EVA FORD

Стук от огромного чемодана, который с лёгкостью тащу за собой бесил, пробираясь в нервные окончания. Я остановилась и поежилась перед тем, как войти в этот дом. Мне было достаточно последнего диалога, чтобы развить в себе новое табу.

Отворив дверь, я вошла в огромное поместье, которое доверху напичкано безвкусной роскошнью.

— У тебя есть час на сборы, — не глянув на меня, пробурчал отец и скрылся в столовой.

Молча прошмыгнув в свою комнату, я тщетно пыталась сглотнуть ком, стоящий в горле. Раньше Италия была для меня сорбентом, а сейчас — точный яд. Закрыв дверь, я медленно скатилась по стене от безысходности. Гложущая немощность оковами распространяется по телу, сковывая диафрагму.

Горячие ручьи слёз стекают по подбородку исключительно из-за неоправданных ожиданий и глупых надежд. Ещё тогда, в мои тринадцать нужно было понять одну примитивную вещь: отец никогда не поставит меня выше своей работы.

Он никогда не уважал ни своих детей, ни свою бывшую жену. С годами ничего не меняется, лишь только маразм нарастает в его дырявой голове.

— Ева, почему ты не можешь отказаться, Господи, почему ты такая беспомощная? — тихо шепчу я, осуждая свою же слабость. Я по-прежнему хочу быть ему нужной, блокируя разумные мысли о том, что в нём говорит лишь корысть.

Смирившись, я привстала, на ватных ногах дошла до туалетного столика и взглянула в прямоугольное зеркало. Это ужасно.
Немного красные глаза от сдержанного порыва, слегка потёкшая тушь и жалкий вид.

Обречённо вздохнув, я включила мобильник. Сорок пять минут. А дальше? Меня сразу закроют в золотой клетке алчности? Или скажут поиграть в любовь с каким-то стариком? Научат правильно улыбаться и отвечать на вопросы прессы?

Что, чёрт возьми, будет дальше?

Дрожащие руки оставляли грязные пятна от туши Channel на верхнем веке, а я покорно вытирала всё ватным диском, уже не желая поддаваться ещё большей слабости в виде слёз. Это явно лишнее.

Приговор вынесен, а кровавый след уже поставлен на моём будущем.

Легкое платье из розового шёлка обвивало гинетически стройную фигуру, белые каблуки подливали масла в огонь.

Но в этом огне горела я.

Заживо сгорала.

Последний завиток волос упал на плечо синхронно с обрушивающимся стуком в дверь. По позвоночнику пробежали омерзительные мурашки, отдавая пульсирующей болью в голове.

Вдруг во мне хватит сил отвернуться от био-отца? Вдруг я не настолько сильно хочу ему потакать?

— Машина подана, — угрямо произносит старик через дверь, а после его шаги играют благоуханием по барабанным перепонкам.

В последний раз осмотрев себя с ног до головы, я закрыла глаза и сделала глубочайший вдох, как дайвер, у которого отняли акваланг. Поправив спадающую на глаза светлую челку, я прошла до двери и сделала рывок, от чего по глазам ударил контраст света.

Уверенно, но абсолютно сломленно, я приближалась к огромной, двупольной, двери. Мне хотелось обернуться и заприметить на себе гордый взгляд отца, но кроме как совершенно бесцветного и пустого — не было ничего.

Зачем я это делаю? Зачем я опять разрешаю ему вытереть об себя ноги?

FLASHBACK

Рвущие детскую душу крики распространяются по всему дому всецело вьедаясь в двенадцатилетнюю меня. Мама незримо высказывает свое негодование, проклинает папину работу и просто устраивает в нашем семейном гнёздышке третью мировую.

Папа рычит в ответ, выливая на неё ужасные и, ещё неясные мне, слова. Слишком грубая интонация так и кричит, что это далеко не всегдашняя милая беседа с упоминанием «рыбка» и «зайчик» заместо имён.

Я вжималась в бледно-розовое изголовье кровати, выискивая покой и безмятежность. Юный мозг, отнюдь не ознакомлен с жестокостью и агрессивностью, как губка впитывал в себя весь негатив, совершенно не придавая таким тяжёлым словам веса.

Небольшие ладошки ненамеренно закрывали глаза в надежде, что это поможет. Но звонкие голоса лишь набирали свои обороты, словно хотели вытеснить из дома всё хорошее, что только было!

Родители, которые так сильно любили друг друга сейчас срывают голос и казалось выплевывают собственные гланды в попытках выговорить обо всём, что копилось годами. Но очевидно выигрывала — мама.

«Откуда взялась такая ненависть?» — всё не унималась я, шепча это как с такой же скоростью, как и молитвы в храмам: монотонно и безостановочно.

Говор, тембор которого не падал перерос в реальный погром. Треск бьющейся посуды оглушал и убивал во мне ребенка, которого лелеяли всё его жизнь. Сифония семейных разборок буквально вывернула на меня бидон грязи, фактически достоверно изломами меня пополам.

Босые ступни коснулись ледяного пола, но от испуга я даже не чувствовала что конечности понижают температуру. Брат как назло где-то шастал с друзьями, сейчас обременяя меня своим отсутствием.

Аккуратно, даже почему-то на цыпочках, что-бы не создавать новейших звуковых волн, я дошла до двери, что была в тон всей комнате. Ажурная ручка двери опустилась, сменяя амплитуду. Оказывается, древесина ещё и заглушала концерт, которые приподали эти двое в дуете.

Новый порыв шума раз за разом вонзал в хрупкое серце свои лезвия, оставляя рукоять торчать. Подвластно всем законам распространения шума — голоса нарастали с каждым шагом и когда правая ступня коснулась мраморного кафеля в гостиной на первом этаже, я встретилась со спектаклем наяву.

У каждого родителя белки в глазах наливались бесцветной ненавистью и ксенофобией, только вот...
Термин «ксенофобия» подходит людям, которые не знакомы друг с другом.
Но мои родители вонзались друг в друга глазами, дистанционно испивая кровь противника.

Ситуация напоминала гром средь бела дня или извержение вулкана в Австралии — такой же абсурд ведь Австралия — тот самый, единственный, материк не имеющий на своей территории действующих вулканов, моя семья — гордый показатель любви и уважения. Раньше.

Уже тогда я отдавала себе отчёт: как раньше не будет. Эта выходка обязательно вылезет боком для семейства Форд.

Мои детские бусины ярко-голубого цвета сейчас заполоняла пелена влаги, но я стойко стояла и изучающе рассматривала идеально отыгранную драмму, только вот родители не были актёрами, а гостиная не была театральной сценой.

При этом я отчаянно ждала антракта, того самого занавеса. Но его не последовало ни через минуту, ни через пять. Люди, гордо называющие себя «родителями», даже не замечали присутствие третьего. Уж слишком углубились в свою деятельность.

Всё меняется, а внутри меня всё переворачивается, когда грубая мужская ладонь поднимается ввысь, определенно замахиваясь.

— Папа! — с неестественным криком, не своими ногами я бегу к маме, фокусируя ужас и хаос в её глазах.
Но отец не успел сбавить обороты и больно вписался в детское личико, моментально образуя гематому от пощёчины на бархатной коже.

Под крик мамы, который мозг уже отказывал воспринимать, я попятилась назад, больно ударяясь о угол камина. Приземляясь на пол, я ужаснулась от звона в ушах и от жгучей боли от удара.

Мать моментально спохватилась, пока отец лишь кинул равнодушный взгляд и громко хлопнул дверью. Конфликтный ор сменился девичьими слезами и горькими всхлипами. 

Картина в этой комнате ужасала: битый хрусталь, обычные тарелки тоже были уже непригодными для использования, криво стоящая мебель, буд-то после урагана. Мне даже казалось, что и люстра с таким напряжением начнёт шататься.

Брайан об этом так и не узнал, расценивая развод, ничем иным как «не сошлись в характерах, Ева, бывает».

THE END

Переместившись в юность, я конкретно не замечала смену улиц в окнах машины и танец песен. Всё стало обыденным вплодь до улыбки водителя.
Итальянский ресторан люкс класса встречает меня на удивление скромной роскошнью.

На интерьер мне было глубо плевать, ведь немного не по собственному желанию я сюда забрела.
Может ещё не поздно всё закончить?

Отказаться?

Я ведь действительно независима от него...

Отдельная кабинка подальше от всех меня напрягла, но не больше, чем вся ситуация в целом. Официант довел меня до матовой двери и хотел было открыть мне её, как и полагается, но я запротестовала и, поблагодарив, отправила выполнять работу дальше.

От нервов начинали дрожать конечности, но рука всё же нашла своё место на ручке, которую всего лишь нужно было опустить.

Что бы что?

Ради чего, Ева?

Ради чего это всё?

Он поблагодарит тебя?

Он извинится перед тобой?

Этого никогда не будет, Ева, смирись!

Вопреки собственному протесту, я вошла  в помещении, гордо задирая подбородок. Но маска безразличия слетела от шутки судьбы.

RYAN CAMPBELL

Грубые пальцы стучали по дубовому столу, пока я анализировал бред, который выкинул мой старик. Неужели тот, кто не воспитывал, но зато самолично порол за малейшие провинности до пятнадцати лет и то, только потому что после — отправил меня в Лондон, думает что по-прежнему слушаю и повинуюсь?

Арландо Кэмпбелл — это человеческая падаль. Тот, кто заслуживает страшной смерти и отдельный котёл в аду! Именно из-за его криминальных связей, я загорелая желанием стать адвокатои. И именно из-за прихоти засадить его за решётку, не погас при сложностях.

Но даже сейчас, когда я ненавижу его всем сердцем, он смеет ставить мне условия. Если бы не его ложь о «сердечном приступе» я бы ни за что не приехал в Италию. Ненавижу эту страну. Всё это грузит меня, перекрывая кислородный клапан.

Но, как человек связанный с законом, хочу отметить его профессиональность и кристальную чистоту в делах. Ни одной прямой улики, ни одного вшивого обвинения.

Чист, как слёзы девственниц.

И как раз таки это рушит мои мечты о его тюремном заключении.
Сюда пришел исключительно опровергнуть сделку и успокоить девушку, которой выпала такая ужасная честь.

Дверь открылась. Уверенный и даже, вероятно, холодный взгляд сменился сущим удивлением, а я и сам нахмурился.

Неужели наш мир настолько мал?

— Ты? — в один голос выпаливаем мы, а после чего оглушающая тишина самостоятельно бьёт по вискам.

— Я пришла сказать, что ничего не будет, мистер.. — она смущённо замялась, точно вспоминая мою фамилию.

— Кэмпбелл, Ева, — закончил я, величаво откидываясь на спинку стула. — Я пришёл за этим же.

— Мне повезло?

— В том, что потеряла возможность выйти за меня? Определенно, да.

— В том, что не буду заперта в золотой клетке из-за прихотей отца, — с контрастным отвращением бросает она, суетится у двери.

— Любишь свободу, значит? — усмехнувшись, произношу я, мимолётно изучая изгибы тела под розовой тканью.

— Вам, будучи адвокатом, разве не знать, как она ценится? — язвит она, присаживаясь напротив.

— Мне нравиться как из твоих уст вылетает обращение ко мне на «Вы», — тише произношу я, загоняя её в краску.

Люблю девушек, которые смущаются от пары грязных словечек. Барышни с похотливыми намерениями, которые я разделяю, почему-то всегда в пролете.

— Я переломаю Ваши кости, мистер Кэмпбелл, достаточно своенравно?

— Достаточно, что-бы расценить это как угрозы и навешать тебе статью, мисс Бойд.

— Как смешно слышать это от человека, который вытаскивал меня из обезьянка.

— Достаточно было просто появится, не приписывай мне подвигов.

— Мог бы поиграть в рыцаря, — изучая меню выдаёт она.

— Вы готовы сделать заказ? — выдаёт резко появившийся официант.

— Две порции лазаньи, — ориентируясь на её пьяный бред, который почему-то запомнил, курирую я. — И бутылку Altare Barolo Arborina.

Парень кивнул и пулей вылетел не нарушая нашу идиллию.

— Бутылку? Я похожа на алкоголичку? — агрессивно спрашивает она, а я начинаю смеяться.

— Ни в коем случае!