Божья заповедь «Возлюби ближнего своего» сыграла со мной злую шутку.

Всё началось в день, когда солнечные лучи, проходя сквозь витражи на окнах, озаряли радужными переливами пространство небольшого костёла, и под высокими сводами струилась, разливаясь широкими звуками, оргáнная музыка. Костёл был в этот час безлюден, отчего мелодия казалась ещё более глубокой и даже всепоглощающей, она заполняла собой всё пространство вокруг и вливалась прямиком в сердце мне, единственному слушателю. В этот момент мне остро захотелось найти играющего — и я нашёл. Это оказался молодой юноша, лицо которого было таким утончённым и опечаленным, словно все иконы рисовали с него, а его бледная как самый дорогой фарфор кожа сильно контрастировала с чёрной рясой, в которую тот был облачён, делая его похожим на античную статую. Не знаю, что именно наполнило тогда мою душу благоговейным трепетом: звуки оргáна или вид самого музыканта. Но я боялся даже шелохнуться, словно лишнее движение могло спугнуть как бабочек порхающие по двум рядам клавиш руки.

Парень был так поглощён игрой, словно всего мира вокруг для него попросту не существовало: только их дуэт с инструментом. Взгляд его мягко скользил по клавишам вслед за длинными пальцами, неторопливые движения которых выглядели уверенными и умелыми. Иногда он чуть хмурил брови, отчего не переносице проступала неглубокая морщинка, или закусывал нижнюю губу с такой силой, что та бледнела под натиском белоснежных зубов.

Наблюдая за ним и слушая его игру, я испытал небывалый спектр эмоций. Мне казалось, я никогда прежде ещё не чувствовал такого единения с Богом. Меня до краёв наполняла некая живительная сила — я сам стал её источником. Источником любви. Определённо это было ни что иное, как любовь. Я словно впервые увидел всю картину целиком: будучи единым с Богом, смотрел глазами Бога. Видел, что мир управляется любовью. Что все пути ведут к любви. Что всё происходит во имя любви. Я словно прошёл инициацию, посвящение. Посвящение в любовь.

«Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём», — гласила надпись на латинском, начертанная на арке под сводами храма.

Юноша заметил меня лишь тогда, когда с удовлетворённым вздохом положил ладони на колени.

— Брат?.. — в хриплом тембре его голоса слышался вопрос, а в глазах читалось недоумение.

Я оцепенел, словно меня застали на месте преступления. Я чувствовал себя растерянным, потерянным и беспомощным. От пристального взгляда все мысли в моей голове разбегались и не желали собраться воедино.

— Брат? — повторил он.

— Чимин, — пролепетал я своё имя и склонил голову.

— Не встречал тебя здесь раньше. Раз ты ещё не облачён в рясу, могу предположить, что ты первокурсник.

Я лишь коротко кивнул.

— Я Мин Юнги. Третий курс.

— Рад знакомству, брат Юнги.

— Тебе нравится оргáн? — словил он на инструменте мой отведённый в сторону взгляд.

— Вероятно, как и всем студентам.

— Хотел бы сыграть? — он поднялся, уступая мне место.

— О нет, брат Юнги, ты что? — я удивлённо округлил глаза и немного попятился. — У меня нет ни нужных навыков, ни музыкального слуха.

— Ничего, я помогу. Присаживайся.

Сомнения продлились лишь долю секунды, и я как-то зачарованно повиновался. Юнги наклонился надо мной сзади, протягивая руки по обе стороны от меня над моими плечами. Его тёплое дыхание шевелило волосы у меня на макушке, а ладони зависли буквально в нескольких сантиметрах над моими руками, занесёнными над клавишами. Тяжело бухало сердце в моей груди — его же сердцебиение, которое я едва различал из-за собственного, напротив было спокойным и ровным. Каждая моя мышца напряглась, каждый нерв натянулся, будто струна. Я следил за тем, как руки Юнги приближались к моим настолько неторопливо, будто передо мной были кадры замедленной съёмки. На последнем сантиметре я затаил дыхание и перестал моргать. Он уже почти коснулся кончиками пальцев моей кожи, когда я резко отпрянул от него и вскочил на ноги.

— Нет, я не могу, — пробормотал, пятясь от Юнги и инструмента. — Не могу прикоснуться к святому.

Не поднимая больше взгляда на юношу, я поспешил покинуть храм.

В маленькой абсолютно белой комнате, где из мебели были лишь кровать и тумбочка, а из декора лишь небольшой деревянный крест у изголовья, я сидел прямо на полу, откинувшись спиной на стену и прижав к груди колени. В моих руках была старая потёртая библия, являющаяся реликвией нашей семьи и передающаяся не одно поколение. Я пытался увлечься её чтением, но строчки расплывались, а слова разбегались. Вместо них перед взором упорно стояли оргáн и бледный юноша. Отвлечься не получалось, поэтому я решил попытаться разобраться в этом, в причинах того, почему меня так зацепила эта ситуация.

Отложив библию на кровать, я стал нервно ходить по комнате, словно лев по клетке. Старался все мысли произносить вслух, бубнил себе под нос и в итоге пришёл к выводу, что всё дело в инструменте, в оргáне. Я просто очень впечатлился его музыкой и посчитал себя недостойным, чтобы прикоснуться к этому величественному инструменту. Всё просто и понятно, нет причин продолжать думать об этом. Лучше просто заняться подготовкой к предстоящему семинару по сакраментологии.

Обычно парни, заканчивающие школу, мечтают податься в программисты или полицейские. Но только не я. На вопросы одноклассников о том, куда я собираюсь поступать, я лишь отшучивался «в цирковое училище». Мне не хотелось, чтобы кто-то знал о моих настоящих планах. Возможно, я боялся насмешек. А может, просто не хотел, чтобы меня начали отговаривать.

Моя семья была из тех, кто молится перед едой и ходит в храм каждое воскресенье. Религия была в моей жизни с самого рождения — и я решил, что она должна быть со мной до конца. Поэтому для учёбы выбрал духовную семинарию. И мне там очень нравилось. Мы были изолированы от остального мира, могли лишь ходить в костёл, что был совсем рядом. Даже мобильные телефоны были под запретом, а интернетом в компьютерном классе разрешалось пользоваться лишь для учёбы. Мне это даже нравилось, словно вся страшная реальность нас не касалось. Стены семинарии были наполнены святостью и благодатью, здесь не было людской злобы и корысти, не было ничего порочного и греховного. Так я думал, пока гуляя по территории не забрёл в самый дальний угол двора, где на стене небольшой хозяйственной постройки обнаружил надпись «место для курения».

— Удивлён? — раздался голос сзади, и я обернулся.

— Брат Юнги? — я растерянно, даже не моргая, вместо лица смотрел на его красивые бледные пальцы, в которых была зажата уже зажжённая сигарета.

— Осуждаешь?

Я молчал, всё ещё не отводя взгляда от дымящейся сигареты. Это не укладывалось в моей голове. Играть на оргáне и курить. Как можно одними и теми же руками прикасаться и к святыне и к греху?

— Вот такой парадокс: алкоголь под запретом, а курение нет, — он глубоко затянулся и выдохнул в сторону облако дыма. — Вам первашам, наверное, это в уши просто не вводят. Кому нужно — сам узнает.

— Но почему?

— Легенда такова, что если приходит студент уже с зависимостью, то нельзя с ним бороться и запретом заставлять страдать. Зато можно проводить профилактические беседы о том, что Бог накажет, ай-яй-яй, — он фыркнул и снова затянулся.

Меня аж передёрнуло от последней фразы, настолько это противоестественно звучало от человека в рясе.

— И ты не думаешь бросать?

— А зачем?

— Затем, что ты должен стремиться к святости.

— Не хочу. Я не буду бросать.

— Тогда я помогу тебе.

— Ты же не станешь у меня отбирать сигарету? — фразу он закончил уже после того, как я попытался это сделать.

Юнги запрокинул руку выше, а я приблизился ещё на шаг и встал на носочки. Так как мы были почти одного роста, ему приходилось водить рукой из стороны в сторону, чтобы у меня не выходило схватить сигарету. В итоге он стал пятиться, пока не упёрся спиной в стену. Парень сконфуженно ойкнул, и когда я уже почти ухватил сигарету, зажал вдруг её в кулаке.

— Ну давай, попробуй забрать.

Я неловко поднёс к его кулаку свою руку, но не смог прикоснуться

— Осторожно, может остаться ожог, — пробормотал я и наконец опустил взгляд с руки на его лицо, которое оказалось для меня неожиданно близко.

— Надо же, к стене прижал, — Юнги нахально усмехнулся, глядя мне прямо в глаза.

Я тут же убрал руку, которая упиралась в стену в десятке сантиметров от его шеи прямо под табличкой «место для курения», и отступил не менее чем на метр.

— Не больно?

— Приятно.

— Я про руку.

— Всё в порядке, — он разжал кулак, и на землю упала сломанная сигарета. — Покурю позже, когда тебя здесь не будет.

И он ушёл, оставив меня с неприятной горечью на корне языка, словно это не он курил, а я.

Так я впервые познал вкус разочарования.