На семинарном занятии по аскетике царила приятная и дружелюбная атмосфера. Светлое помещение наполняли солнечные лучи, то и дело заглядывающие в золотисто-карие глаза преподавателя, делая их ещё более янтарными и ещё более добродушными. Темой обсуждения был вопрос о том, что привело нас сюда – в духовную семинарию. Студенты делились своими историями – и одна была интересней другой. Кто-то впервые за всю жизнь посетил храм – и почувствовал, как на него сошла благодать. У кого-то случилось горе в семье – и он искал утешения. Кто-то видел Бога во сне – и последовал его наставлениям. Кто-то боролся с болезнью – и искал здесь спасения.

Когда дошла очередь до меня, я растерялся. Что говорить? Какая у меня история? Самая обычная и скучная.

– Я просто родился в семье верующих... Мы всегда ходили в костёл... Я привык.

Привык что? Видеть кресты, иконы и статуи? Молиться? Или просто привык быть послушным и правильным? Привык, когда всё решается за меня и мне не надо ни о чём беспокоиться. Привык не брать ответственность за свою жизнь, ведь она в руках Господа. Привык прятаться. От соблазнов и от жизни. Нет необходимости бояться совершить ошибку, если не делаешь ничего. А я столько всего боялся...

– Чимин, что ты такое смотришь? Телевизор только для новостей – всё остальное от дьявола!

– Чимин, почему ты в пастели? Я не видела, чтобы ты помолился. Не хнычь – молись сейчас же!

– Чимин, ты что, съел кусок пирога, не поблагодарив Господа? Он покарает тебя!

– Чимин, откуда у тебя это игрушка? Нашёл – то же самое что украл. Я что, вырастила грешника?!

– Чимин, даже не вздумай общаться с тем мальчиком, у него вечно ободраны коленки – научит тебя плохому, и Бог отвернётся от тебя!

Родители как фанатики растили меня чётко по библии. Стоило мне хотя бы высказаться не тем тоном, как подобает – и мне предстояло ночь молиться стоя на коленях. В детстве я не понимал зачем Богу мои страдания, почему он, такой всепрощающий и милосердный, требует искупления вины таким образом. А с возрастом я перестал задумываться и научился быть таким как надо, чтобы не пришлось вымаливать прощение. А потому меня пугал буквально весь мир – он был полон того, что можно назвать неправильным: сомнительных развлечений и сомнительных людей. И что может быть лучшим убежищем, как ни духовная семинария?

Конечно, это было не то, о чём я стал бы говорить. Это было даже не то, о чём стоило бы думать.

– Продолжать и даже укреплять семейные традиции – это похвально, – ответил мне преподаватель и переключил своё внимание на следующего студента.

«Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» – белела надпись, выведенная аккуратным почерком на коричневой доске.

На перерыве между парами я бродил по коридорам. Я, конечно же, никого не искал. Но увидев Юнги, всё равно замер. Он стоял одиноко в самом углу и читал конспект. Было непривычно видеть его таким сосредоточенным и задумчивым. То и дело он водил пальцем по строкам, словно выделяя для себя особо важные аспекты, которые точно необходимо запомнить, и морщил лоб, как будто написанное вызывало у него недовольство.

Я осторожно приблизился, но юноша будто и вовсе меня не замечал.

Я приблизился ещё – ноль внимания.

Тогда я встал буквально перед ним, так, что смог даже заглянуть в конспект. На пустых разлинованных страницах лежал мобильный телефон с открытой перепиской на экране. Я так и задохнулся от возмущения.

– Брат Юнги! Это непозволительно! – воскликнул я громким шёпотом, а тот даже не дёрнулся – значит всё же видел меня и нарочно игнорировал. – Телефоны запрещены, ты не знал?

– Хм, что за писк, – он демонстративно осмотрелся по сторонам и снова уткнулся в телефон, набирая новое сообщение.

– Ты нарушаешь правила! Так нельзя!

– Ну что за назойливая муха, – отмахнулся от меня, едва не ударив по носу.

– Не делай вид, что меня нет, это обидно вообще-то.

Он резко поднял взгляд, встретившись с моим. Я потерянно смотрел в его чёрные как сама бездна глаза. Там даже не было звёзд – лишь чёрная дыра, желающая поглотить. И я – желающий ей отдаться.

– Ты же сам сказал, чтобы я больше с тобой не говорил.

Я быстро-быстро проморгался и отступил на шаг назад.

– Да, сказал. Но раз я говорю с тобой – говори и ты.

– Ох уж эти непостоянные подростки, – Юнги закатил глаза и цокнул языком.

– Я не такой.

– А какой?

– Хороший.

– Ого, даже так? – на его лице заиграла привычная ухмылка.

– Да. Уж точно лучше, чем тот, с кем ты переписываешься.

– Какое самоуверенное заявление. Бог любит скромность, забыл?

– Да, но... – я растерялся, понимая, что выразился некорректно, и не зная, как это теперь исправить.

Я ведь действительно был абсолютно уверен в том, что я хороший человек и что это вполне объективное мнение, а не чувство собственной важности. Я не сделал ничего плохого. Да и что мог, живя по законам божьим? С кем бы он ни общался... Он точно не был и в половину таким же правильным как я.

– Неважно. Если продолжишь переписываться, сдам тебя ректору, – резко выдал я.

– Мы не в таких отношениях, чтобы ты мне запрещал.

– Я лишь говорю о правилах семинарии, не более.

– Ври да не завирайся – слышал такую поговорку? Для тебя придумали.

– Брат Юнги!

– Да, брат Чимин?

На напряжённых скулах гуляли желваки и нервно раздувались ноздри, а Юнги моя злость лишь забавила.

– Я... Ты...

– Мы?

– Нет никаких нас, – буркнул я и, чувствуя, как раскраснелось лицо, развернулся, чтобы уйти.

– Жаль, – бросил он небрежно, как будто вовсе не подозревая, что это слово будет не давать мне покоя ещё долгие часы и ночи.

«Змей» – пронеслось сердито в моей голове, а память тут же услужливо подкинула картины с его татуировкой на внутренней части бедра и моим пальцем, скользящим за ней вверх. Чувствуя, что краска добралась уже и до шеи с ушами, я поспешил ретироваться.

На следующий день после пар я отправился на поиски Юнги. Специально. Целенаправленно. Мне было стыдно за свои слова, и я хотел ещё раз пояснить, объяснить и доказать, что мне абсолютно всё равно, с кем он переписывается. Единственное, что меня волнует – нарушение правил. Это конечно лишь публичная версия, на самом деле этот неизвестный по ту сторону экрана меня злил. Совсем немного, но всё же ощутимо. И было любопытно, кто он такой, что Юнги ради него нарушает правила...

Поиски не давали никаких результатов, и когда я уже совсем отчаялся, услышал вдруг звон стекла за одной из хозяйственных построек. Молясь, чтобы это был не бешеный пёс, я заглянул за угол и к своему облегчению обнаружил Юнги. Он сидел на земле между стеной и забором, поджав к груди ноги. Перепачканная пылью и песком ряса вся смялась на уровне пояса, верхние пуговицы были расстёгнуты и ворот был сбит в бок, как будто Юнги его оттягивал, как тянут обычно душащий галстук. Рядом стояла пустая бутылка, а в руках он держал наполовину полную. И нет – это была не вода.

– Брат Юнги?..

– О, монашка наша пришла, привет, – он протянул мне бутылку: – Будешь?

– Нет, конечно. И тебе тоже хватит, – я сжал пальцы вокруг стеклянного горлышка и попытался выхватить бутылку, но Юнги сильно дёрнул на себя – и я полетел следом.

Упав на колени, одной рукой я упёрся ему в плечо, а второй в бедро. Его тонкие ключицы, виднеющиеся в образовавшемся вырезе, оказались у меня прямо перед лицом. Я медленно дышал, боясь пошевелиться... и наблюдал как от моего дыхания по его бледной коже расходятся мурашки. Одна стая... Вторая...

– Или продолжай, или вставай.

Я поспешил отстраниться, но не встал, оставшись сидеть на коленях рядом с ним. Юнги выглядел раздосадованным. Он не был похож на человека, пьющего для веселья. На его лице и тени радости не было – лишь раздражение и какая-то всепоглощающая грусть. А потому мне было совсем не понятно, в чём смысл алкоголя, если удовольствия от него никакого.

– Зачем ты пьёшь?

– Не зачем, а почему.

– Почему?

– Надоело быть здесь. В этом эпицентре лжи и лицемерия, – его речь была медленной, тихой и шипящей, словно способной укусить. – Здесь нет ни грамма правды. Одни лгут – другие соглашаются верить. Всё построено на обмане. Какой-то дешёвый театр. Цирк. Все вокруг только и делают, что притворяются святошами, – и столько презрения в голосе, что я невольно сглотнул, чувствуя угрозу – не зря. – Противно от этого, – продолжал он. – Настолько противно, что впору удавиться.

– О чём ты?

– О чём я? – его взгляд прошёлся по мне – и был он тяжелее товарного поезда. – И это спрашиваешь ты? Ты такой же. Ты такой же, как они все. Я думал, ты другой. Думал, что нашёл здесь хотя бы одного настоящего. Того, кто сможет понять меня, – он скривил губы и сказал тоном, не оставляющим никакой надежды: – Но я ошибался. Ты такая же подделка, как и все.

Я даже не заметил в какой именно момент по моим щекам покатились слёзы. Крупные капли срывались с подбородка и падали на руки, до боли сжимающие ноги, впиваясь ногтями в собственную плоть.

– Ещё смеешь плакать? Как будто я неправ. Лицемер. Мне противны такие люди. Мне противен ты.

Перед глазами были лишь слёзы, и я шёл наугад, спотыкаясь и едва не падая. В голове громогласно повторялось «подделка», «лицемер», «противен». Хотелось буквально разбить себе череп и достать эти слова оттуда. Выбросить, сжечь, забыть. Это не я. Это не обо мне. Я этого не слышал.

– Чимин, – тёплая рука коснулась моего плеча, когда я сидел у стены храма, уткнувшись лицом в сложенные на коленях руки – это был молодой пастор.

– Он обозвал меня лицемером, – я поднял голову, и по моим щекам вновь побежали слёзы.

– Почему? – он уже даже не спрашивал, о ком речь.

– Я не знаю...

– Ты был с ним честен?

Я молчал.

– Это ведь простой вопрос, просто скажи, был ли ты честен с ним?

Я продолжал молчать.

– Если нет, разве вправе ты обижаться на него?