Мамины вещи я принялся паковать вскоре после похорон. Невыносимо было натыкаться на материальные признаки ее присутствия в доме: забытые на дне бельевой корзины колготки; раскрытую книгу на прикроватном столике, положенную обложкой кверху; расческу у зеркала, между зубчиками которой запутались длинные русые волоски; магнитный листок на холодильнике с составленным ею списком продуктов, которые мы вечно забывали купить. Под словом «молоко» была приписка, снабженная сердечком: «Не забывай обнимать маму хотя бы один раз в день. Это продляет жизнь».

Иногда мне казалось, что ее вещи меняются местами. Будто кто-то перекладывает их, пока я сплю. Вчера расческа лежала у зеркала в коридоре, а сегодня я нашел ее в ванной. Колготки из корзины пропали, зато там обнаружились шерстяные носки, которые связала для мамы Руфь. Раскрытая книга на прикроватном столике становилась толще справа и худела слева, будто ее продолжали читать.

Я говорил себе, что это от того, что почти не сплю. Всем известно: от бессонницы случаются провалы в памяти и галлюцинации. Поэтому я и слышал шаги в коридоре по ночам. Скрип половиц за дверью спальни. Дальше, ближе, снова дальше. Я говорил себе, что дом старый, постройки 1877 года. Рассохшиеся полы. Сквозняки.

Звуки всегда исчезали примерно там, где находилась дверь маминой спальни. Иногда мне казалось, что оттуда доносится смех. Детский смех.

Наверное, так и сходят с ума, думал я. От горя и одиночества. От пустоты старого дома. От осенних штормов, стучащихся в окна неподрезанными ветками деревьев, завывающих в дымоходе и грозящих свернуть с крыши печную трубу. Поэтому я купил в строительном магазине коробки для переезда. Решил запаковать туда все мамины вещи и отдать в «Армию спасения» или «Красный крест». Пусть принесут хоть какую-то пользу.

Начать решил с коллекции коров. Все равно Мууси окончила свои дни на какой-то свалке, вместе с прочим мусором. А ее пестрые сестры были дороги маме, не мне. К тому же из-за той истории с летающими коровами в гимназии за мной наконец закрепилось прозвище. С легкой руки Фью из Крау я превратился в Кау, Крау-рову, Бешеного Ковбоя или «К-правильно, корова» - вариантов было, хоть отбавляй. Если честно, я бы скорее согласился на «эмо-боя», но что сделано, того не изменить.

Я собрал первую коробку, притащил из коридора старые газеты и принялся заворачивать в них коров. И тут в дверь постучали. Сначала я не придал этому значения. Подумал, у меня глюк. Стук был какой-то тихий, неуверенный. И вообще, зачем стучать, если у нас звонок. Почтальон бы позвонил. А у Руфь вообще был ключ. Мама ей дала, а я не попросил вернуть.

Но стук продолжался. Теперь громче и настойчивей. Я подумал, кто бы это мог быть. Я ничего не заказывал. Может, мама купила что-то по интернету? Скажем, из Китая. И вот посылка шла, шла несколько месяцев, и наконец дошла, но уже никому не нужна. Если не открывать, ее унесут на пункт выдачи в местном супермаркете, а через какое-то время отошлют обратно. Но тогда я так и не узнаю, что в ней было – в посылке. Какой товар мама могла заказать, уже зная, что... Наверное, это было что-то очень необходимое. И важное. Для нее. Или для меня? Вдруг это какое-то послание? Как письмо в бутылке, которое наконец вынесло на берег нашего острова. Что, если она специально так рассчитала, что посылку получу я?

Я сунул полузавернутую в бумагу статуэтку обратно на полку и поспешил к входной двери.

- Иду! – крикнул из коридора, потому что стук затих, и я испугался, что почтальон уедет, не дождавшись меня.

Повозившись с замком, распахнул дверь и зажмурился. В потоках яркого света на пороге стояла она. Я успел разглядеть силуэт. Замер, не решаясь открыть глаза. Боясь и того, что она исчезнет, и того, что ее возвращение – реальность.

- Привет. – В голосе, совсем не похожем на мамин, слышалась неуверенность. – Я не вовремя?

Я распахнул глаза и, щурясь на свет, уставился на ежащуюся в легкой куртке одноклассницу.

- Дюлле? Ты чего тут?

- А... я вот проезжала мимо и решила заскочить... - Она робко улыбнулась и подняла руку, с которой свисал на ремешке велосипедный шлем, белый, с цветочками вдоль края. - Ребята за тебя переживают. – Между бровями у нее появилась морщинка, глаза стали серьезными. - Ты на занятиях не появляешься. Четвертый день уже. Телефон не берешь. А в соцсетях тебя нет.

Я переступил босыми ногами, которые холодили плитки пола и залетающий снаружи ветер.

- Да у меня все нормально. Просто... дел всяких много. С бумагами. Ну там страховки, пенсии... Сама понимаешь.

- Значит, нормально, - повторила за мной Дюлле, меряя меня взглядом с головы до ног. При этом ее вздернутый нос забавно сморщился.

Я машинально провел пятерней по волосам и скользнул глазами вниз по собственной персоне. Хм. Белую когда-то футболку украсили бурые разводы на груди и животе, растянутые треники на коленях посерели от пыли, будто я где-то на карачках ползал. Я вытер о них ставшие жирными пальцы. Когда я был в душе последний раз? Кажется, перед похоронами? Ну и несет же от меня наверное...

- У вас, кстати, звонок не работает. – Пробормотала Дюлле, смутившись непонятно от чего. – Жмешь на него, и ничего не происходит. Стучать вот пришлось.

Я высунулся за дверь. Надавил для пробы на серую резиновую кнопку. Тишина беззвучно рассмеялась надо мной беззубым ртом коридора.

- Наверное, батарейка села, - оживленно объявила Дюлле. – У нас так было один раз. У тебя есть батарейки?

Я пожал плечами.

- Вроде были где-то.

- Хочешь, помогу поменять? Я умею.

- Да я сам могу.

- Ну да... - Дюлле потерянно мялась на пороге, поглядывая в темноту коридора за моими плечами. – А... может, я тогда помогу батарейку найти? Тут такая специальная нужна, как пальчиковая, только маленькая.

- А23, - кивнул я на автомате, продолжая торчать в дверях.

Дюлле заправила за ухо рыжую прядь, которую ветер все норовил бросить ей в глаза.

- Ну так... я помогу найти?

Что-то в ее настойчивости пробилось ко мне. Я подумал о пустом темном доме за моей спиной, о скрипе половиц, о ночном смехе, о безумии, плетущем паутину в углах. Быть может, эта девчонка могла бы хоть на мгновение разогнать тени. Осветить углы пламенем своих волос, разбить тишину на осколки звонким голосом. Но потом я вспомнил о маминых вещах. Они все еще были повсюду. Она все еще присутствовала. Наполняла дом своим запахом, своим дыханием. Привести кого-то сюда сейчас показалось вдруг кощунством. Словно нарушить покой мавзолея, открыв его для туристов. Я еще не был к такому готов.

- Слушай, Дюлле, давай... - я взялся за ручку двери, просто взялся за ручку, но она уже все поняла, и ее лицо потухло, словно дом отбросил и на нее свою тень.

Она отступила на шаг, и тут на нее рухнуло небо.

Так часто бывает на западном побережье и особенно у нас на острове. Погода резко меняется, порой много раз на дню. Солнце еще светит, а уже идет дождь. Дождь переходит в град. Град в снег. Снова выглядывает солнце, зажигая повсюду радуги. Ветер меняет направление, то загоняя воду в залив и затопляя пристань, так что машинам приходится не заезжать, а почти заплывать на паром, то выталкивая воду обратно в море и обмеляя судоходный канал. В последнем случаем между островом и материком остается только вертолетное сообщение. Это, конечно, если у тебя нет лодки-плоскодонки.

Вот и сейчас очередная туча решила пролиться на Фанё дождем. Причем ливануло так, будто наверху пооткрывали все краны разом. Дюлле взвизгнула и машинально нахлобучила на голову свой шлем. Как будто это могло помочь: ее куртка вымокла в мгновение.

Не долго думая, я дернул девчонку за руку и втянул под стреху. Нависающий край соломенной крыши давал неплохое укрытие, но даже сюда долетали отскакивающие от плиток двора брызги.

- Заходи, - я отступил в коридор, давая дорогу Дюлле.

Она неуверенно поежилась в мокрой куртке, косясь на дождь.

- Точно? Я могу...

- Не можешь. – Твердо сказал я, наконец решившись. – Смотри, как льет. Переждешь у меня, потом поедешь. А я пока сменю батарейку в звонке.

Вот так Дюлле оказалась в доме. Я пошел в ванную – принести ей чистое полотенце. Заодно глянул на свое отражение в зеркале. Ну чо, Мэрилин Мэнсон, молодые годы. Причем после месяца жизни на улице. Попробовал пригладить патлы, но они тут же снова встали торчком. Плюнул, вытащил из бельевой корзины черную футболку. Она навряд ли была чище белой, но на ней хоть пятна не видны.

Когда вернулся обратно в коридор, Дюлле там не обнаружилось, зато из гостиной донеслось ойканье.

- Чего тут у тебя так темно? – Она обернулась на мои шаги. Лицо светилось бледной луной в полумраке. – Я ударилась обо что-то. Коленкой. Больно-то как... - Дюлле наклонилась потереть ушибленную ногу, лицо потухло.

Я вздохнул, сунул ей полотенце и потопал открывать шторы. Сам не помню, когда их все поопускал, и почему потом не поднял. Но, наверное, окна были закрыты ими уже давно, потому что глаза остро реагировали на ворвавшийся внутрь свет, увязнувший в густом от пыли воздухе.

- Ты что, этим питался? – Дюлле с ужасом указала на тарелку с засохшим на краю куском пиццы, оставшейся с того раза, когда я закупился для дня рождения.

Я задумался.

- Не только. Руфь приносила еду. Ну, мамина подруга.

- Я знаю, кто такая Руфь, - фыркнула Дюлле и принялась вытирать мокрые концы волос.

Я присел на корточки и стал заглядывать в ящики и нижние шкафчики стенки в поисках батареек.

- Вещи мамины собираешь? – Дюллина нога в носке потыкала стоящую посреди пола раскрытую коробку.

- Угу.

- И куда ты их?

- Не знаю. В секонд-хенд сдам, наверное.

- А как повезешь?

- А?

- Ну, права у тебя есть?

- Нет. – Я завис над очередным выдвинутым ящиком. О вопросе транспортировки коров и прочего добра, которое я собирался распихать по коробкам, я еще даже не задумывался. Это действие казалось мне чем-то, лежащим далеко за горизонтом событий – точкой невозврата, за которой ждала непроницаемая тьма моего одинокого будущего.

- А хочешь, я попрошу папу тебе помочь? У него прицеп есть.

Я поднял на нее глаза:

- Да неудобно как-то.

- Удобно-удобно! – Дюлле возбужденно взмахнула полотенцем. – Он с радостью поможет. Ты же знаешь, как он твою маму уважает... - она замялась, отвела взгляд и поправила тихо, - уважал.

Мама действительно была у паромщика-Питера, отца Керстин, на особом счету с тех пор, как лет пять назад приняла роды прямо на борту «Меньи». Один местный вез жену рожать в больницу, да вот недовез. Питер обожал травить эту байку, особенно туристам, каждый раз расцвечивая ее новыми сочными подробностями. По его словам, это были самые долгие двенадцать минут его жизни. Столько занимает у «Меньи» пусть от Фанё до Эсбьерга. Двенадцать минут.

Я сел на пол, скрестив ноги. Ковырнул трещину в половице. Сказал, не глядя на Дюлле:

- Ладно. Только я не знаю еще, когда закончу. Тут столько всего...

- Понимаю. – Быстро ответила она. – Если понадобиться помощь, ты только скажи. Я могу паковать. И девчонок еще спрошу. Наверняка кто-то...

- А вот этого не надо! – Я в ужасе вскинул в воздух обе руки. Перед глазами мелькнула зернистая, размытая фотка, отправленная мне по СМС с неизвестного номера: я на траве со спущенными штанами и идиотски блаженной улыбкой на морде. И подпись красным поперек экрана: «Уже не девственник!», снабженная смайликом в виде довольного кролика.

Оригинал снимка, конечно, был гораздо более четким, просто мобильник, купленный в «Билке» за сто крон, не мог отобразить цифровое качество. Но даже разбитый на пиксели, я был вполне узнаваем. СМСку я получил в понедельник, когда пришел в гимназию после памятного дня рождения. Как оказалось, на тот момент я оставался единственным, кто не знал, что странного паренька из второго «Г» - ботана-ЗОЖиста с боязнью соцсетей и по совместительству последнего девственника потока - на спор подпоили и отминетили.

Фоток наверняка было гораздо больше – на какое-то время я стал главной звездой снэпчата и прославился на всю гимназию. Полагаю, единственной причиной, по которой меня не затравили насмерть, была жалость. Как-то не по приколу ржать над человеком, у которого мать от рака умирает. Пусть даже этот человек – лузер и фрик.

Дюлле прикусила губу, отложила полотенце на журнальный столик и сделала шаг ко мне.

- Ноа, ну прости! Я, правда, не знала, что они затевают. А когда все поняла... Я пыталась их остановить, правда. Но меня не слушали. Пока ты не взбесился, и я им про маму твою не сказала. Я им много тогда чего наговорила. И они обещали все фотки удалить. Честно. И многие наверняка так и сделали.

- Но не все. – Я отвернулся и выдвинул очередной ящик. И наткнулся там на мамино рукоделие. В последнее время она увлеклась вязанием. Говорила, это ее отвлекает, и много сил не требует. Она все вязала теплые шарфы для меня. Более сложные вещи у нее пока не получались. Этот она так и не закончила. Наверное, шарф лежал на столике, а я запихнул его в ящик перед приходом гостей. Я протянул руку и погладил немного колючую разноцветную шерсть. Пробормотал себе под нос. – Да какая теперь разница.

Но Дюлле услышала.

- Очень большая! – Внезапно она присела рядом со мной, попыталась поймать мой взгляд. – Слушай, даже Эмиль потом пожалела, что согласилась во всем этом участвовать. Ты ведь ей нравишься на самом деле. Просто...

- Так это все-таки Эмилия была? – усмехнулся я горько. Вот так ангелочек!

- А ты не знал? – на круглом лице Дюлле отразилось искреннее удивление.

Я молча закрыл глаза. А как мне было узнать? Спрашивать всех участвовавших в вечеринке блондинок? Это при том, что стоит мне попросить у соседки по парте банальную резинку, в смысле стирательную, как я начинаю запинаться и мямлить, а уши превращаются в Даннеброг? Это с Дюлле я могу более-менее адекватно общаться, так и то только потому, что знаю ее чуть не с детского сада – он у нас один на весь остров, как, впрочем, и школа. Поначалу я, конечно, пытался интересоваться у парней, но надо мной только ржали или давали полезные советы типа попробовать повторить со всеми чиксами класса по алфавиту и сверить ощущения.

- Ноа... - я почувствовал ладонь Дюлле у себя на плече и резко отодвинулся.

Ненавижу! Ну почему я вечно вызываю у людей только жалость?! Как выпавший из гнезда птенчик или заблудившийся котенок.

- Батарейки! – объявил я, пытаясь замаскировать деловитостью грубость, и вытащил из ящика прятавшуюся под вязанием коробку.

- Так ты из-за этого перестал в гимназию ходить?

Я поднял глаза и наткнулся на испытующий взгляд Дюлле. Меня от него шибануло, как током, что ли. Волоски на руках встали дыбом. Сердце укусила давно свившаяся в груди змея. Запульсировал болезненно яд в венах.

- Тебе-то какое дело?

- Как какое? – Дюлле нахмурилась, не отводя от меня взгляда. - Я за тебя переживаю. Слушай, если ты из-за этих придурков... Так они забыли все уже. Переключились на другое. Жизнь ведь не стоит на месте. Все теперь обсуждают пятничную вечеринку, и как Йо-йо с Конни сцепились из-за Леи. Ну, Лея же девушка Конни, а Йо-йо начал ему предъявлять, что...

- Значит, забыли?! – Я вскочил на ноги, будто из пола вдруг выстрелила пружина и подкинула меня кверху. – Забыли?! – Змея шипела моим ртом, тугие кольца развивались, давили на грудь изнутри, заставляли пальцы сжиматься и разжиматься, хрустели суставами.

- Ноа, ты чего? – Дюлле выпучилась на меня круглыми глазами, медленно отползая назад на пухлых батонах.

- А ну пошла отсюда!

- Кау, ты что, совсем стал бешеный...

Теперь я уже не уверен, сказала тогда Керстин «Крау» или «Кау». Быть может, она ничего такого не имела в виду, и мне просто послышалось. Всего одна буква, один короткий звук. Но он изменил все.

- Пошла отсюда на хрен! – Рявкнул я.

В глазах полыхнуло белым, я слепо зашарил вокруг, сам не знаю, в поисках чего. Рука наткнулась на тяжелую гладкость фарфора. Я схватил с полки одну из коров и со всей дури запустил ею в стену. С оглушительным звоном животное разлетелось на кусочки над головой Дюлле. На рыжие волосы посыпалась снегом фарфоровая крошка.

Керстин взвизгнула, вскочила на ноги – вся красная, с выпученными глазами и вздувшимися под тонкой кожей лба венами.

- Ты чокнутый, Кау! – Вот теперь она точно крикнула Кау. Без всяких сомнений. – Абсолютно чокнутый! – Она, видно, хотела сказать что-то еще, но подбородок у нее задрожал, рот скривился, и из глаз брызнули слезы. Рыдая, Дюлле бросилась в коридор. Через мгновение хлопнула входная дверь. В окно, через косую завесу дождя, я увидел, как ее ссутулившиеся плечи и белый шлем проплыли над живой изгородью сада и скрылись за границей оконной рамы.

Где-то в глубинах дома раздался грохот. Я вздрогнул, но тут же понял, что это снова упала полочка для шампуней в ванной. Она висела на липучках и периодически отклеивалась от стены. Иногда от удара об пол на бутылочках раскалывались крышки, и тягучая разноцветная жидкость растекалась по усеянным осколками пластика плиткам.

И тут я понял кое-что.

Очевидно, я не умею заводить друзей, зато мастер терять тех, которые каким-то чудом завелись сами собой.

Наверное, мне стоило броситься за Керстин, попытаться догнать ее, попробовать извиниться. Но последние остатки здравого рассудка поглотил бурлящий в венах яд. Я заорал, будто меня и вправду укусили, и начал швырять коров с полки – сначала по одной, а потом сгреб оставшиеся статуэтки на пол все разом. Начал топтать осколки, но быстро осознал, что это не в кайф босиком. Подскочил к полке, оставляя кровавые следы, содрал ее со стены и начал колошматить коровьи останки доской.

Вандализм утомляет. Наверное, поэтому я быстро уснул. Даже не помню, как добрался до

кровати. Но впервые за долгое время реально отключился, как будто кто-то рубильник рванул. Раз – и темнота.

Кау (англ. caw) – корова.

Датский флаг, красное прямоугольное полотнище с изображением белого скандинавского креста.