«Скажи мне, что любишь, вернись и навести меня».

Мои похороны

Аянде впервые за долгое время хочет уехать по-настоящему. Сбежать и не возвращаться, возможно, раз и навсегда. Голова раскалывается, и она устало проводит ладонью по бледному лицу, но всё же принимает решение, частично необдуманное, но отправная точка уже есть.

Она изучает авиа-билеты, почти считая себя полоумной, пока в голове стоит крик Малика, что был направлен на неё.

Она никогда не забудет налитые кровью глаза, покрасневшее и совершенно осверепевшее от гнева лицо. Впервые Аянде боялась его настолько, что, казалось, весь воздух выкачали из лёгких, наполнив отравляющей кислотой, вставшей у неё в горле. Она не могла и вздохнуть, настолько была напугана. Зейн выглядел… неуправляемым, и она боялась сказать ему хоть слово. Тогда он впервые признал, произнёс вслух, что ненавидит её. Каждый её шаг, действие и слово было ненавистным для него, но эта ненависть ужасающе подпитывала его, вдохновляла. Девушка осознавала это, из-за чего ей становилось не по себе. Она не хотела быть причиной его сумасшествия и, сама не догадываясь, была чуть ли не одной единственной причиной.

Аянде невольно вспоминает его дикий взгляд, тяжёлое дыхание, то, как сжались его кулаки, и то, как он со всей силы ударил в стену прямо возле её головы, перед этим загнав девушку в угол. Он, как и всегда, играл с ней.

Она помнит свои немые слёзы, появившиеся из ниоткуда от сильного страха. Теперь он по-настоящему пугал её.

Девушка отрывает серые глаза от экрана ноутбука, просто смотря вперёд. Лучи слабого утреннего солнца практически никогда не проникали в комнатку, и это кажется огромной удачей — увидеть бледный свет, пробивающийся сквозь жалюзи. Аянде лениво встаёт, медленно подходя к окну, чтобы впустить новый день. Солнечные лучи падают на лицо, и русоволосая с непривычки прищуривает глаза, мгновенно изменившие оттенок на приятный ярко-голубой. Она глубоко вдыхает, совсем прикрыв глаза, и делает так несколько раз.

Девушка уже хочет занять прежнее место, когда взгляд падает сначала на запылившуюся акустическую гитару, занявшую неприметный угол, а затем и на единственную статуэтку, расположившуюся на узком стеллаже. Аянде думалось, что за всю жизнь она перепробовала всё, и, грустно улыбнувшись, она хватает гитару, давно ставшую частью интерьера. Сколько лет она не играла? Три или, может быть, четыре? Аянде трясёт головой, стараясь отогнать от себя эти мысли, опускаясь обратно на край кровати. Пальцы с опаской опускаются на запылившиеся и не подтянутые струны, плавно скользя вниз. Ногти коротко сострижены, она перестала играть, но привычка осталась с ней. Она и понятия не имеет, есть ли в этой квартире, где-нибудь в её вещах, медиатор.

Девушка пытается взять аккорд, в голове осталось не так уж и много, но и без этого она понимает, насколько ужасно он звучит. Усмехаясь, она не останавливается, медленно, отрывок за отрывком, вспоминая старую мелодию. Когда она откладывает гитару, вся ситуация смешит её, и она закрывает лицо руками. Её сердце вновь разбито, ей снова кажется, что эта странная связь с художником вот-вот оборвётся, но вместо этого она продумывает свой побег, ударивший по бюджету, и пытается играть на гитаре.

Аянде смеётся в голос, но вскоре этот смех переходит в истерику с настоящими слезами, мокрой подушкой, трясущимися руками и физически колющей болью в сердце.

У Зейна получилось сломить её.

ххх

Малик испытывает облегчение, чувство парящей лёгкости, данное ему после ухода Аянде. Его горло саднит от продолжительного крика, но он не обращает на это внимание, ловя вдохновение, пришедшее, как ему кажется, из ниоткуда.

Из проигрывателя приглушённо играют одна за другой хорошо знакомые ему мелодии любимой группы, и, сидя за мольбертом, он тихо подпевает, даже не замечая этого за собой. Зейн настолько боится потерять появившееся вдохновение, полностью погрузившись в работу, что не обращает внимания, когда более спокойные песни перешли на интенсивные. Он слышит их, но исходящий звук кажется таким отдалённым, словно играет далеко за пределами его студии. Диск приостанавливается, кареглазый не сразу замечает этого и отвлекается, вдруг почувствовав давящую тишину, когда проходят часы, в холст практически окончен.

Он поднимается с места и отходит на пару шагов, оценивающе взглядываясь в каждую деталь. Будто повинуясь резкому порыву, он хватает чистую широкую кисть и, соприкоснув её с палитрой, единожды проводит по самому центру картины, этим самым мазком стирая часть лица изображённой девушки. Зейн рычит, откидывая кисть в сторону, хватаясь за голову и буквально падая на колени перед мольбертом, как сделал бы это в случае молитвы.

Он тяжело дышит, растеряв всю лёгкость, и нерешительно поднимает голову, безумным глазами глядя на холст и девушку, смотрящую на него в ответ даже сквозь слой краски, спрятавший её глаза навсегда. Зейн не сразу осознаёт, кому именно пренадлежали до совершенства по памяти прорисованные живые серые глаза, заглядывающие в его сгнившую душу. Радужка имела однотонный оттенок стали с едва заметными вкраплениями посветлее и тёмной каймой вокруг, но глаза не выглядели холодными, скорее проницательными.

В неведомом страхе художник отползает от картины как можно дальше, прямо к окну, забивается в угол и, обняв себя руками, напуганный раскачивается из стороны в сторону. Не смотря на портрет, он знал, он чувствовал, что сама Аянде, его личная муза и смерть в одном лице, наблюдает за ним.

Позже Малик, проснувшийся на полу на том же месте, не понимает как прошедшего беспричинного страха, так и кошмаров, мучающих и терзающих его сон. Он хотел бы откинуть их в сторону, но, выкуривая сигарету и всё ещё лёжа на полу, он впервые признаёт, что чувствует себя странно. Что он сломлен даже тогда, когда причин нет или когда самостоятельно с завидным успехом создаёт эти самые проблемы. Продолжая лежать на холодном полу, парень раскидывает руки в стороны, как сделал бы, если парил в облаках, постепенно падая на землю.

Он чувствует себя потерянным и, паря вот так, на время обретает покой. Глаза прикрыты, а дыхание выравнилось.

Мужчина спокоен и почти счастлив, но ровно до того момента, пока не чувствует запах гари. Резко распахивая карие глаза, он глупо моргает, в панике подскакивая с места. Зажённая сигарета, что выпала из его пальцев, вечно испачканных краской, не потухла и захватила огнём всю нижнюю часть штор. У Зейна нет времени на раздумья, голыми руками, что тут же получают ожоги, в дыму он срывает штору, слыша и чувствуя, как на него падает карниз. Он не знает, почему всё это время находился в обуви, но это значительно спасает его самого, когда он со всей силой и быстротой топчет когда-то выдающую изяществом и украшающую однотонные стены ткань. Остатки грязной воды из банки, служащей для кистей, забытый в кружке чай — абсолютно всё идёт в ход, и, когда, наконец, очаг потушен, Зейн удручённо садится на пол, хватаясь за голову и осматривая картину бедствия. Ему следовало бы открыть окно, но вместо этого он не отводит взгляд от сгоревшей ткани, подпорченной стены и прочего, продолжая впитывать в себя запах дыма.

Он только что чуть не погиб, но винил во всём картину, послужившую причиной его временного помутнения.