От чего зависит выживаемость вида? Те ученые, работы которых знал прототип Джона, часто сходились на мнении, что очень важно питание: если вид всеяден, у него больше шансов остаться в истории, пережить несколько эволюций и даже, в конце концов, обрести интеллект. Да, даже такие высокие материи, как появление языка, культуры и творчества в конце концов сводятся к еде.

Но Джон, старательно закрывая взбешенные жабры, подумал и еще о чем-то. В какой-то момент истории определенный вид, наделенный интеллектом, приходит к стагнации. И что же тогда помогает ему выжить и продолжить существование? Вмешательство этого самого вида в свое же собственное развитие.

Исторически подтверждены были разные периоды стагнации прихомской расы, а при открытии жизни на других планетах – проведены сравнительные анализы, как исторические, так и биологические. И все они пересекались в одном: когда-нибудь вид разовьется до такой точки, когда будет угрожать существованию не только другим видам или своему собственному, но и жизни целой планеты-дома, а то и системе планет, а может быть, даже галактике. По пути совершая ксеноциды или захватывая и затравливая соседние обитаемые планеты. Такие дела.

Джон бы и дальше думал в таком же ключе, но его нерадостные в своей беспросветности мысли сбил пресловутый инстинкт выживания. Когда ты прихом, умереть очень тяжело, даже если ты очень сильно этого хочешь. 

У тебя есть жабры на случай, если с легкими что-то случится. У тебя есть запасное сердце на случай, если с основным что-то случится. У тебя есть резервный мозг, сохраняющий основные функции, нужные для выживания организма, на случай, если с тем мозгом, что в черепе, что-то случится. Есть вторая пара глаз на затылке, чтобы видеть врага позади. Есть даже второй рот, чтобы, в случае, если ты подавишься, у тебя было запасное горло, язык, связки и прочее. 

На каждой руке по два локтя, крутящихся куда хочется, которые невозможно болезненно вывихнуть. На всех пальцах рук по три сустава. Потеряв верхнюю фалангу, любой палец, словно червь с секционным делением, будет функционировать не хуже целого (спасибо, что фаланги после отделения от тела не живут своей жизнью). На ногах по два колена, также гнущихся в любую сторону. Зачем? Чтобы быть подвижнее и менять рост в зависимости от ситуации.

Это тело, которое Старец как-то назвал мерзким, очень тяжело убить. Правда очень тяжело. Джон старался несколько лет, но пока безуспешно. На этот раз он надел пакет на голову, туго обвил его шнуром от ботинка, и прыгнул в бак с жидкостью для маринования. Но жабрам, как оказалось, было все равно, откуда качать кислород – из воды ли, или из рассола. Их даже не щипало.

Поняв, что мероприятие бесполезно, Джон, сжавшись в пружину и оттолкнувшись от дна бака, выпрыгнул наружу. Даже не пытаясь сохранить равновесие, он поскользнулся на забрызганном кафеле и упал. Жабры заколотились еще интенсивнее, не понимая, куда делась жидкость. Джон, решив, что, может быть, получится уморить себя таким способом, не торопился снимать пакет с головы. Через очень-очень долгое время он наконец начал видеть в расплывчатом сквозь призму прозрачного пластика мире яркие круглые пятнышки – признаки недостатка кислорода.

И уже когда он, счастливый, в эйфории, ментально начал уплывать по эфемерной реке, видя вспышками далекое прошлое своего прототипа, блаженную самоубийственную процедуру грубо прервали.

По щекам его бил Джон-загонщик, тот самый, бородатый и вечно веселый. Он что-то приговаривал, но за свистом в ушах, к счастью, его речей было не разобрать.

– И чего ты добивался, огурчик? – беззлобно спрашивал Джон с бородой, пока приводил несостоявшегося самоубийцу в порядок. Он выбросил пакет и шнурок, накрыл его пледом и растирал полотенцем кривую щетинистую голову, чтобы рассол не попал в глаза. – Знаешь же, что помрешь и без этого. Премию за досрочный уход тут не дают.

– Все шутишь, Джон, а мне вот плохо. Отстань ты со своим полотенцем!

– Эй, эй, полегче махаться. Я помочь пытаюсь.

– Как ты можешь?

– Мы все работаем на благо нации и...

– Не об этом я, – нервно перебил Джон. Он поднялся, покачиваясь и чувствуя, наконец, жжение в жабрах.

– Знаю я, о чем ты, – ответил загонщик, наблюдая, как мокрый Джон морщится. – Только не наше это дело. Мы с тобой, по сути, даже не люди. Мы – рабсила. Наше дело работать, а думают пусть... верха́! – Он указал на потолок. – Нашел же ты место, еле сыскал тебя!

– Зачем искал? Когда ты от меня отстанешь уже?

– Джон, тот, что завхозом был, сказал мне за тобой приглядывать. Мне уж немного осталось, знаю, чую, – он, резко опустив уголки губ, погладил себя по животу, на который в последнее время часто жаловался, – но сколько могу, прослежу. Хотя я тоже смысла не вижу. А ты смуту разводишь!

– Так ведь и Джон хотел смуту. Начальствам писал, петиции собирал. А потом...

Джон-загонщик, укутав Джона в плед, приобнял одной рукой и потянул к дверям.

– Пошли, пошли...

– Иду я. Но я о другом. Что случилось? Почему он передумал? А тот мальчик...

– Самчик с книжкой? Так и говори – самец. А то ишь, мальчик.

– Мальчик он...

– Тише ты, дурной! Ну как это из твоей головы выбить? Бедный Джон, намучился же он с тобой, наверное!

– Наверное...

– У того самца просто мусор был. Играл он. Все животные играют, даже взрослые, а уж детеныши и подавно. И что, теперь их не есть? И что же тогда есть? Капусту местную? Мы, знаешь ли, вид всеядный, нам белок тоже необходим.

– Да, я как раз о всеядности размышлял, пока ты меня не отвлек.

– Знаешь, ты нашел очень неудобный способ размышлять! Зачем стараться удушиться, когда еще десяток лет, и твои органы сами откажут? Кстати, еще один повод тебе задуматься, какое важное дело мы делаем. Знаешь же прекрасно, не маленький, что от клонированных продуктов ничего хорошего. Это как вату есть. Пользы никакой почти, только ощущение заполненности желудка.

– Клонирование – путь к вымиранию, да. А может, нам оно и нужно?

– Вымирание? Ну какие глупости ты говоришь! Не любишь жить, так подумай о других. О детях подумай! Твои черные мысли не только тебя губят, понимаешь?

– Не понимаю. И не понимаю, почему Джон передумал.

Они дошли до личных комнат. Только уперевшись в дверь, Джон заметил, что загонщик привел его к своей спальне. Он молча открыл проход, затащил Джона, усадил на кровать и вручил стакан с водой. После этого выглянул в коридор, плотно закрыл дверь и повернулся на гостя.

– Джон узнал очень важную вещь. Вещь эта выше нашего с тобой понимания. И уж тем более не нам решать, что делать и как работать.

– Что за вещь? Ты знаешь?

– Не подробно, – с неохотой ответил бородатый Джон. – Нет, считай, что не знаю, – решился он на честный ответ.

– Скажи мне! Скажи, как можешь, как понял, а я уж разберусь.

– Не нужно это все, как ты не поймешь?! Забудь. За-будь!

– Не могу я забыть! Сколько лет прошло, а не могу! Я же, дорогой Джон, узнаю. До самых верхов долезу, но узнаю. Мне и жизнь не мила, потому что это не жизнь! Пусть убьют меня, только сначала ответят. Я и на это готов!

– Не горячись, не горячись ты! – напугано сказал Джон. – Пей воду. Успокойся.

Но Джон не стал пить. Он поставил стакан на тумбочку и посмотрел в глаза Джону. Тот вздохнул, все понял. Потер бороду, лицо, закрыл ладонью глаза. Казалось, хотел завыть от бессилия.

– Что-то связано с мозгом. Эта вещь очень полезна для наших организмов. Она есть только у... ну, у этих вот существ. 

– Питательное?

– Хуже! То есть, лучше. У них и мясо не сказать чтобы самое выдающееся. Просто чтобы удешевить процесс добычи этого чего-то из мозга, запущен весь остальной процесс. Полная обработка. Безотходное производство, так сказать. Очень экологично. Ничего не пропадает.

– Да. – Про экологичность и безотходность Джон еще с учебы в подготовительном центре помнил.

– Понимаешь теперь, как важно?

Он не совсем понимал, но вера этого Джона его как будто заразила. И стало понятно, почему начальник, который теперь на пенсии, свернул все свои планы по освобождению существ. Джон-заведующий бы просто так не остановился. Значит, их работа правда важна. Очень. Да, делается кое-как, рабочей силы не хватает, электричества и еды тоже, но что поделать? Нужно работать...

– Нужно работать на благо дела и верить, что будет лучше, – продолжая начатую мысль, говорил Джон-загонщик, и Джон-помощник не стал копаться в памяти, чтобы выяснить, были ли предыдущие его мысли своими, или он просто так внимательно вслушался в Джона, что принял его слова за свои. – У нас есть надежда, что все будет хорошо, да?

– Да, – безучастно кивнул Джон.

Несмотря на слияние мыслей, у него была своя надежда. Отдельная. Собственная. 

"Старец жив. И хорошо", – с замиранием сердец вспомнил Джон. Это знание разлило тепло по его телу, заставив трясущиеся жабры наконец успокоиться.

-КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ-