Ты похоронишь меня

Зейн полностью выдыхает весь кислород из лёгких, а затем делает глубокий вдох, и так несколько раз. Едва заметный запах краски и сигаретный дым напрочь остаются в спёртом воздухе арендованной художником студии. Внешне он как обычно спокоен, но внутри что-то не так. Смуглая кожа, кажется, стала бледной и блёклой, под пронизывающими карими глазами остались мешки от вечного недосыпания. Он кусает губы, хмурясь, и бесцельно бродит босой по помещению. Так и не найдя занятия, Малик подходит к окну, открывая все створы, позволяя весеннему, пока что холодному, ветру ворваться в комнату и принести свежесть.

От прохлады по худому полуголому телу пробегают мурашки, но он не обращает на это внимания, на нём лишь истёртые спортивные брюки и потрёпанная как временем, так и каплями красок футболка с длинными рукавами, закатанными сейчас.

Наконец, взгляд мужчины падает на законченные в прошлом году картины, не покрытые лаком. Он не находит ничего, что могло бы помешать ему заняться предыдущими работами. Пока кисть аккуратно скользит по полотну, глаза внимательно изучают написанное, иногда замечая только ему виденные мелкие детали, его личные несовершенства. За всю его жизнь не было ни одного полотна, в котором бы он не находил изъянов, так или иначе ударяющих по его самолюбию.

Яркое зарево рассвета, только-только начавшее проникать в помещение, слепит, заставляет сощурится и отложить кисть. Зейн отталкивается от столешницы и вдохновляюще смотрит в панорамные окна четвёртого этажа, на котором он располагается: крыши такой же малоэтажной застройки до самого горизонта, нелюдимость узких улочек, редкие сигналы автомобилей, ещё голые после зимней спячки деревья и рассвет. Только начавшее подниматься и нагло ворвавшееся жёлтое солнце и охровые тона, передающиеся от него по всему утреннему, практически безоблачному небу, переходят в насыщенный, но мягкий розовый оттенок.

Кареглазый облизывает губы, не обдумывая, садясь за мольберт, берёт новый холст, чтобы сделать зарисовку, перед этим как можно быстрее закончив с лаком. Он спокоен, но движения кисти снова получаются несуразно резкими, такими не характерными для него. Зейн и сам не осознаёт, как на его руках, мастихинах и кистях оказываются следы масляной краски, и он уже пытается подобрать тона того зарева, что лицезрел некоторое время назад. В его памяти сохранены малейшие детали, которые парень тщательно переносит на холст, с каждым мазком сильнее одушевляя его.

С небом покончено, всё его тело болит от неизменяющейся позы, солнце давно встало, однако Зейн остаётся на месте, игнорируя усталость и не прерывая работу. У него нет строгих графиков, ему некуда спешить, так что он продолжает переносить все детали на холст. Ближе к вечеру, когда солнце, садящееся сейчас где-то на западе, обрушило тьму, Зейн позволяет себе выдохнуть, внезапно чувствуя себя ещё более опустошённым, чем ощущал этим утром. Дрожащими и испачканными краской ладонями он потирает бледное лицо, сильнее растирая высохшие капли краски, только затем, словно очнувшись, вытирая руки о полотенце, что слабо спасает ситуацию. Зейну кажется, что он весь дрожит не только снаружи, но и внутри. Он напуган внезапным и беспричинным страхом.

— Зейн? — женский голос разрушает тишину студии, и Аянде, так и не получившая ответа, от двери проходит в помещение, тут же хмурясь от холода, гуляющего внутри. Она чертыхается, быстрым шагом подходя к окнам, закрывая одно за другим, прекращая приток свежести и уличного шума. Только после, обернувшись, она замечает мужчину, неподвижно сидящего в сумраке. — Зейн? — она шепчет, и только тогда тот чуть дёргает головой, смотря так, словно видит её впервые. — Ты… — она не знает, с чего начать, побаиваясь этого транса. — Ты в порядке? — её голос приглушён.

— Нет, — он резко поднимает голову, голос охрип от многочасового молчания. Зейн в упор молча смотрит на девушку.

Она впервые не знает, что должна говорить и делать, но всё в нём: в его диком и отстранённом, лишённом каких-либо чувств, взгляде, в его позе, в вечном беспорядке вокруг, в стоящем холоде — всё подсказывает ей, что он не лжёт. Он не в порядке.

Только она делает шаг вперёд, как Зейн резко вскакивает, с не привычки пошатываясь, идёт навстречу, но, не пройдя и пары шагов, падает на колени к ногам Аянде, пытающейся подхватить его, но безуспешно.

— Зейн! — она испуганно выдыхает, хватая его за плечи, но не в состоянии поднять. Он только молчит, смотря прямо на девушку, всем телом опираясь на неё. С большим трудом у светловолосой получается поднять его на ноги, но Зейн буквально виснет на ней. Она вздрагивает и пугается ещё больше, когда он вполне осознанно первый обнимает девушку, сильнее пачкая её клетчатое пальто и невнятно что-то шепча на арабском.

Аянде вздыхает, стараясь смотреть куда только угодно, лишь бы не на Зейна. Он тяжело и напряжённо дышит, чем ещё больше пугает её, обнимает крепче, но не отходит, да и если отойдёт, то тут же упадёт на паркет.

— Al-houb. Amal hayati.

Она теряется сильнее, не понимает ни слова, чувствует, насколько быстро стучит её сердце, и вытягивает руки, чтобы обнять мужчину. Его шёпот возобновляется вновь, как вдруг он поднимает глаза, полные слёз, смотря прямо в серые напуганные. И в его взгляде столько новой незыблемой неизвестности, неподвластной ему самому. Дрожащие пальцы касаются женских скул, плавно проводя по ним, вырисовывая невидимые линии. Зейн вновь начинает шептать неизвестные ей слова, сильно сутулясь и упираясь лицом в её ключицы, иногда слегка отдаляясь, чтобы биться по ним лбом. Глаза смотрят наверх, но не в конкретную точку, будто он ослеп.

— Ya'aburnee.

Аянде держит его из последних сил, от отчаяния кусая губы до крови, пока шёпот Зейна сначала не превращается в истошный хриплый крик со скатывающимися градом слезами, до смерти пугающий девушку, а затем в пару тихих слов, после которых он замолкает, закрывает глаза, теряя сознание.

Аянде кажется, что он молился. С такой интонацией человек может только либо рьяно молиться, либо проклинать.

Она и не замечает, как по её испачканным багровыми полосами щекам скатываются потоком слёзы.

ххх

Серые глаза девушки напуганы, она обнимает себя, как ей кажется, дрожа от лёгкой паники.

— Аянде? — она не с первого раза слышит Виктора, обеспокоенно стоящего возле. Он чуть напрягается, когда замечает её отсутствующий взгляд.

— Да? — она моргает несколько раз подряд, не совсем понимая, что от неё требуют.

— Хочешь что-нибудь? — Виктор переводит взгляд на спящего сейчас Зейна и рядом стоящего доктора экстренной службы, заполняющего бланки. Аянде качает головой, отвлечённо смотря на Малика. — Я, пожалуй, всё же сделаю тебе чай, — Виктор вздыхает, направлясь в другой конец студии. Сбегает, хоть и на пару минут. В последнее время он не бывал здесь довольно часто, однако до сих пор хорошо помнил местонахождение тех или иных вещей.

Под тихий шум на крошечной кухне Аянде переводит взгляд с Зейна на завершённую им картину, сама начиная постепенно отмирать. Рассвет невероятной красоты, заставляющий задержать дыхание, оставить все иные мысли, и разрумянившийся розовый, нежно-розовый, местами переходящий в багрово-кровавый тон.

— Сколько он проспит? — она хрипло шепчет, но не смотрит на доктора, взглядом бродя по хаосу вещей вокруг. Этот хаос снова начал поглощать их.

— Полагаю, что до утра, мисс, — мужчина пожилого возраста ненадолго отвлекается. — Он сильно истощён, поэтому были не исключительны обмороки или нарушения сознания.

— Хотите чай или, может, воды? — Виктор появляется с кружкой для Аянде, мужчина благодарно улыбается ему, качая головой.

Девушка потеряно принимает напиток, обхватывая кружку ладонями в желании согреться, не понимая, как присутствующие так легко могут переключаться, обсуждать какой-то напиток, пока Зейн — её Зейн — находится на грани.

— Мистер Малик принимает какие-либо лекарственные препараты? — мужчина обращается к ней, когда Виктор отходит ненадолго, возвращаясь с пачкой салфеток. — Психостимулирующие или антидепрессанты?

— Я… я не знаю, — Аянде качает головой, кусая нижнюю губу, и пытается вспомнить. Она решается, обламывает, стоит ли говорить или нет, но всё же произносит: — Раньше. Он принимал антидепрессанты.

— Хорошо, — мужчина кивает, занося данные. — Знаете, какие именно? — но она качает головой. — Нелегальные препараты? — Аянде кусает губу, теперь точно не решаясь произносить ответ вслух.

— Марихуана, — Виктор делает это за подругу, за что получает от неё непонимающий взгляд. — Он лечился от зависимости в реабилитационном центре в подростковом возрасте, — мужчина сухо произносит, и Аянде хмурится, впервые слыша об этом. — И в психиатрической клинике тоже.

— Причина? — доктор внимательно записывает каждое слово.

— Попытки суицида, — Виктор сглатывает, посматривая на мирно спящего Малика, расположившегося на крохотном диване и заботливо укрытого пледом, прежде чем обернуться к теперь ещё более потерянной девушке.

Старший мужчина спрашивает что-то ещё, но Аянде не слышит его, он даёт рекомендации и покидает их.

Вздох Виктора кажется слишком громким и неуместным в стоящей тишине, в которой слышится лишь спокойное дыхание Зейна и бешеное сердцебиение Аянде.

— Ты не знала, да? — он шепчет, вспоминая об упаковке влажных салфеток в руках и доставая одну.

— Нет, — она поджимает губы.

Русоволосый подходит к ней вплотную, чтобы аккуратно коснуться салфеткой её скул, до сих пор испачканных и стянутых краской, уже засохшей.

— Мне жаль, — он не злорадствует, не кричит злобное: «Я же предупреждал тебя» — только молча оказывает поддержку, понимает её чувства, продолжая касаться Аянде. — Курить хочется, — он грустно усмехается, вспоминая о забытой привычке и внимательно рассматривая грустные черты лица напротив. Едва заметные родинки, ненавистные акне и микрошрамы.

Виктор отказываться замечать, что краска давно сошла с женской кожи. Он впервые рассматривает светловолосую настолько тщательно, словно осматривает на наличие травм, прекрасно зная, что все её травмы и шрамы внутри. И с каждым разом он сильнее удивлялся, как Зейн, самый главный ценитель прекрасного, мог пренебрегать её красотой. Ею полностью.

— К-хм, — он, как ошпаренный, делает шаг назад, когда осознаёт, что кладёт свои ладони на её скулы, — пальто стоит отнести в химчистку, — он замечает капли краски на клетчатом сером пальто и прекрасно знает, что та не отойдёт. — Если хочешь…

— Это не поможет.

Она коротка и резка, запутана и обманута, до сих пор не нашедшая своего места в мире. Такая, какая есть. Настоящая и чувствительная, обидчивая и ранимая, но завидно сильная. Однако любой цветок может сломаться под тяжестью груза. И она знает об этом.