерев с себя яркую помаду, — села напротив Виктории, пока та молча наблюдала за ней.

Светлые глаза Де Анжелис изучали собеседницу с неподдельным интересом и желанием помочь. И опять она осекала себя тем, что помощь может заключатся лишь в поддержке. Опять ножом по оголенным нервам.

— Ты пробовала обращаться в полицию? — спросила она, аккуратно и не желая давить; крутя в руках бокал с бордовой жидкостью.

— Двадцать два раза, — Диаманта скованно улыбается, выковыривая грязь из под ногтей. Потом на мгновение поднимает глаза и сконфужено объясняет: — У него всё схвачено. Будь то полиция, скорая или пожарная служба.

— Но ведь он не мог вот так просто откупаться деньгами? В полиции должны были понять, что девушка не просто так обращается двадцать два раза...

— Органы власти знали сколько денег у этого человека, — перебивает её Диаманта. — Поэтому каждый раз требовали сумму покрупнее.

Виктория тяжело опрокинула голову на спинку кресла, с грохотом ставя бокал на пол, так, что вино почти проливается алыми каплями на паркет.

— Он ведь не только бил тебя, да?

Вопрос прозвучал достаточно осторожно, но Де Анжелис всё равно почувствовала укол совести за собственное безрассудство. В ответ на её слова были нервные смешки и нелепые качания головой Диаманты:

— Да, — она говорит тихо, почти себе под нос, пытаясь отогнать воспоминания, но они как на зло вращались перед глазами. — Он насиловал меня с пятнадцати лет.

Виктория резко поднимает озлобленные глаза. Чёрные зрачки суживаются до неузнаваемых размерах. Ноздри раздуваются сильнее обычного, и вставленное металлическое колечко так нелепо колыхается на крыле носа.

— Это продолжалось до тех пор, пока я не отключалась или пока его не прерывали звонки, — продолжила она, явно изливая душу. Хотя сама и не понимала, что высказывает свои самые страшные события первый раз человеку. — Этот... урод был помешан на садизме, — слова даются ей с трудом, будто бы в горле засел ком стекла, но Диаманта понимала, что ей нужно это сказать. — Несколько раз он позволял своим дружкам также издеваться надо мной. По несколько часов. Клянусь, мне хотелось разбить о их бритые головы стеклянные вазы, — из её губ вырывается нервная усмешка, и пару слез быстро падают из глаз. В то время Виктория затаила дыхание, внимательно слушая её историю. — А когда он узнавал, что я обращалась в полицию, наказывал меня сильнее. Запирал в подвале нашего дома. Говорил что таким как я тут самое место, — она грустно улыбается, упирая зеленые глаза, полные слез, на свои бледные руки. — Если бы я знала, что после смерти мамы моя жизнь переварится в это... я бы... я бы сбежала от него раньше.

— Ты не должна винить себя, — стальным голосом говорит Виктория, всё ещё отходя от её рассказа. — Я не думала, что твой отчим настолько... настолько... твою мать, у меня даже нет слова чтобы описать...

— Мама бы не хотела сейчас видеть меня такой, — Диаманта продолжала щебетать себе под нос, пока Виктория с силой сжимала кулаки, и кольца отпечатывались на её ладонях красными пятнами.

— Она бы гордилась тобой, — Де Анжелис подсаживается ближе, неуклюже отодвинув пачку сигарет и бутылку вина. Быстро кладёт руку на спину Диаманты, притягивая и обнимая её. — Ты ведь не сдалась. И не сдашься. Этот подонок получит своё. Он будет гнить в тюрьме, я обещаю тебе.

— Я так хотела, чтобы это всё закончилось, — Диаманта не сдерживается; позволяет слезам пробираться наружу; руками цепляется за футболку Виктории и утыкается носом в её плечо. — Я не смогла убежать от той жизни...

— Ты встретила нас, Диаманта, мы поможем тебе, я обещаю.

Все те годы, что Диаманта носила в своём сердце эту боль, — ей необходима была разрядке в виде рассказала кому-то о том, что случалось в её жизни. Девушка рассказала далеко не всё, что происходило в её родном доме, но даже такая маленькая откровенность перед Викторией дало ей надежду на то, что в этом мире есть люди, способные понять её.

Они просидели в обнимку ещё добрых двадцать мигнут, после чего Виктория услышала легкое сопение Диаманты у себя на плеча. Время близилось к первому часу ночи, и светловолосая девушка выкурит ещё не одну сигарету, прежде чем пойти набираться сил перед выступлением в одном из самых популярных клубов Болоньи. Но стоя около окна Виктория думала далеко не о предстоящем дне.

***

Огромная толпа людей заслоняла пространство своими разгорячившимися телами, двигаясь в так энергичной и мелодичной музыки, пока неоновые огни освещали их с потолка и стен. Краски синего, красного и фиолетового перемешивались между собой, обволакивая пространство чистым неоном и блеском вспотевших тел на танцевальной площадке. Людей было прилично, поэтому часто не хватало воздуха, и охранникам, — двум здоровенным сеньорам, — приходилось открывать маленькие окошки, чтобы вечерний воздух попадал во внутрь, но от этого было почти никакого толку, люди продолжали выкрикивать знакомые строчки и пританцовывать сильнее, толкаясь друг к другу с ужасной силой.

Яркая надпись названия клуба, растянувшаяся по всей территории небольшой сцены, была тоже неоновой. Темно-синей. Но не менее яркой чем остальные неоны в этом клубе.

Томас не думал, что придёт столько людей. Он вообще не думал, что такое предложение в действительности окажется дельным. Раджи наблюдал из под свисающей челки за тем, как девушки и парни в такт подпрыгивают и поднимают руки кверху; как они подпевают знакомые слова и достают зажигалки или телефоны, когда звучит музыка более медленная. В его душе зарождалось чувство, подобное гордости. За себя, за ребят, за этих людей, пришедших к ним на концерт. Ему хотелось верить в то, что они смогут донести людям о том, что рок — что ни на есть интересная музыка, скрывающая в себе все прелести и соки.

Позицию гордости Томаса разделяла и Виктория, которая прыгала, бегала, смеялась и разными способами контактировала с людьми, при этом так бережно и умело обращаясь со своим инструментом, что вызывала необыкновенные возгласы людей в зале. Виктория поняла, что это то, к чему она стремится. Давать людям веру в музыку и в самого себя. Видеть их раскрепощённость и желание наслаждаться жизнью.

Итан был спокоен лицом, но внутри него бушевали ураганы и океаны эмоций. От одного лишь осознания того, что люди знают их, что они хотят их слушать и проживать каждую песню вместе с ними, — у Итана переворачивались внутренности. Разве это не самое главное для артиста: знать, что твоя музыка ценная?

Несмотря на то, что дизайн их одежды был выполнен в достаточно свободном виде: штаны-клёш, которые были подстать такому стилю музыки; белые футболки и пиджаки разных расцветок, — Måneskin всё же внесли какой-то собственный глоток воздуха в современность. Какая-то независимость проскальзывала в каждом из них. Молодые, способные перевернуть горы, — они давали своим слушателям мотивацию. Розмерта была права, когда говорила про новое дыхание в музыкальной сфере. Возможно, это начало чего-то большего в их карьере.

Голос Дамиано: иногда небрежно хриплый, иногда ласковый и протяжный — внушал людям доверие и желание слушать дальше. Было видно, что он отдаёт себя полностью. Отдаёт частичку себя каждому собравшемуся человеку; делится с ними собственной историей через каждую песню; рассказывает личную трагедию или призывает жить так, как хочешь только ты.

Ожерелье в виде жемчужин на его шее поблёскивает при освещении неоном, и Диаманта, до этого внимательно осматривающая Итана, переключается полностью на Дамиано. Она стоит почти в самом конце, замаскированная под чёрную кепку и синюю кофту с сводными темными джинсами. И Диаманта Риччи рада за них. Так сильно и трепетно, что ей самой кажется, словно она стоит вместе с ними на одной сцене и проживает каждую строчку вместе с Дамиано. Благодаря этому, ей на пару часов удаётся отключиться от раздумий и Виктория сквозь толпу машет ей рукой, и когда Де Анжелис видит, как Диаманта отвечает взаимностью, — та широко улыбается и встаёт на одно колено перед Дамиано, когда он начинает тянуть высокую ноту.

Диаманта готова поклясться, что даже сквозь толпу людей он видит её. Что он внимательно смотрит на неё и, будто бы, поёт только для неё. Или ей хочется, чтобы так было. Она не понимает. Она не хочет понимать.

Вены на его шее и лбу выступают сильнее, когда Давид откидывает голову назад, обрывая на последней ноте песню. Зал скандирует о том, что это было невероятно, и Диаманта ни может с ними не согласиться. Его волосы залачены назад, глаза подведены чёрным, — всё так, как и Диаманта представляла: он действительно был рожден для сцены.

Она затаивает дыхание, когда Дамиано объявляет следующую песню. Последнюю. Но ту, которая колыхнёт у неё внутри живые чувства.

Она совсем ребенок, но она чувствует
Нечто вроде бремени и рано или поздно не выдержит.

Дамиано смотрит прямо в её зеленые глаза. Сквозь эту толпу, сквозь собственный голос. Пространство вокруг девушки перестаёт существовать, пока в её ушах звучит его сладкий тембр.

Люди скажут: «Туда ей и дорога!»
Она даже за какую-то несчастную дверь не может выйти.
Но однажды она сделает это...

Он обвивает двумя руками стойку с микрофоном, и множество колец на его руках также мерцают в свете. Глаза Дамиано яркие и открытые. Открытые только для неё. Ей хочется в это верить. И она хочет продолжать растворяться в той музыке, что слышит в данную минуту. Лишь бы чувствовать себя вот так: свободно и без мыслей.

Я сказал Коралине, что она может вырасти,
Взять и уехать,
Но она считает, что чудище держит её в клетке,
Усеивает ей путь минами.

Она не задумывается, насколько сильно строки этой песни совпадают с её жизнью. Ей не нужно об этом задумываться. Потому что всё что сейчас в эту минуту важно — это его голос. И его неимоверно пронзительные чёрные глаза. Диаманта не устанет повторять, насколько сильно они похожи на чёрную дыру.

И Коралина плачет
Коралина терзается,
Коралина хочет моря, но боится воды,
А, может быть, море внутри неё?
И каждое слово — как топор,
Шрам на спине,
Как плот, плывущий
По полновордной реке,
А, может быть, река внутри неё?

Игра на инструментах Томаса, Виктории и Итана придаёт остроты событиям. Диаманта думает, насколько затрагивающими бывают песни. Настолько, что комок в сердце рассасывается сам по себе, словно музыка — лекарство от всех болезней мира. Бальзам, который наносят не спеша, чтобы он впитался в кожу сильнее, заслоняя собой все кровоточащие ранки. Заместо бальзама сейчас был голос Дамиано, который способствовал особым целебным свойством.

Я буду огнём и холодом,
Укрытием зимой,
Я буду тем, чем ты дышишь,
Я пойму, что у тебя на душе,
Я буду питьевой водой,
Смыслом добра,
А ещё буду солдатом,
Закатными лучами,
И ничего не попрошу взамен,
Одну лишь улыбку,
Каждая твоя слезинка — океан у меня на лице,
И я ничего не попрошу взамен,
Лишь немного времени,
Я буду знаменем, щитом
Или твоим серебряным мечом, а...

И ей кажется, словно эти слова звучат своеобразной клятвой из уст Дамиано. Она уже не замечает яркие белые фонарики в руках у людей; их тихие голоса; неоновые подцветки и собственные внутренние голоса. Всё что есть сейчас — это его голос и глаза, что всю песню смотрят прямо на неё.

И если эта была клятва, Диаманта примет её, пускай и не подозревая этого.

p.s ребятки, так как эта глава получилось большой (на мой взгляд), то я попрошу вас оставить развёрнутый комментарий🥺❣️ мне очень важно мнение каждого читающего❤️